УРОК №12. Поэтические фрагменты из моей личной жизни
Сегодня я хочу провести не совсем обычный урок - без наставлений и нравоучений.
Тут, намедни, ко мне ворвалась очень злая тётя - читательница. Она видимо билась головой в свой монитор с такой силой, что мой компьютер не выдержал нагрузку и отрубился.
"Коментарщица" писала разные банальные пошлости обвиняя меня в том, что я совершил в своей жизни грубейшую ошибку написав слово "всласть" отдельно то есть "в сласть". Мои оправдания о том, что опечатки бывают у каждого, не дали успокоения столь образованно-занудной "мадаме". Она продолжала "капсить" и обвинять во всех смертных грехах.
Боже мой! Если бы это действительно была моя самая грубая ошибка в жизни, то я без всякого стеснения считал бы себя ангелом!
В конце своих бурных излияний, тётя обвинила меня в невежестве и заявила, что я недостоин того, что бы она ещё хоть раз посетила мою страницу.
Вот бедолага, мне жаль, что слово "сласть", этой тёте не знакомо. Видимо в её жизни превалируют слова горечь и желчь.
...И всё же, хоть тётя и обещала больше не посещать мои уроки, я решил рассказать немного, совсем чуть-чуть, о своей поэтической жизни в этом бренном и беспощадном мире!
Сегодняшнее выступление я хочу начать следующими словами:
«В литературную среду я вошел в середине девяностых годов. К несчастью, тут я уже не застал ни Фета, ни Полонского, не застал Гаршина, – его прекрасный человеческий образ сочетался с талантом, который если бы не погиб в самоубийстве, развился бы, несомненно, так, что поставил бы его в ряд с самыми большими русскими писателями.
Но я застал еще не только Толстого, но и Чехова; застал Эртеля, тоже замечательного человека и автора «Гардениных», романа, который навсегда останется в русской литературе; застал Короленко, написавшего свой чудесный «Сон Макара», застал Григоровича, – видел его однажды в книжном магазине Суворина; тут передо мной был уже легендарный человек; застал поэта Жемчужникова, одного из авторов «Кузьмы Пруткова», часто бывал у него, и он называл меня своим юным другом.…
Но в те годы была в России уже в полном разгаре ожесточенная война народников с марксистами (…) А в другом стане уже славились Мережковский, Гиппиус, Бальмонт, Брюсов, Сологуб...».
Эти строки из книги «Воспоминания» под заголовком «Автобиографические заметки» московским издательством «Художественная литература» были опубликованы в шести томном собрании сочинений Ивана Алексеевича Бунина в 1988 году, хотя написаны они были в 1917 – 1918 годах и до нас доходили, как самиздатовские, напечатанные на пишущей машинке.
Когда же я, Сергей Александрович Бабичев вошел в литературную среду и кого застал в ней?
Как сейчас помню шестидесятые годы двадцатого века. Мне восемь лет. Мой отец заслуженный капитан речного флота.
Бурными темпами развивается Ленское речное пароходство. Пеледуйская база флота строит для командного состава целую улицу деревянных брусовых домов на четыре хозяина.
Посреди нашей маленькой Якутской квартирки состоящей из двух комнатушек и кухни, перегороженных филенчатыми переборками, выложена из красного кирпича и аккуратно побелена известью огромная печь, которая топится сосновыми и лиственничными дровами.
На плите, булькая, кипит кастрюля со щами. На краю плиты свистит на разные голоса вскипевший чайник. На кухне стоят две бочки с питьевой водой. Окна покрыты толстым слоем льда, так как на улице минус сорок пять. На подоконниках с двух сторон подвешены пол-литровые бутылки, в которые опущены концы тряпочек проложенных по подоконнику. Лед на окнах постоянно подтаивает и вода по тряпочкам стекает в бутылки, а не растекается по полу как у наших соседей. Это изобретение моего отца вскоре будут применять повсеместно.
Нашу маму отправили в Кисловодск по бесплатной профсоюзной путевке, а мы всей семьей пишем ей каждую неделю письма. Причем папа объявил конкурс на лучшее письмо в стихотворной форме.
Да, с тех пор прошло пол века – целая эпоха. Развалилась страна, с названием СССР, в которой мы выживали, разграбили и почти полностью уничтожили флот, акционировав и "прихватизировав" все, что было брошено на произвол судьбы.
Но до конца своих дней, моя мама хранила пожелтевший листочек в косую линейку с одним из первых моих сочинений, когда мы собираемся на какое либо семейное торжество она открывает заветный ларчик и торжественно читает:
Здравствуй мама дорогая!
Приезжай домой скорей.
Нас папаша так питает,
На три дня хватает щей
Щи сварил из винегрета.
Сам конечно их не ест.
