Его Петрович величали

Афонин Анатолий Тихонович
За  домом  сад.  Хозяин  Павел.
В  беседке  четверо  мужчин.
Кувшин  вина  на  стол  поставил
Хозяин  сам  не  без  причин.
Закуска – виноград  созревший.
То  и  другое  тешит  взор,
И  начинается  неспешный
О  чём  угодно  разговор:
О  доме,  о  семье,  о  внуках,
О  взглядах  на  судьбу  и  жизнь.
Нередко  говорят  друг  другу,
Ты,  вот,  об  этом  расскажи.
И  льётся  разговор,  как  песня,
Порою,  чуть,  не  до  утра.
И  так  бывает,  интересней
Сегодня  слушать,  чем  вчера.
Внимает  Павел,  чаще,  молча,
Вставляет  редко  пару  слов,
Но,  вот,  сегодня  к  полуночи
Промолвил  говорить  готов
О  человеке,  что  когда-то
Войну  прошёл  и «от»,  и  «до»,
Живой  остался,  верил  свято,
Что,  вновь,  не  встретится  с  бедой.
Что  мира  хватит  детям,  внукам
На  много,  много  лет  вперёд.
И,  что,  теперь  разлука
Ни  с  кем  из  ближних  не  придёт.
Я  с  ним  общался  очень  часто.
Рассказывать  он  был  мастак.
Давно  скончался  он,  к  несчастью,
Но,  не  могу  забыть  никак
Его  скептические  взгляды, 
Но без усмешки, как.и лжи,
Знакомого  с  библейским  адом,
Где  жизнь  едва  не  положил.
То,  бишь,  с  той  самою  войною,
Что  развязал  тогда  фашист.
Союз  ответил  всей  страною.
И  помысел  у  всех  был  чист,
Чтоб  жить  со  всеми  в  мире,  в  дружбе,
Товарищами  друг  друга  звать.
Но, воевать, сказалось. нужно.
Войну тогда затеял тать.
Война четыре года длилась.
Не уложился в срок Рейхстаг.
Мы не сдались врагу на милость,
А раздолбали в пух, и прах.
Сил набирали, отступая,
И отдохнув, вставали в строй.
Нас запугать могли едва ли.
И среди них был наш герой.
Его  Петрович  величали.
Лицо  в  морщинах,  с  бородой.
Меня  не  признавал  вначале,
Не  учен  жизнью,  молодой.
С  твоим  отцом,  мне  говорил  он:
-Умели  фрицев  погонять.
Война,  ведь,  многих  погубила,
Тебе  сегодня  не  понять.
Не  слышал  ты  артподготовки,
В  окопах  тоже  не  сидел,
Со  страхом  смотришь  на  винтовку,
А  я,  в  твои,  года  был  смел.
Ходил  в  смертельные  атаки
Не  раз,  не  два,  да  и  не  пять.
Глотнёшь  наркомовских  от  страха
И  немчуру,  давай,  гонять.
Стрелял  с  винтовки,  бил  прикладом,
Штыком  работал,  как  шальной.
Мне  ротный  толковал - не  надо.
Остынь, ведь, ты же не больной
Зачем,  мол,  напролом  ты лезешь,
Стрельнут  в  тебя,  и  ты  готов.
Ты ж сотворён не из железа,
А,  впрочем,  вот,  что,  Молотков,
Нам  ездовой  потребен  в  роте,
Еду  к  передовой  возить.
Нельзя  без  харча  жить  пехоте,
И, заодно, проявишь прыть.
Там  и  куражиться  не  надо.
Солдат  там  будет  рад  до  слёз,
Им  будет  высшею  наградой, 
Что  пищу  вовремя  привёз.
-И  как,  Петрович,  получалось?
-А,  что  ты  думаешь,  сынок,
Потренировался,  значит,  малость,
А  через  пару  дней  и  смог.
Да,  покатался  я  немало,
Лошадок  пятерых  сменил.
На  фронте  всякое  бывало,
И  так,  порой,  что  свет  не  мил.
Приедешь,  навестить  ребяток,
А  их  от  взвода,  лишь,  пяток,
И  без  укрытий,  без  палаток,
-Промёрзли, что  ж  ты,  Молоток?
Ждём  целый  день,  и  смерть гуляет,
Как  видишь,  здесь,  совсем,  не  рай,
Летают пули птичьей стаей,
Давай,  скорее  наливай.
А  всю  наркомовскую  норму
На  весь  полнокомплектный  взвод, 
Ты,  как-то,  там,  возьми,  оформи
И  выдай  нам  её  вперёд.
-И  выдавал  а,  что  же  делать,
В окопах, ведь, совсем не бал.
И  сам,  уж,  раз  такое  дело,
Три  нормы  тоже  выпивал
За  упокой  ребяток  павших,
Что  здесь  останутся  в  земле.
Такие,  вот,  делишки,  Паша
Прошло  уже  немало  лет.
Бывало  так, прорваться надо
В  то  пекло  на  передовой
Там обстановка хуже ада,
Но,  всё  ж,  не  зря,  один  живой,
Но,  ранен  он,  и  на  подводу
Его  уложишь.  Фрицы    жмут
На  танках.   Я,  лошадке,  ходу,
Давай,  гони!  Не  то,  капут.
