* * *
Широкая улица, наискосок,
у самого крайнего дома,
ее силуэт виден чуть, невысок,
но каждой чертою мне дорог.
И я ее мысленно благодарю,
что вышла – ведь думала тоже.
И видит она – я стою и смотрю.
Смотрю, а мечтаю о большем…
Но не было больше у нас ничего,
на счастье иль, может, на горе.
Тогда ведь не знал я, конечно, того,
что встречусь когда-то с другою.
И встретился я. Уж такие дела,
живу, не считаю годочков.
Но странно, ведь ровней почти мне была,
а мне она видится дочкой.
Жизнь дальше размеренно, ровно идет,
век новый напруженно длится.
И в этот, начавшийся только, мой год
она мне во внучки годится.
Уж я постарел, бородатый, седой –
зачем эта память седому?
Но я ее помню совсем молодой,
какою стояла у дома.
Жестока бывает людская молва,
в ней все искаженно и ложно.
Мне снилось не раз, что она все ж жива,
да встретиться нам невозможно.
Что где-то она сокровенно жила,
стыдясь разговоров и сплетней.
Она и осталась, какою была –
девчонкой семнадцатилетней.
А все, что мечталось, совсем не про нас, –
но как же красиво мечталось…
Жестокая память, жестокий романс,
жестокая долгая жалость!