Нас же с Ольгой заставляет:
- Чаю нет, кто щи не ест.
Мама, мама ты ведь знаешь,
Мне без сладкого - каюк!
Если завтра не приедешь,
Сам махну к тебе на юг...
1962 год. (мне было 8 лет)
Кого я мог застать в ряду больших русских писателей и поэтов, когда престарелые вожди украшали своих жен мехами, бриллиантами словно новогодние ёлки и вели страну «к победе коммунизма»?
Странный парадокс советской эпохи вся страна Советов, от заключенных до генсеков слушали песни В. С. Высоцкого, а первые сборники стихов и песен вышли лишь после его смерти за рубежом. Хотя, на мой взгляд, его творчество можно поставить на одну ступеньку с Пушкиным, а то и выше.
В шестидесятых, в наши бобинные магнитофоны ворвался Александр Аркадьевич Гинзбург, – который печатался под псевдонимом Галич: «За семью заборами», «Облака», «Острова», «Я вышел на поиски Бога». Более двух десятков песен мы пели под гитару. От руки переписывали в свои песенники и читали наизусть смешные стихи, раскрывающие страшную правду современной жизни:
Мы поехали за город,
А за городом дожди,
А за городом заборы,
За заборами – Вожди,
Там трава не смятая,
Дышится легко,
Там конфеты мятные,
Птичье молоко….
В те годы огромное влияние на меня оказал Александр Гитович. У меня был сборник стихов этого питерского поэта:
И рыбе выпало не мало,
Хлебнуть и горя, и беды.
О! Много бы она сказала,
Когда б не полный рот воды.
Был еще советский Р. Рождественский, которого я любил лишь за одно единственное стихотворение неизвестно каким образом просочившееся сквозь советских цензоров:
В день рождения Гитлера под всевидящим небом России
Эта жалкая кучка парней и девчонок не просто жалка,
И сережка со свастикой крохотной – знаком нациста расиста,-
Из проколотой мочки торчит у волчонка, а может быть просто щенка.
Он Васек – полупанк,
с разноцветноволосой и с веками синими Нюркой
У которой в прическе с такой же кустарненькой свастикой брошь
Чуть в раскачку стоит и скрипит своей черной,
из кожзаменителя курткой.
Соблюдает порядок. На пушку его не возьмешь.
Он стоит посреди отягченной могилами братскими Родины.
Инвалиду он цедит: «Папаша хиляй, отдыхай»…
Ну, чего ты шумишь? Это в Индии знак плодородия.
Мы папаша с индийцами дружим… Сплошное бхай-бхай!
Как случиться могло, чтобы эти, как мы говорим единицы
Уродились в стране двадцати миллионов и больше теней?
Что позволило им, а верней помогло появиться,
Что позволило им ухватиться за свастику в ней?
Тротуарные голуби что-то воркуют на площади каркающе,
И во взгляде седого комбата – отеческий гнев,
И глядит на потомков играющих в свастику, Карбышев
От позора и ужаса заново обледенев.
До сих пор это стихотворение заставляет подкатиться комку к горлу. Патриотичность этих строк внушает уверенность в то, что только выродки могли так предавать память своих отцов и дедов.
Дмитрий Михайлович Карбышев
Школьная пора
Мы все учились понемногу,
Когда-нибудь и как-нибудь.
Мы все прекрасно помним, как в рамках школьной программы нас заставляли учить стихотворение любимого поэта А.С. Пушкина, но из всех его шедевров в программу выбрали именно это:
Выпьем с горя
Где же кружка
Сердцу станет веселей.
Нас с детства приучали к той мысли, что при помощи алкоголя можно заглушить горе. В пятом классе, я был искренне убежден, что это стихотворение провоцирует школьников к пьянству. Рифма гения подавала надежду на то, что если напиться, то все заботы уйдут и наступит веселье. "Слово лечит, слово и калечит".
В нашей семье не было пьяниц. Как-то не принято было пить, ни с горя, ни с радости потому я из принципа не хотел учить это стихотворение. Когда учитель вызывал меня к доске, я пол урока мог рассказывать наизусть поэмы, читать стихи о любви, запрещённого тогда Сергея Есенина или любимого Лермонтова из которого школьная программа взяла только героя нашего времени и вестника революции - "Буревестник". Большинство моих сверстников даже не подозревало, о столь романтичных и высоко духовных стихах Лермонтова, от которых плакали одноклассницы и тайком смахивала слезу учительница
У врат обители Святой. Стоял просящий подати.
Бедняк иссохший чуть живой. От глади жажды и страдания.
Куска лишь хлеба он просил, а взор являл живую муку.
И кто-то камень положил в его протянутую руку….
