Давным-давно я жил, не зная бед,
на берегу реки с названием Кама.
И оседлав с утра велосипед,
я забывал про всё, и пропускал обед.
За что меня всегда ругала мама.
Я бегал в секции – на плаванье, дзю-до,
в кружки – художка и судомодельный.
Зимой в овраг на лыжах, на каток.
А летом к бабушке в уютный городок:
каникулы – три месяца безделья.
Копил наклейки, марки и значки -
киоск был как пещера Аладдина.
Шесть лет систематической тоски
сидения за партой, у доски.
Любил я пионерку Валентину
то робостью, то ревностью томим.
Я ей носил портфель, писал записки.
А если оставались вдруг одни,
то весь допубертатный наш интим
сводился к разрешенью щупать сиськи.
Меж детским марципановым стыдом
и пряным подростковым вожделеньем
есть розовый разлом. Мы в нём
барахтались по пятый класс. В шестом
она вдруг бросила меня без объяснений
вины. Без объяснения причин.
Без разговоров. Стала вдруг чужая.
Обоснования - удел мужчин.
У женщины не так. Она молчит.
И в первый раз всё это поражает
до «изумленья и смятенья чувств».
Я болт на всё забил и бросил школу.
И поступил в училище искусств.
Всё к лучшему: долой тоска и грусть -
я вырвался из школьных стен на волю.
Не виделись мы более трёх лет.
Откуда-то из под Калининграда
приехала. Я дверь открыл - Привет!
Уже на завтра куплен был билет.
Но эту ночь мы прожили как надо.
Мы уместили в несколько часов
года, что были до, года, что будут позже,
свидания, прощания, любовь,
тоску и радость. В основном без слов.
Губами, кожей, пальцами, на ощупь.
Она ушла под утро. Навсегда.
Жизнь дальше потекла разнообразно:
менялись люди, страны, города.
Прошло ещё семнадцать лет. Когда
мне ночью дозвонился одноклассник.
И сообщил, что Валя умерла.
Её убили. Кто, зачем - не важно.
Да мало ли на этом свете зла?
Лишь в букве разница: "жива" или "жила".
Но мы уже не встретимся однажды.
Да дело даже не в отмене встреч!
Я во дворе-колодце дома Бака
стоял и думал: мог ли уберечь?
В небесных хлябях отворилась течь.
Март ледяным дождём, прощаясь, плакал.
Когда-то был возможен поворот
в который мы, увы, не повернули.
Судьба стреляет в каждого. И вот
любой из нас рождается, живёт…
Но выпущены медленные пули.
Они настигнут, выйдут из груди.
Рождаются не все, а умирает каждый.
Но можно с траектории уйти -
петлять, сворачивать, скрывать пути.
Пока не остановишься однажды.
Пока не остановишься, живи.
Есть многое, о чём мы судим не впрямую,
а лишь по зеркалам. Но зеркала кривы.
И вот по ним мы судим о любви,
о жизни, о себе. И движемся вслепую.
Есть косвенные признаки. По ним
отождествляем, путаем напрасно
любовь со страстью, ревностью, любым
желанием иметь, с мужским
«хочу», и женским «я согласна».
Она шептала мне: «Прости, прости, прости!»
единственной бессонной нашей ночью.
И я ей врал, что всё давно простил.
Но не было ни мудрости, ни сил
душевных простить. Теперь мне сорок пять.
Я и сейчас не очень-то умею прощать.
А в восемнадцать не умел уж точно.
Нет, всё не то. Я путаю сейчас
вину с любовью к девочке за партой.
Вину за то, что не откроет глаз.
Вину за то, что не простил, не спас.
Коричневое платье, чёрный фартук...