Всполохи любви
Рассказ-воспоминание
Металина Макарьевна МАТОРИНА
На фото: Мета Маторина (справа ) с подругой Верой Радыгиной.
г.Уфа. Сентябрь 1949 года.
Мы подолгу общались с Металиной Макарьевной по телефону. Фронтовичка. Педагог. Уже давно на пенсии, но освоила компьютер, мы переписываемся. Затем она предложила встретиться. Я пригласила её к себе в гости. Полдня - как одно мгновение пролетело. У Меты (необычное имя, сокращает для удобства в беседе) Макарьевны необычная, очень интересная судьба. Стала рассказывать… Я прервала рассказ на самом интересном месте и попросила найти фотографию тех далёких сороковых…
Шла война, и, как оказалось, с врагом боролась и любовь… В бой шли «За любовь! Во имя любви...»
Воскресенье…
Мы с мамой, как обычно, были в Москве у маминой подруги Павлы Михайловны Черкассовой, которая жила с дочерью Светланой на ул. Трубной. Мы позавтракали, и вскоре после этого раздался голос диктора Левитана, настороживший нас всех:
- «Говорит Москва! Говорит Москва! Сегодня 22-го июня в 4 часа утра….».
Это был начало войны с гитлеровской Германией. Взрослые были настолько встревожены и взволнованы, что мы, испугавшись, даже расплакались. Мы с мамой вернулись к себе в Немчиновку - в то время мы жили в Подмосковье. На станции Немчиновка моя мама, Маторина Надежда Алексеевна, по специальности агроном-селекционер, работала научным сотрудником на Селекционной станции Московского Научно-исследовательского Института Зернового хозяйства.
Потянулись дни, которые сейчас, спустя столько лет, тяжело вспоминать.
24 июня около 4-х часов утра мы были разбужены воем сирены, а из репродуктора звучало:
- «Воздушная тревога, воздушная тревога!..».
Все жильцы дома выбежали на улицу, страшно перепуганные, не зная, что делать. Затем, кто то крикнул:
- «В лес…!» - и все побежали по направлению к нему.
В небе кружили немецкие самолёты и гремели разрывы снарядов наших зениток, расположенных поблизости в лесу. Всё, что успела сказать мне мама, это то, чтобы я бежала вперёд. Мне было 11 лет, но я росла сильной, ловкой девочкой, поэтому вскоре оказалась в лесу с двумя незнакомыми девушками. Все остальные, не в силах больше бежать, остались далеко позади. Задохнувшись от бега, мы тоже остановились. Но, вдруг, над нашими головами, с новой силой, начали разрываться снаряды и, как срезанные, падали ветки с деревьев. Мы побежали дальше в сторону деревни Мамоново, где, как я узнала позже, находилась зенитная часть. Бежать больше я была не в силах и упала на мокрую землю, где протекал ручей. Я лежала вниз лицом, широко раскинув руки, не шевелясь, как будто я была убита.
Трудно сказать сейчас, было ли это впечатление ребёнка или нет, но я хорошо помню, как полоса разрывающихся пуль ударялась об землю рядом со мной. Не знаю, как долго я пролежала в таком положении, как в наступившей тишине, я услышала голоса тех девушек и их нервный смех.
- «Вставай! Что лежишь? Всё закончилось», - сказала одна из них.
Я поднялась, меня знобило от холода и пережитого, и молча пошла к лесу. В лесу было ещё много взволнованных пережитым людей и даже были уже первые раненные осколками снарядов. Затем я услышала своё имя – меня искали, и когда ко мне подбежала мама, я не в состоянии была что-либо говорить. Меня отвели домой, уложили в постель и дали не только горячий чай, но и немного вина, после чего я уснула тяжёлым, но крепким сном.
Для всех нас началась иная жизнь. Рядом с корпусом, где мы жили и работали наши родители, были выкопаны узкие щели, человек на семь каждая, где можно было укрыться только от осколков снарядов, но не от бомб.