После этого я подходил к Таньке, самой красивой девочке в классе, да что там, в классе, даже многие старшеклассники, сворачивали себе шеи, глядя её в след. Её точёная фигурка, длинные, стройные ножки и чуть раскосые бюрозово-голубые глаза всех ребят сводили с ума. Я становился на одно колено, прикладывал левую руку к сердцу и вытянув правую, надрывным голосом трагика читал:
Так я молил любви твоей с слезами горькими с тоскою.
Так чувства нежные мои обмануты навек тобою.
В гробовой тишине. по классу разносилось хлюпанье покрасневших носиков одноклассниц, а через мгновение бурные овации пацанов.
Училка - Шурочка протерев свои запотевшие очки называла меня клоуном, а за невыученный стих Пушкина о горе и кружке, она мне ставила двойку в журнал и отправляла в кабинет директора за сорванный урок литературы.
Шурочку не интересовал ни склад ума, ни образ мышления ученика. Ей было абсолютно безразлично, что, прослушав трижды понравившееся стихотворение, я мог рассказать его наизусть. Главное дать установку, что если выпьешь с горя, то станет веселей.
***
Однажды в четвёртом классе учитель, на уроке ботаники рассказывал о растениях. Что у цветов есть тычинки и пестики, что листья зеленые, а корни ядовитые. Я поднял руку и сказал:
«А знаете ли вы, что у ромашки, как и у человека, есть душа и если цветы ромашки собрать в нужное время, то они избавляют человека от многих болезней и даже омолаживают кожу, если постоянно умываться настоем из ромашки».
Это сейчас для нас все так просто и лекарственные травы можно купить даже в аптеке, а в шестидесятых годах двадцатого века, это было знахарством и чуть ли не уголовное преступление. Меня отвели к директору школы, собрали экстренный педсовет и потребовали объяснений.
Вытерев слезы, я торжественно заявил:
- "Вам Марья Ивановна обязательно надо бросить пить водку, а пить отвар ромашки. Иначе с вашими коликами в животе и геморроем вам через пол года придется делать операцию. И вашему мужу Александра Петровна нужно немедленно бросить пить иначе его сердце просто взорвется. Если ваш сын пойдет по стопам отца, будет пьянствовать, то вы его переживете. Вы будите жить долго и очень многим детям испортите жизнь".
Если бы не авторитет моего заслуженного отца, работавшего тогда капитаном огромного танкера, то мое образование на этом закончилось где-нибудь в колонии для несовершеннолетних преступников.
Меня на три дня освободили от школы, дав время одуматься и выучить программный стих с заветной Пушкинской кружкой, который я так до сих пор и не выучил – принципиально!
Прости мя Боже! Слова ребёнка оказались пророческими. Спустя полгода после операции умерла Марья Ивановна. Чуть дольше прожил муж Александры Петровны, который скоропостижно скончался от инфаркта. Перевернувшись на лодке пьяным, погиб ее сын.
В шестом классе, во время весенних каникул отец забрал меня с собой на остров Липаевский, что расположен в устье могучего Витима, где он впадает в сибирскую красавицу Лену.
Аварийный отстой флота, где в подчинении отца работало двадцать капитанов, я чувствовал мужскую солидарность, заботу и поддержку. Жили в брусовых домиках на деревянных санях-волокушах.
Я брал мелкокалиберную винтовку «Тозовку» и рано утром по насту бродил по огромному острову покрытому вековой тайгой, в поисках куропаток и рябчиков. Остров был изрыт странными шурфами и ямами. Позже я узнал от отца, что здесь работали старатели и добывали золото.
После обеда, я обычно забирался в кабину бульдозера Т-100, сгребал береговой песок, щебень и крупные валуны к ледорезам. Этому меня научил бульдозерист, который не очень-то любил работать, а для меня, тринадцатилетнего подростка, это было огромным удовольствием.
Здесь, в условиях первопроходцев, без удобств и цивилизации родились строки, посвященные моему героическому отцу.
Случайный отстой в устье Витима
На Липаевском острове, в устье седого Витима.
Где угрюмый приток дополняет красавицу мать.
Утомленным ветрами, снегами, морозами, дымом,
На случайном отстое пришлось кораблям зимовать.
Обреченность полнейшая, не уповай на везенье.
По весне ледоход, как из кратера лава ползет.
Все сметая с пути, не оставив надежд на спасенье,
Корабли словно щепки размажет и вмиг разобьет.
Но пришел человек – повелитель, с медвежьею хваткой.
Ледорезы поставил и дамбу воздвиг, наконец.
Он остался доволен своей со стихиею схваткой.
Сотворил!
Отстоял!
Победил!
– Это был мой отец!
1967г.
Летом, нарушая все инструкции и правила техники безопасности, отец брал меня в «Арктическую навигацию».
