Сколько,
хватаясь за провода ветку,
пили мы спирт из прозрачной канистры?
Сколько
совали мы пальцы в розетку,
не замечая, что сыпятся искры,
ставя в игнор почерневшие руки,
плюнув на запах горелого мяса.
"Это из кухни, - доносятся звуки, -
Не обращайте внимания".
Часа,
что обещал наступить, не застали.
И становились подчеркнуто злыми.
Мы отделялись от собранной стаи,
чтоб ощутить себя смутно живыми.
И, зашвырнув себя в путь водостока,
так оправдаем хожденье по стенам:
новая порция старого тока
липко сползает
по сожженным венам.
Мы отмахнулись от стука соседей,
окриков, плача и залпов орудий.
Окна закрыты, а завтрак наш съеден -
мы ни о чем волноваться не будем.
Светлое небо огнем заслонило,
мы отмахнулись от этого тоже.
И запирались от жуткого мира
в домик удобный
из мяса и кожи.
Сами себе верой-правдою служим,
рухнув устало в мясные волокна.
Мы позабыли, что было снаружи,
спрятав под веки потухшие окна.
Мы находили знакомую ветку,
и, упиваясь домашним уютом,
как заведеные, пальцы в розетку
снова вставляли, любуясь салютом.
Утром - в перчатки горелые руки.
Вечером - черствое сердце на ужин.
Разум приносит нам острые муки.
Но в этом домике
разум не нужен.
Только подгнившее счастье не будет
вечно пытаться светить в мирозданье.
Домик раздувшийся приступы скрутят -
что-то сверкнет на границах сознанья,
пламенем рваным накроет проводку,
как ни крути, не спасём, не починим.
Рдяное небо включает отмотку,
вмиг становясь оглушительно синим.
Кажет нам сцены, что мы проморгали,
легкие мысли, что мы прокурили,
лица, которым намерено лгали,
пальцы живые, что сами спалили.
Криком беззвучным подернутся губы,
вылетят двери - бронею казались.
Ветер, с трудом протиснувшийся в трубы,
сипло прошепчет, что мы
доигрались.
Сажей вокруг забросало дороги.
Домик мясной оказался не вечен.
Руки осыпались пеплом под ноги.
И отмахнуться становится
нечем.