Ежедневно, часов в 9 вечера, мы уходили на ночь в щели, захватив с собой только необходимые вещи, и оставались там до утра до отбоя. Каждую ночь, начиная с конца июня, немецкие самолёты осуществляли свои воздушные рейды, пытаясь прорваться к Москве и сбросить свои бомбы на город. Препятствием для них было плотное зенитное кольцо советских войск. Но враг упорно рвался к Москве, намереваясь уничтожить её и с воздуха. Все ожесточенные воздушные бои проходили на подступах к столице, в том числе, и над Немчиновкой. Это были ужасные минуты и часы, когда снаряды от зениток разрывались над нами и осколки от них падали прямо на наши щели.
А самым ужасным были страх и ожидание того, что бомбы, сбрасываемые самолётами на обратном пути, могут упасть именно на твою щель. Многие дети и пожилые плакали. И так каждую ночь! После отбоя, уже утром, мы все молча брели домой, не в состоянии что либо делать или играть, а лишь лечь в постель и уснуть. А нашим родителям, при этом, нужно было ещё идти на работу после этих бессонных ночей.
Немецкие войска подходили всё ближе и ближе к Москве, намереваясь захватить её до наступления зимы: осуществлялся план “Blits Krieg”. Началась эвакуация населения из Москвы и из ближайшего Подмосковья. В сентябре мама получает разрешение на эвакуацию в город Уфу, столицу Башкирской Автономной ССР, где жили наши родственники, и вскоре мы выезжаем туда из Москвы с Казанского вокзала. В этот день закончилось моё безоблачное детство.
До Уфы мы ехали очень долго, так как поезда в основном шли в сторону фронта.
Приехав в Уфу, мама вскоре получает назначение на работу на Республиканскую селекционную станцию в Чишмах в качестве агронома. Условия жизни были очень тяжёлые. Как эвакуированных, нас подселили в квартиру бухгалтера станции, что вызвало большое неудовольствие, мягко говоря, всей его семьи. Но, главное, мы голодали – у нас не было даже самых элементарных, самых необходимых продуктов. Осенью ещё можно было купить мёд и немного масла на рынке, но с наступлением зимы не стало и этой возможности.
В хозяйстве нам выдали замороженный горох, и раз в день, поздно вечером, мы варили из него что-то наподобие каши и съедали всё сразу без хлеба и масла.
Так проходили дни за днями. Мама работала, я ходила в школу, которая находилась на железнодорожной станции в пяти или шести километрах от нас. Занятия в школе начинались в 8 часов утра и чтобы не опаздывать на них, нам детям приходилось выходить из дома очень рано. Сначала нас было пятеро, все разного возраста. Я училась тогда в четвёртом классе, а затем я осталась одна. Стояли сильные морозы с метелями, отмечались случаи появления волков, поэтому ходить в школу рано утром стало не безопасно. Мама пыталась не пускать меня в школу, но я её не слушалась и шла до станции одна. А было очень страшно.
Трудно сказать, что было бы с нами дальше, но, неожиданно для нас, маму переводят на работу в город Бирск на Опорный пункт от Чишминской селекционной станции, в качестве директора. С того времени начался второй этап нашей жизни в военные годы.
Шёл 1942 год, суровый и тревожный. Сводки с фронтов были неутешительными. Немецкие войска все ещё захватывали наши города. Наши войска несли огромные потери. В таких условиях работа тыла имела большое значение, лозунгом было: «Всё для фронта!».
Опорный пункт в Бирске представлял собой небольшое хозяйство: деревенский дом, где размещалась контора, конюшня, сарай для коровы и навес для трактора и прочей сельхозтехники. Кроме бухгалтера, агронома и конюха на станции работали ещё несколько женщин в качестве сельхозрабочих. В задачу этой селекционной станции входило выращивание сортового зерна для колхозов и совхозов республики. Ответственность, которая легла на мамины плечи, была огромная.
Сортовое зерно, выращиваемое на станции, должно было быть только высокого качества, за что отвечал директор, тем более - член партии, да ещё в условиях военного времени!!!