Я зачитаю вам строки из моей книги «Последний Шаман»:
"…Не зря сибирскую красавицу Лену называют восьмым чудом света. Я стою на «капитанском мостике», и упругий якутский ветер холодит мои губы.
Господи! Хорошо-то как! Огромные вертикальные скалы Ленских столбов. Причудливо похожих то на огромных ящуров, то на баталии воинов великанов из якутского этноса, то на разрушенные минареты, дворцы, купола. Необъятные таежные массивы, простирающиеся на тысячи верст. Необыкновенная гладь реки, сливающаяся с фантастично лазурным небом так, что не видно линии горизонта. Кажется, еще один вдох и я, преодолев земную гравитацию, растворюсь в этом неземном, безмолвном храме под названием «девственная природа…."
Одно из приключений, которое произошло со мной в море Лаптевых описано в книге «Из дневников минувших лет».
Мне тогда было 12 лет. Хочу лишь на мгновенье задержать ваше внимание на том, что за полярным кругом время, да и сама жизнь течет совершенно по иным правилам. Ощущение того, что ты постоянно находишься на лезвии ножа. Один неверный шаг и никто тебя не спасет. Одно неверное движение и не выжить.
Но, черт возьми! Это такой адреналин! Такой подъем физических и творческих резервов, что не писать просто нельзя.
***
На перекрестке всех меридиан
Где ось земную можно взять руками
Здесь море Лаптевых. Суровый Океан -
Играет с Ленскими лихими речниками.
Он может заморозить утопить
Отдать на растерзание медведям
И любит Океан с безумцами шутить
Строптивый норов урезонить людям.
Да! Человек становится сильней
Он строит мощные атомоходы,
Но Океан мудрее и хитрей
Вдруг стал теплей и лед уходит в воды.
Растаяли белесые поля
А в тундре мхом покрылся сизый камень.
Дай мудрость человечеству Земля!
Чтоб удержать нам в равновесье Лед и Пламень!
1969 г.
***
Случайный отстой Намана
Нас 40! Отчаянных, дерзких и пьяных
От свежего воздуха, стужи, от скуки, вина.
Здесь нет развлечений, театров, нет женщин желанных,
Лишь только работа, кайло и отстой «Намана».
Вокруг ни души и мороз за бортом минус 40.
Их 40 судов, замороженных в лед. В острова.
И спирт мы разводим до градуса - тоже под 40
Сложив сороковники все, ты вздохнешь – «Во, дела!».
Ведь кто-то же должен ответить за наши страданья?
Что в мирное время вот так без удобств и тепла,
Мы словно на Марсе долбИм этот лед в ожиданье,
Бессмысленно веря, что нас не забыла страна.
1969 г.
В 14 лет, я пошел в свою первую самостоятельную навигацию на новый сухогруз Чехословацкой постройки. По окончанию навигации поступил в речное училище и отработал 12 каторжных лет на флоте. Лена, Яна, Индигирка, Колыма, море Лаптевых. Практически никто из флотских не доживал до пенсионного возраста. Таковы условия жизни.
Железные громадины кораблей или легкие деревянные якутские нарты, запряженные в оленью упряжку. Спивающаяся на танцах и дискотеках невостребованная молодежь или тайные камлания якутских шаманов. Праздное шатание по улице или трансцендентальные медитации под «Шаман - деревом». Все эти противоположности формировали во мне представление о мире. Однажды я прочитал в запрещенной книге, что теория Дарвина это всего лишь плод его больного воображения. Есть и другие теории. Более красивые версии.
В чулане у своей бабушки я нашёл старинную обгоревшую книгу в кожаном переплёте написанную с "ЯтЪ" в ней я прочитал"
Вначале на землю прилетели сильные люди – «Золотые». Но с каждым поколением становились все слабее – «Серебряные», «Медные» и наш век – «Железные».
Оказалось, что когда мой отец был маленьким в Якутский Никольский храм свозили со всей Якутии и с восточных областей запрещённую литературу и сжигали на территории храма, а мальчишки приходили ночью, разгребали пепелища и вытаскивали не сгоревшие книги
Я увлекся этой теорией. Прочитал все, что было доступно в те годы. И написал вот такое стихотворение:
Семь веков до Рождества Христова.
1.
На синюю с алой зарею планету
Где в море впадали хрустально - прозрачные реки
Явились однажды с небес, наскитавшись по свету
Красивые с ясной душою не боги, а сверхчеловеки.
Воспев поколенье людей неземных золотое
В поэмах и гимнах подмяв под себя все земное
Не зная болезней и горя, печали не зная
Живя, словно боги бессмертные, жизнь прожигая.
Их руки и ноги всегда одинаково сильны
А платья и обувь без сноса, шикарны и стильны
Они расселились по всей необъятной планете.
