1
Завершается круг в некой точке покоя, и это
очевидней всего в октябре, налагающем вето
на зелёные кроны, где нынче сквозят небеса,
и обетом молчания связаны птиц голоса.
Погружаемся в зиму со скользкой окраины года.
Взор уже переполнен оранжевым, слух — тишиной.
Остывает река, сплошь из медленного ухода,
на изгибе поблескивая чешуёй...
Темп, в котором сменяются краски, одежды, пейзажи,
карусели под стать. Мы же, в сущности, те же и там же,
несмотря на измены. И, не омрачая чела,
превращаются завтра в сегодня, потом — во вчера...
2
Листвы и ветра диалог уже сбивается на ругань,
и багровеют дерева, как бы предчувствуя тщету
попытки кое-как укрыть в своих лохмотьях наготу,
этим напоминая вид твоей расхристанной подруги...
Душа, что не имеет рук другую заключить в объятья,
как посторонний соглядатай (к тому ж ещё глухонемой!),
покуда совершают пальцы паломничество всей гурьбой
по тёмным закоулкам тела, минуя и сминая платье.
То страсти азбуку — по Брайлю! — читает дева по складам,
со спутанными волосами, с губой прикушенной, а ветер,
взбешённый ревностью свидетель,
швырял листву, как пачки писем и, кажется, в лицо ей метил.
Мужчина же, прикрыв спиною, один добычей обладал.
3
Пустынное шоссе и небеса свинцовы,
и на ветру листвы кордебалет,
и ласковая ненадёжность слова
(как, молвить кстати, и всего живого!),
и день, сходящий медленно на нет,
роднее как-то завтрашней обновы,
где нам с тобой вполне принадлежит
одна лишь неизвестность да угроза,
что эту зиму нам не пережить.
Залечь бы спать до марта! Под наркозом
снегов крахмальных тихо видеть сны,
поскольку мы уже посвящены
в премудрости восторга и печали,
нам остаётся лишь пожать плечами
на сумеречный взгляд со стороны
грядущего из-под густой вуали.