Но,  слава  Богу,  из  орудий,
Из,  наших,  началась  пальба.
Конца  ей,  думалось,  не  будет.
А  сгибнуть,  видно,  не  судьба.
Я  столько  горюшка  увидел, 
Пока  являлся  ездовым.
Но, на  судьбу я не  обиде,
С  войны  вернулся  я  живым.
И  две  медали  За  Отвагу
С  собой  на  Родину  принёс.
За  Кенигсберг,  Берлин,  за  Прагу.
А  сколько  позже  пролил  слёз.
Мне  часто  снятся  те  ребята,
Оставшиеся,  там,  в  бою.
Они  ни  в  чём  не  виноваты!
Я  пью  за  них  и  слёзы  лью. 
-Ты,  всё  же,  не  тоскуй,  Петрович.
Уже  былого  не  вернуть.
Земля  полита  щедро  кровью.
А  жить,  ведь,  надо,  в  этом  суть.
Что  за  ребят  ты  пьёшь,  понятно,
К  возврату   помыслы  пусты.
Но,  к  слову,  не  пойми  превратно,
Скажи,  ну,  сколько  выпил  ты
За  жизнь  свою  ты  от рождения? 
И  не  пора  ли  завязать?
-Я  вижу,  ты  такого  ж  мнения,
Как  те,  что  треплют  за  глаза,
Мол,   Молоток  наш  с  глузду  съехал,
И  не  просыпается  совсем.
Мне,  тоже,  знаешь,  не  до  смеха.
Но,  только,  не  пойму  я,  чем
Не  угодил  я   прохиндеям?
Ведь,  я  секретов  не  таю.   
И  пью  на  то,  что  сам  имею,
И  в  душу  людям  не  плюю. 
Живу  один.  Мне  много  ль  надо,
Супруга  в  мир  иной  ушла.
А  их, видать,  берёт  досада.
Да,  брат,  такие,  вот,  дела
Все  двери  у  неё  открыты,
Стремилась  всем  всегда  помочь,
Кого-то  отчитать  сердито,
Кого-то  приютить  на  ночь,
Кого-то  одолжить  деньгами,
Кого-то  просто  похвалить,
Гостей  кормила  пирогами!
Послушай,  Паша,  как  не  пить,
До  сей  поры  по  ней  тоскую.
Да  и,  не  только,  лишь,  по  ней.
Господь  нам  дал  судьбу  такую,
Что  не  понять – кому  больней.
Я  после  фронта  невезучий:
Родился  сын,  растил,  женил.
В  чехословацком  сгиб  он  путче.
Остались  бы  с  женой  одни,
Но  Бог  помог,  сноха  нам  внука
На  воспитание  отдала.
Сама  на  БАМ  с  своей  подругой,
На  стройку  века  в два крыла.
И  ни  привета,  ни  ответа,
И  ни  звонков,  ни  телеграмм,
Но,  стороною  слышал  где-то,
Трагедия  случилась  там.
Люде  в  тоннеле  завалило,
И  счёт  их  на  десятки  шёл.
Возможно,  там  её  могила.
А  на  душе  нехорошо.
Вот,  вырос  внук,  похож  на  деда.
Из  школы  в  армию,  в  Афган.
В  письме  писал – покой  неведом,
И  нам  неведом,  и  врагам.
Супруга  каждый  день  молилась,
Чтоб,  не  погиб  он,  там,  вдали.
Как будто, впали мы в немилость,
В  гробу  закрытом  привезли
Перед  Октябрьской,  эдак,  датой.
И  белый  свет  нам  стал  не  мил.
Пришёл  майор  с  военкомата
И,  только,  голову  склонил.
С  женой  стояли  мы  над  гробом.
От  боли  нам  хотелось  выть               
Ты,  дорогой,  пойди,  попробуй
Такое  горе  пережить.
Я,  как-то  смог  а,  вот,  супруга
Жить  дальше  просто  не  смогла,
На  поминках,  жена-подруга
В  покои  Бога  отбыла.
Ну,  а  меня  тоска  заела,
Как  будто,  в  душу  вбили  гвоздь.
И  тонны  слёз,  скажу  я  смело,
Мне  вылить  в  землю  довелось
Как  совладать  с  собой  не  знаю,
Но,  чувствую,  что  не  живу,
И  признаюсь – дошёл  до  края
И  в  тяжком  сне,  и  наяву.
Я вижу  их  живых,  здоровых,
Весёлых,  с  радостью  в  глазах.
Ищу  слова,  но  и  полслова
Им  не  могу  никак  сказать.
Они  меня  совсем  не  слышат,
Не  на  меня  направлен  взгляд.
И,  вероятно,  с  тем,  кто  выше,
Они  о  чём-то  говорят.
Ты,  Паша,  как?  Плесну  я  водки,
Да   и,  наверное,  пойду.
Сутулясь,  старческой  походкой
Ушёл,  качаясь  на  ходу.
Его  Петрович  величали.
Он  умер  много  лет  назад.
Но  в  памяти  моей,  печальный
Его  запечатлелся  взгляд.

Рассказчик  смолк.  И  было  поздно,
И  отблеск  от  зари  затух.
Светили  в  небе  ярко  звёзды.
Жизнь  продолжалась,  пел  петух.