Но каждое тысячелетье! Слабея, рождаются дети.
2.
То поколенье назвали серебряным люди
Было оно с золотым совершенно не схоже
Целых сто лет оставались младенцами - чуди
Не приспособлены к жизни и к смерти не гожи.
А когда, наконец, возмужав, они взрослыми стали
Глупость детскую в гордость и страсть превращали
Быстро старились, горе чрез злобу подвигнув
Отреклись от бессмертия предков, преграды воздвигнув.
3.
Поколение третье родилось из пепла и меди
Страх внушало, в пещеры ушло, как медведи
Копья, стрелы, мечи, эти страшные люди носили
Хлеб не ели и даже себя никогда не любили.
4.
Заселили железные люди теперь всю планету
И от ржавого монстра нигде уж спасения нету
Раньше их умереть я хотел бы иль позже родиться
Но бессмертные предки покинули Землю. К кому обратиться?
Нет спасенья от «Жести», ни днем и ни ночью
Мать младенца, смеясь, своего распинает
А зоря раскидала железно кровавые клочья
Брат на брата идет с топором, а отца проклинает.
5.
Мое сердце болит о космических далях
Я пытаюсь найти золотую планету
Возвратиться домой, рассказать все в деталях
Что случилось в пути, и чего уже нету.
1969 г.
С детских лет от своих бабушек я знал великую тайну, о которой старались говорить шепотом.
Наш Княжеский Род Бабичевых уходил корнями до самих Рюриковичей. А по материнской линии к Чингиз хану.
Однажды на Новогоднем вечере в Речном училище меня попросили почитать свои стихи я обычно отказывался но здесь вмешался замполит, - (в то время был такой "зверь" в каждом военном и полувоенном заведении) и в приказном тоне заставил выйти меня на сцену актового зала.
Стихотворение я назвал:
Все люди братья
Я потомок Чингиз хана, мать дала мне эту кровь.
По отцу я Князь Рязанский, прославляющий любовь.
Не страшны мне расстоянья, потому как с детских лет,
Изучаю я приданья, обошел весь белый свет.
Нет сейчас на свете правды. Сатана здесь правит бал.
Русь Святую, как и Гоби, падшим ангелам раздал.
И восстала эта нечисть на священный род людской,
Истребила самых лучших, самых чистых…
Нет, постой!!!
Не спеши, еще не вечер, все пройдет, как страшный сон.
Оживит пустыню Гоби из дацанов перезвон.
Православный крест поднимет Русь Святая из руин.
И опомнятся народы, встанут вместе, как один.
Вновь в почете будет старец, тот, что прожил без греха.
Сор людской запашут в землю золотые лемеха.
Матерь Божия поднимет Свой Священный Омофор
И направит самых лучших, самых преданных в дозор.
1971г.
После того, как я прочитал свое стихотворение раздались бурные аплодисменты курсантов, но пьяный замполит это воспринял как угрозу Социализму и отвёл меня в свой кабинет.
- Советский человек не может быть ни потомком хана, ни тем более князем. Я запрещаю писать тебе стихи до тех пор, пока ты не научишься любить свою Родину. Пока ты не изучишь теорию Дарвина.
Он несколько часов без перерыва «промывал» мне мозги, пока мои сверстники встречали Новый год.
К счастью наступала весна, я уходил в навигацию и продолжал писать о летних приключениях. Забывая о наказах замполита.
Я часто задумывался о том, – научиться ли мне любить Родину, как требовал пьяный замполит – больной печенью? Или же продолжать любить ее по-своему – всем сердцем?
Я со своей любимой Мамой
Работая на буксире-толкаче венгерской постройки, часто приходилось стаскивать с мели зазевавшихся неопытных судоводителей.
На мели
Напишу эти строки я для будущих внуков,
Хоть исполнилось мне лишь семнадцать годков.
Я стою за штурвалом, как Седов или Жуков,
И веду свой корабль через бури веков.
На крутом перекате, там, в кромешном тумане
Залетела на отмель СТ-900.
«Кто спасет сухогруз?» - раздается в эфире.
Ну, конечно же, мощный красавец наш «ОТ».
Вот уж целые сутки мы без отдыха «пашем».
Рвем стальные канаты, как портняжную нить.
Надрывается дизель, «рок», ни вашим, ни нашим.
Нервы!
Стресс!
Напряженье!
И! Не хочется жить.
Только все ж заскрипели борта сухогруза,
А под килем пошел долгожданный поток.
И ползет с осередка, как из шкуры заноза,
Как таймень на приманку попался дружок.
Мы, как дети, ликуем, позабыв про усталость.
И про то, что пришлось двое суток не спать.
Только вот капитан наш… осунулся малость,
А ему еще вахту ночную стоять.
1970 г.