Я продолжала учиться в 4-ом классе, но вскоре, не смотря на свой возраст, я стала работать и на хозяйстве у мамы. Дело в том, что конюху, дяде Грише, было уже больше 100 лет, и он еле справлялся с работой конюха. Сначала я помогала ему, но постепенно заменила его полностью. В мои обязанности входила вся работа с лошадьми: накормить их овсом, напоить водой, уметь запрягать и выезжать на них, следить за чистотой конюшни и лошадей. А в посевное и уборочное время я работала прицепщиком на тракторе. Эта работа была нелегкой, но выхода не было: тогда почти все мужское население было на фронте. В мои обязанности входило, стоя на специальной подставке вдоль сеялки, следить за тем, чтобы зерно не застревало в ней. Для этого на ходу трактора, я специальной палкой перемешивала зерно в сеялке. Так мы работали целый день под палящими лучами солнца, и когда мы возвращались на хозяйство, где мы жили, я буквально падала на топчан с сильной головной болью, не в состоянии подняться, чтобы покушать или выпить воды.
Работа на конюшне была не легче, но интереснее для меня.
Я очень любила своих лошадей. Их было пять: одна выездная, три – рабочие, и ещё молодой породистый жеребец, которого чуть позже взяли на фронт. Провожая его, я плакала, видимо, догадываясь о его будущей судьбе. Моей любимой лошадью был Рыжий, так его звали за его цвет. Я запрягала его для выполнения различных работ. Летом, время от времени, я ходила в ночное с лошадьми, но не одна, обычно с трактористом Славкой, и к нам присоединялись двое-трое из знакомых ребятишек. Мы располагались около стожка сена, рассказывая всю ночь разные истории, а лошади при этом, со спутанными передними ногами, паслись недалеко от нас.
Ночь проходила обычно быстро и интересно.
Жили мы в Бирске, снимая углы в частных домах. Условия были ужасными – один топчан на двоих около входной двери с матрасом, набитым соломой, и больше ничего. Весной, когда хозяева съедали нашу картошку и заканчивались дрова, нас буквально выгоняли. Но однажды мы нашли квартиру у бывшей пианистки, Веры Филипповны Козловской. Это был большой частный двухэтажный кирпичный, дом, где она с тремя детьми занимала всю верхнюю часть дома. Внизу у неё жила семья ссыльных. Нам она сдала половину верхнего этажа, но мы занимали только одну комнату, поскольку остальную часть помещения нечем было топить. Жили мы дружно, без каких либо конфликтов. Я продолжала учиться в школе и работать. Жизнь в военные годы была очень тяжёлой. Хлеб получали по карточкам, по 400 грамм на сутки, сахара 400 грамм на месяц (сахар мы чаще заменяли пряниками). Мяса, масла практически не видели – эти продукты на рынках стоили больших денег. Еду, в основном, составляла картошка с квашеной капустой.
Картошку выращивали сами на хозяйстве, где всем работающим выделяли немного земли. Да и молоко от одной коровы делили между всеми, а иногда в конце рабочего дня нам давали по половнику овсяного киселя, который варили здесь же на хозяйстве.
С этими продуктами нас уже ждали дети хозяйки, особенно младший, которому было только два года. Вера Филипповна позже сказала, что если бы не наша помощь, она бы бросилась в прорубь с младшим, Толиком. Глава семьи служил в трудовой армии, там же в Бирске, но помочь им ничем не мог. Но когда он встречался с семьёй, находясь в увольнении, в доме звучала музыка: все хорошо играли на пианино и хорошо пели, а старший Юрий, с которым мы учились в одном классе, был просто виртуоз. Такие вечера надолго оставались в моей памяти.
Немного о школе. С 5-го по 7- ой класс я училась в Бирской средней школе № 2. Занятия проходили во вторую смену. В школах тогда не было света и мы, на последних уроках, сидели в темноте, одетые, не снимая варежек, поскольку школа, ко всему прочему, не отапливалась. Последний урок нам обычно ставили немецкий, один из самых любимых для нас, где мы могли бегать по классу, танцевать и даже играть с учительницей, Елизаветой Ивановной Смородинцевой. Ей было далеко за восемьдесят, и она с удовольствием играла с нами во время урока. Мы любили свою школу, о пропусках занятий не могло быть и речи, поскольку фактически самым важным уроком у нас был урок военного дела. Домашние задания приходилось делать, в основном, вечером при коптилках вместо света.
