Серой полосой два месяца будет дождь поливать ленту времени.
И потом настанут низкие серые тучи.
Подснежники утягиваются и залезают под снег.
Медведь вползает реверсом в берлогу.
Барсуки исчезают в норе,
и припасы белок похоронены меж корней.
Дни стягиваются к солнцестоянию,
оно узким кольцом сжимает обруч года:
банальный штамп на льду,
банальный штамп на льду,
клонированная дорожка на новом снегу,
фрактальный рисунок на окне.
Возникают вьюги, как стремление вперед,
завязшее в повседневной турбулентности.
Диссипация оборачивается снежинками,
пусть они танцуют!
Пусть они поют.
Пусть они не знают, чем отмечается весна.
Путаются месяцы под конец, мельтешат бураном в глазах:
это какой месяц? — двенадцатый? или десятый? почему десятый восьмой, а десятый в конце?
В завершение хотелось бы, конечно, сказать, и обязательно всех похвалить... —
Но не стоит, не надо. Давайте о важном.
И тотчас высыхают в горле слова.
Это словесный приход зимы.
Солнце высекает из снежинок искры. — Слава!
Прыгает снегирь и клюет семена. — Слава!
Застывшая поверхность земли и рельеф улицы
будет ледяным памятником себе (self-referential monument).