Самое ужасное в Якутии это зима
Если вам кто-то будет рассказывать, что там сорок градусов переносится также легко, как у нас двадцать – не верьте, он просто там никогда не был. Никакие синтепоны или искусственные меха там не греют. Только натуральные шапки, шубы, рукавицы. Общества защиты животных там не выживают потому, что нужно постоянно кушать мясо и носить на себе шкуры.
Небольшой отрывок из своей книги. «Рыбалка в феврале»:
…Февраль, минус пятьдесят пять градусов. Выдыхаемый пар шуршит, как нейлон, как заморский шелк, будто не хочет выходить из теплой груди в это застывшее морозное безмолвие. Сыромятные юксы – крепления на лыжах скрипят, а лыжи не скользят, с трудом передвигаются по снегу, кажется, что идешь по сухому песку, даже с крутой горы приходится толкаться палками. Шарфом закутаны рот и нос, чтобы не опалить ледяным воздухом легкие.
Лохматая меховая шапка надвинута на самые глаза между шарфом и шапкой лишь узкая полоска для глаз. От выдыхаемого пара шарф и шапка покрываются куржаком и сосульками. То и дело приходится снимать меховую рукавицу и очищать от инея ресницы, которые смерзаются, застилая белой пеленой глаза.
До заездка около двух километров, но идти приходится почти час. Бескрайняя белая равнина реки окутана туманом, всюду торосы - торчащие из-под снега глыбы льда. Слегка замедляю шаг, движущаяся впереди меня фигура отца бесследно растворяется в тумане.
Кажется, что нахожусь в безвоздушном пространстве, воздух превратился в белые, скрипящие под лыжами кристаллы. Снег в такой мороз похож на сыпучий рис. Полнейшее безмолвие. Нет никакого колебания воздуха. Кажется, брось вперед лыжную палку она воткнется и повиснет в этом плотном как сахарная вата тумане. Все вокруг бело. Не видно даже концов лыж. Ощущение невесомости. Полная потеря пространства. Где верх? Где низ?
Заездок
Мороз за40. Боже мой!
Лыжня не снег песок.
Иду с рыбалки я домой
Обледенел, продрог.
Нет в том нужды, а вроде как
Спортивный интерес.
Покрылся инеем чудак,
Трещит замерзший лес.
А в рюкзаке охапкой дров,
Лежат налимы в ряд.
И душу греет мне улов
И этому я рад.
Из-за нехватки кадров Ленское речное пароходство давало бронь и как сейчас говорят – «отмазывала» от службы в армии. Но, в наше время призирали тех, кто не прошел через эту школу жизни.
В 22 года по окончанию навигации я пришел в военкомат и потребовал, чтобы меня призвали в армию. Чем не мало удивил и порадовал военкома.
Если позволите, прочту несколько строк из цикла «Защитник Отечества»:
Я в армию пошел, чтоб не попасть в тюрьму,
Куда нам стежку школа проложила.
А о любви пишу лишь потому,
Что гонит кровь она во мне по жилам.
Как русский князь я ненавижу ложь.
Готов за правду беспощадно биться,
Но пристегнув к «калашнику» штык-нож
Я понял, сквозь засады не пробиться.
Судьба дает нам только шанс,
но как воспользоваться этим?
Чтобы не вызвать резонанс
в слепом и беспощадном Свете.
***
Не зря гласит народная молва,-
Разлукой проверяется любовь.
Когда мы вместе, тесно нам всегда,
А здесь мне не хватает тебя вновь.
Мне не хватает твоего тепла.
Судьба забросила так далеко.
А в синеве виднеется Чита
и нету рядом счастья моего.
Оно осталось где-то вдалеке,
В родном поселке, в северном краю.
Но, как гласит народная молва –
В разлуке еще больше я люблю.
Каштак 16.11. 1975 г.
Шутка
Мама забери меня домой
Мне надоели щи из топора
Мне надоела пшенная крупа
И к чаю три кусочка Са-ха-ра…
Чита – Каштак 16.11.1975 г.
На привале
(Первый новогодний марш-бросок)
Пусть будет так. Пусть будут сапоги.
Пусть будет рожа грязная с похода.
Пусть будет снег и слякоть, и гроза,
И пусть служить мне еще два года.
Пусть хуже всех мне будет. Лишь бы быть
Уверенным, что ждет меня родная
Любимая и нежная жена
И обо мне одном лишь вспоминает.
Я все пройду и воду, и огонь,
И горе, и беду переживу на службе,
Лишь только б ты не изменила никогда
Любви большой и вечной нашей дружбе.
2.01.1976 г.
А эти строки из цикла:
«После ранения. На госпитальной койке».
В ногах потеряны рефлексы.
С презреньем доктор мне сказал:
Ты будешь лежа кушать кексы,
Своё ты в жизни отскакал.