Моей лучшей подругой в школе была Вера Радыгина. Общие взгляды на жизнь укрепляли нашу дружбу. Учились мы хорошо, с интересом, но на уроках в школе, сидя на последней парте, почему то всегда смеялись ; видимо из-за нашей фантазии и присущего нам обеим юмора. Вера росла в хорошей семье, у неё были замечательные родители и в свободное от работы время я с большим удовольствием ходила к ним. У них дома мы делали уроки, фантазировали, мечтали и обычно много смеялись над собой.
В свободное время ходили в кино: по нескольку месяцев шли американские и трофейные фильмы, которые волновали нас необычайно – мы видели, что есть другая красивая, богатая жизнь, не похожая на жизнь в Советском Союзе. Но время оставалось военным: я продолжала работать на хозяйстве у мамы, Вера пасла коз, помогая своим родителям в домашнем хозяйстве
Время неумолимо шло вперёд – наступил 1944 год. С фронта стали поступать радостные вести – в упорных и тяжёлых боях освобождались оккупированные города и сёла.
Мы по-прежнему жили у Козловских. В нашей комнате всё так же стоял наш топчан для сна, печурка для отопления и приготовления скромной еды и большой рояль, оставленный предыдущими жильцами, когда они уезжали в Москву.
Я стала брать уроки музыки в семье, которая была сослана сюда ещё до войны. Глава семьи давал частные уроки игры на фортепьяно, его жена преподавала немецкий язык в школе. Жили они бедно, тем более имея статус ссыльных людей, и хотя период моих занятий по музыке длился не долго, они приносили мне радость и надежду на лучшее.
В городе находилось военное училище, которое готовило для фронта офицеров-связистов, и было, своего рода, вторым культурным местом для отдыха горожан. Первым был кинотеатр в здании бывшего собора, где мы смотрели американские и трофейные фильмы.
Однажды, ближе к концу войны, к нам домой пришёл курсант этого училища, Алексей. Наш адрес ему дал мамин знакомый из Киева. С этого дня, примерно раз в неделю, он приходил к нам, и мы вечерами при коптилке долго сидели за нашим маленьким кухонным столом, разговаривая на разные темы. У нас он находил тёплый приют и скромное угощение – печёную картошку с квашеной капустой, иногда немного хлеба или сала, но в военное время это было не плохой поддержкой для него. Алексей до начала войны был уже аспирантом Академии сельского хозяйства в Киеве, а сам он был из Винницы. Можно представить, сколько общих тем для бесед у него было с моей мамой! Постепенно я привыкла к его приходам, но смущало одно – пристальные взгляды его выразительных глаз, которые я постоянно ощущала на себе. Я даже пробовала уходить из дома, но, вернувшись, заставала его ещё у нас: он ждал меня, естественно, я могла догадаться, в чём дело. Я нравилась ему, мне это даже начинало льстить и не могло не волновать, но я говорила себе тогда, что мы просто друзья и не более!
Наступил 1945 год. Наши войска успешно освобождали последние города на нашей земле и стали вести наступления на территориях Польши, Чехословакии, Венгрии, освобождая их от немецкой оккупации. Все чувствовали, что вот-вот наступит конец этой тяжёлой, ужасной войны и этого с нетерпением ждали.
И вот весной 1945 года этот счастливый день наступил. 9-го Мая, на рассвете, мы проснулись от стуков в стены дома и от громких взволнованных голосов с улицы. Все кричали: «Закончилась война, конец войне, победа!!!». Кто-то плакал, кто- то кричал «Ура!!!».
Трудно описать, как мы с мамой восприняли это?! Это было наподобие шока. Какое-то время мы стояли, как вкопанные, затем начали смеяться, плакать, с трудом справляясь с волнением, охватившим нас. Уснуть больше в это утро мы не смогли. Мы стали думать о возвращении в Москву. Многое зависело от того, как скоро маму освободят от занимаемой должности, и получим ли мы разрешение на въезд в Москву?
