В полуразрушенной бомбёжкой сараюшке
Сидел мальчонка, спрятавшись от зла и краха,
С глазами жалкой, перепуганной зверушки,
До крови ногти грыз от голода и страха.
Промозглый воздух пропитался гарью, дымом,
И стал уже привычным горький запах смерти,
Он был измучен голодом невыносимо...
Вокруг сновали то ли люди, то ли черти.
Понять не мог он, кто чужие, кто свои,
И в этой непонятной, каркающей речи
Пытался образ человечий уловить,
Но лишь сильней и чаще вздрагивали плечи.
Не плакал он - скулил... И он не понимал,
Как может солнце вмиг смениться темнотой.
В отчаянье глаза он в небо поднимал
И спрашивал у неизвестности "За что?"
Его в детдоме научили - бога нет!
Но иногда он видел, как старушка няня,
Когда в окно заглядывал лишь лунный свет,
Нет-нет, да на колени пред иконкой встанет
И просит что-то, и рукой выводит крест,
И снова просит, а потом шепнёт "Спасибо"...
А вдруг всё правда? Вдруг вот этот тайный жест
И вправду может отвести от него гибель?
А вдруг на самом деле существует бог?
Ведь видел - няня, как с живым, с ним говорила...
Упал, не замечая боль разбитых ног,
Слезу отчаянья и дрожь сдержать не в силах,
Сложил ручонки неумело он в мольбе
И стал шептать в кровь пересохшими губами:
"Послушай, дядя бог, я говорю тебе!
Скажи, скажи всем тем, кто стал для нас врагами,
Что перед ними я ни в чём не виноват!
Ну что с того, что с другом Вовкой дрался часто?
Мы всё равно друзья! Пусть больше не бомбят!
Клянусь, не буду больше врать, грубить и хвастать!
Пусть перестанет уже всё вокруг гореть...
Клянусь, исправлюсь! Я клянусь, послушным стану!
Скажи, я правда должен буду умереть?
Но я же ведь ещё совсем-совсем не старый...
И он просил, молил, как мог, забыв про страх,
Он растворился весь в своей священной вере...
И вдруг так близко, так внезапно, в двух шагах
Возник фашист с озлобленным оскалом зверя...
Лишь на мгновенье, на едва заметный миг
Смутил его малыш коленопреклонённый,
А дальше... Дальше дикий каркающий крик,
Пинок, еще пинок, затем курок взведённый...
Ткнул сапогом, как будто подводя итог,
Дитя, безжалостно растерзанное пулей,
Брезгливо сплюнул... Он смотреть спокойно смог
В глаза ребёнка, что с мольбой навек уснули...
Услышал ли его господь, нам не узнать...
Но пусть сквозь гомон праздничных салютов звонкий
Гремит над каждым, кто захочет воевать,
Мольба ни в чём не виноватого ребёнка!...