Забудь про радости земные -
С ухмылкой вторит медсестра:
Ты будешь видеть сны цветные,
Как овощ, лежа у окна.
Жена сказала: Да пошел ты!
Мне молодость с тобой губить?
Скакать вокруг, как дед на Елке,
Кормить и «утку» выносить?
Лежу в палате, как дубина.
Один солдат среди врагов.
Друзья исчезли, словно глина
Слетела с грязных сапогов.
Освобожден от всех пристрастий.
Не мил мне больше белый свет.
Одно мгновенье до несчастья.
Оттуда уж возврата нет.
Единственному другу
(оставшемуся у моей больничной кровати).
Что стряслось в королевстве, не знаю
Может просто, я спятил с ума
Сделал вывод, что ты святая
А иначе б как все не пришла.
Мы встречались с тобой лишь два раза
Помню песни, гитару и смех.
Вдруг разбилась хрустальная ваза
Между мной и тобой, как на грех.
В суете позабыл этот вечер
Цвет волос твоих, жар твоих губ.
Я вгонял в свою голову ветер,
А с неверной был весел и глуп.
Как шальной я бродил вечерами,
Задыхаясь от свежести трав.
По ночам любовался огнями
Все созвездья вселенной обняв.
Но случилось, так как случилось.
Я с раненьем один на один.
Даже та, что клялась, растворилась
Как сквозь пальцы песок. Словно дым.
Милый друг не суди меня строго,
Как же мог я тебя не узнать.
Ты опора моя и подмога,
Как сестра, как родимая мать.
12.08.85 г.
Моя Мамочка дважды получала на меня похоронки, но благодаря её молитвам я до сих пор жив. Слава Богу за всё!
Гимн по заказу!
Однажды, в конце семидесятых годов прошлого века, накануне празднования «Дня Советской армии и ВМФ» меня вызвали в политотдел и капитан Вакульчик, известный в дивизии, как любитель лирики, в “дружеском тоне “ потребовал написать стихотворение о жизни простого советского человека.
– Стих должен быть мощным, хлёстким и правдивым, исходящим из глубин сознания простого советского гражданина – винтика огромного механизма, нашей необъятной Родины. Не надо лирики, только правду – матку, с экскурсом по истории СССР, с нашими Генеральными секретарями коммунистической партии, чтоб за сердце брало и до печёнки доставало, – отчеканил он своим писклявым голосом.
– Но я не пишу стихи по заказу, я этого просто не умею делать, – пожав плечами, ответил я.
– Молчать! Смирно! Что значит, не пишу? Ты случайно не забыл, что находишься в политотделе? Если партия приказывает, ты обязан писать, как Александр Матросов, ты должен броситься на амбразуру и выполнить, приказ партии…
Полит беседа продолжалась около часа, в завершение замполит достал носовой платок, вытер пот со лба и, прищурив ехидно глазки, добавил:
– Значит так, хочешь провести праздничные дни на гауптвахте? Я это устрою! Не хочешь – напишешь!
– Сразу бы так и сказали. За вольную жизнь, я Вам даже пес-ню напишу. Но только потом не обижайтесь, если что получится не так как надо… А лучше вы мне на бумажке напишите, что я должен отобразить в стихотворении…
На утро песня была готова:
Родился в Советском Союзе,
живу, как сорняк на лугу.
Я семечко в зрелом арбузе,
А корни пустить не могу.
Как винтик в большом механизме,
Держусь, что б резьбу не сорвать,
Ведь нашей любимой Отчизне,
На всех тунеядцев плевать!
Сменил кукурузник грузина,
И “Кузькину мать” показал.
Он земли Российского Крыма,
В подарок хохлам передал.
А винтик ни ухом, ни рылом,
С толпою кричит – одобря-ям!
Забыв поклониться могилам,
Погибшим в войне кораблям.
Страна развивалась и крепла,
Транссиб, Днепрогэс, целина.
Мы вырвались в космос из пепла.
Генсек закусил удила.
На смену ему чернобровый,
Пришёл дорогой наш Ильич.
Построил порядок он новый,
В застойную жизнь бросил клич.
Начальство жирует, а винтик,
по-прежнему держит резьбу.
Чужой психологии критик,
как сталь – закаляет судьбу.
И нет в моей жизни просвета,
Генсекам кричу – одобря-ям!
Зачахла душа у поэта,
жрёт плесень её по ночам.
Ну и где вы думаете, я провёл праздничные дни?!
Вакульчик, обвинил меня в вольнодумстве и, отобрав ручку, запретил писать даже письма. Это был уже второй запрет со стороны замполитов, первый случился в речном училище после стихотворения «Я потомок Чингисхана».