Я заканчивала 7-ой класс, мне шёл шестнадцатый год. Буквально через несколько дней после объявления победы, днём к нам забежал Алексей. Он был очень взволнован, сказав, что вырвался из части буквально на несколько минут, чтобы попрощаться в связи с их отъездом из города, и заплакал. Его волнение сразу же передалось и мне, я начала что- то говорить, пытаясь его успокоить. Неожиданно он обнял меня, сказав, что любит меня очень и не представляет себе нашей разлуки. С этими словами, не выпуская меня из своих рук, он сильно поцеловал меня и выбежал из квартиры. Я чувствовала, что он стоит с той стороны двери, прижавшись к ней, а я с этой стороны, не в силах тоже оторваться от неё и сказать что-нибудь важное для нас в те минуты. Затем я слышала его быстрые шаги по лестнице, стук парадной двери внизу, и все растворилось, как в тумане… Я была настолько потрясена и взволнована, что долго не могла прийти в себя: щёки мои буквально пылали, я всё ещё ощущала его поцелуй на своих губах. Неужели это первая любовь?!. Вот она какая!!!
Вскоре я стала получать от Алексея письма, первые в Бирске, затем в Уфе, куда мы переехали уже этой осенью сорок пятого. Письма приходили в традиционных треугольниках, конвертов в то время ещё не было, и были наполнены сильными чувствами ко мне, которые он выражал нежными украинскими словами и фразами, необычными для меня тогда простой русской девушки. Честно говоря, они меня смущали, в силу моего возраста, но я их ждала и получив, читала с большой радостью и волнением. Алексей писал, что очень скучает и с нетерпением ждёт того дня, когда мы встретимся, и он сможет познакомить меня со своей мамой. Всё это было похоже на красивую сказку, сбыться которой в непростое послевоенное время было не суждено.
Приехав в Уфу, мы, прежде всего, стали ждать письменного разрешения из Москвы для возвращения из эвакуации. Прошло более трёх месяцев, но ответа мы так и не получили. Временно остановились у наших родственников, но без прописки мы не имели право на хлебные карточки, да и ко всему, без работы и без денег, жить в городе становилось просто невыносимо. Мама устраивается на работу, я начала учиться в 8 классе женской гимназии, это была школа № 3, в которой я чувствовала себя некомфортно после провинциальной трудовой жизни в Бирске. С большим трудом нашли угол для проживания в полуподвальном помещении, но из-за трудных условий, в которых мы оказались, нам пришлось сменить и это место жительства. Письма, которые Алексей продолжал писать на старый адрес, не доходили до меня. Сначала я не понимала причины этому, но позже я узнала, что их читали, а затем просто выбрасывали. Вот так мы и потеряли друг друга.
Война оставила неизгладимый след на судьбах многих людей. Конечно, я переживала, к тому же жизнь моя резко изменилась. Заканчивался первый послевоенный 1945 год ; очень трудный год в плане жизненных условий. Кроме хлеба ; 400 граммов в день по карточкам - у нас практически ничего больше не было. Продолжать учиться уже в 9 классе при таких условиях было немыслимо.
Я оставила школу и ушла работать на Кабельный завод, где я проработала год и где я стала получать уже 800 граммов хлеба по рабочей карточке, плюс ежедневную порцию так называемого супа и ещё зарплату! Это был выход, как казалось тогда, из нашего положения. Так началась моя трудовая биография. Но я хорошо понимала, что без образования я не могу оставаться, и в 1947 году я поступаю в нефтяной техникум в городе Ишимбай и уезжаю жить туда. Почему именно Ишимбай? ; Там жили мои близкие родственники, которые могли поддержать меня в те нелегкие послевоенные годы и дать мне возможность учиться.
А как Алексей спросите вы? – Всё растаяло… ушло в прошлое, оно никогда не забывается! Сквозь годы я пронесла в сердце эту щемящую боль по первой любви. Она омыта слезами… И только глубоко в душе живёт чувство невосполнимой утраты той первой любви. Как всполохи её… И радости от того, что познала это великое чувство.
Часто задавалась вопросами: «Как Алексей? Счастлив ли он? Жив ли?..», но они остались безответными…
Когда Мета Макарьевна закончила свой рассказ, я удивилась: насколько свежо в её памяти сохранилось чувство первой любви! Помнит всё до мелочей. Как будто всё было вчера… «Воспоминания военных лет» я предварила словами «Всполохи любви». Кажется, так вернее будет. Среди подробностей, рисующих картину тех лет, чувствуется пронизывающая её сердце боль, непреходящая грусть по прекрасному чувству. Сделала вывод, что по-другому Мета и не могла поступить из-за врождённой скромности.
Декабрь, 2014
проз.мин.