Капитан провёл у меня досмотр личного имущества. Из блокнотов аккуратно, под расчёску были вырваны все не благонадёжные стихи и рассказы. Он понимал, что если вдруг руководство политотдела узнает, чей заказ я выполнял, то его по головке не погладят. По его ходатайству, мне был предоставлен краткосрочный отпуск на Родину! После отпуска капитан обещал устроить мне весёлую жизнь….
К моему счастью, вернувшись из отпуска я узнал, что капитан Вакульчик был переведён в другую воинскую часть.
«Мы придем к победе и процветанию – Японой матери»!
Было написано на огромном щите установленном в тайге на лесовозной дороге. Вдалеке от глаз начальства.
Ежегодно один ЛПХ сжигал восемнадцать тысяч кубометров так называемых отходов древесины.
Витим – село “Разбой”
Витимский Леспромхоз, - какое чудо века.
Гектары леса здесь горят в кострах.
Клопы едят живого человека,
А счастье где-то прячется в горах.
Ревут в тайге “КамАЗы”, “МАЗы”, “КрАЗы”,
По Лене лес в Японию плывет.
Впервые видел столько пьяниц и заразы.
Увидел, как народ униженный живет.
1978 г.
В тайге не возможно было не писать лирических строк. Стихотворение называется -
Гармония
Занавеску на тропинку опустил паук
Уперев макушки в небо, встали кедры в круг.
Распустив кафтан пушистый, вековая ель
Спрятав птичку – невеличку, рассыпает трель.
Только здесь среди величья северной тайги
Понимаешь, как ничтожен и бессилен ты.
Без пилы, автомобиля коммунальных благ
Человек не сможет выжить, потому что слаб.
Мать природа для спасенья нам дала мозги
Их в процессе эволюций растеряли мы.
В лабиринтах подсознанья, оборвалась нить
И не знаем, как в согласье нам с природой жить.
***
Чего же я в жизни добился своей?
Пора подвести итог.
Вся жизнь состоит из дробей и корней,
Извлечь я которых не смог.
------------------------------------
Формулу счастья ту, что искал,
Объехав весь белый свет,
Я все же открыл как святой интеграл,
В котором секрета нет:
Не бойся, не лги, не проси и не хнычь.
Прими жизнь – божественный дар.
Держи наготове воинственный клич,
А порох сухим от чар.
Когда тебе грустно, гони прочь печаль.
А радость пришла, поделись.
Окутала вдруг гордыни вуаль,
Избавься и к свету стремись.
Не бойся свершить опрометчивый шаг.
Будь смел и настойчив во всем.
Ведь Ангел Хранитель исправит зигзаг,
Дорогу укажет лучом.
24.08.85г.
Делай все, что в твоих силах, остальное от тебя не зависит.
Или, как говорили наши пращуры – умирать собираешься, а рожь сей!
В завершение, прежде чем перейти к следующему уроку, я хочу пожелать всем с каждым следующим мгновением быть чуточку добрее.
Не бойтесь рифмовать слова. Не сдерживайте свои поэтические порывы. Пусть даже строчки будут корявыми и написаны не по правилам. Но это будет ваша песня – спасающая мир.
Однажды в городе Жуковском, где я проводил семинары по Цигун. Отставной полковник Филимонов вдруг взял клочок бумаги и написал мне стихотворение:
Цигун в Жуковском.
В модовороте города Жуковского,
В мельканье недоперестройных дней
Привлек нас взгляд плакатика неброского:
«Вас исцеляет Бабичев Сергей»!
Пришел и я. Жена уговорила:
Тебя, мол, сразу вылечит Цигун
Там журавли, а в них такая сила –
Враз пропадут и боли и дергун.
Зашел. Смотрю – а Цигуна – то нету,
Махал руками, дергал головой
Я скептик. Где же исцеленье это?
Жене уж выдам, как придет домой.
Хомус я помню. Помню про «Варенье»
И аромат, и как горит свеча.
Ворчал. Уснул, а утром – облегченье
Спина легка. Исчезла боль в плечах.
Я вам теперь скажу: В науке сила,
Когда Цигун ту силу дарит ей,
И где бы вас по свету не носило,
Вам лечит душу Бабичев Сергей.
Филимонов. 7.05.1995 года, г. Жуковск
Старайтесь всегда держать сердце в радости, а душу в тонусе.
А сейчас предлагаю сделать следующее"
1. Вытяните перед собой руки,
2. напарвьте ладони друг к другу
3. слегка пошевелите указательным пальцем правой руки, посылая сигнал к другой руке.
4. Почувствуйте, как в ваших руках течет энергия.
5. А теперь поднимите руки вверх и пожелайте всем доброты и терпения.
Но о цигун и о том, как я стал членом Союза военных писателей мы поговорим в другой раз..
продолжение следует: