Северянин не отличался красотой: худой, узкоплечий, большеголовый, с сильно вытянутым («ликерной рюмкой» - Маяковский) лицом. Но это не смущало поклонниц. Относительно продолжительных связей у него было, по его подсчетам, тринадцать. Сколько непродолжительных, по его же словам, - «учету не поддается». Он появлялся с ними на поэтических сборищах и, окруженный толпой восторженных дам, играл роль пресыщенного сердцееда. Пассий своих он именовал по номерам: «прошу любить и жаловать - моя 12-я...».
Северянин вовсе не был «коллекционером женщин», всех своих многочисленных возлюбленных он по-своему любил. Но, привыкнув жить в мире заоблачных грёз, он был способен любить женщину лишь до тех пор, пока видел в ней королеву. Чувство исчезало, стоило богине спуститься с небес на землю.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Первая любовь Игоря Северянина была его кузиной. Елизавета Лотарева была старше своего родственника на пять лет, ей только что исполнилось… семнадцать. Они проводили летние месяцы в семейной усадьбе, играли, спорили и говорили обо всем на свете. И были счастливы. Позднее Игорь посвятил своей возлюбленной несколько прекрасных стихов, но после пяти лет полу-дружбы, полу-любви Елизавета вышла замуж. Брачная церемония травмировала слишком впечатлительного поэта, ему стало дурно в церкви.
ЕВГЕНИЯ ГУЦАН
Настоящее чувство пришло немного позже. В 1905 году состоялась встреча, оставившая неизгладимый отпечаток на жизни и творчестве поэта. С Евгенией, тогда еще Женечкой Гуцан. Была она на редкость хороша собой: стройная, с роскошными золотыми вьющимися волосами. Игорь, влюбившись, придумал своей юной подруге новое имя Злата и задарил стихами. Больше задаривать было нечем... Кто он был? Всего лишь восемнадцатилетний юнец, без образования, без специальности и без гроша в кармане. Но при этом крайне уверенный в себе, ничуть не сомневающийся, что совсем скоро будет богат и известен...
"Я - гений, Игорь Северянин!"
Евгения жила в Гатчине, он - в Петербурге вместе с матерью и старой няней.
Однажды, уподобив себя пилигриму, идущему к святым местам, он отправился с утра пешком к ней (на транспорт не было денег). Шел весь день. Его появление для Златы было полной неожиданностью. «Подвиг», о котором он ей сообщил, вызвал у нее слезы и смех, она принялась его кормить... «Неужели мы расстанемся когда-нибудь?» - спросила она. «Пока я жив, Злата, всегда буду с тобой», - ответил он.
Женя, дочь дворника, снимала угол в Петербурге, зарабатывала шитьем, а в Гатчину приезжала по воскресеньям - навестить и обиходить отца, спившегося и опустившегося после смерти жены, Жениной матери.
Была она на редкость хороша собой: стройная, с роскошными золотыми вьющимися волосами. Игорь, влюбившись, придумал своей юной подруге новое имя Злата и задарил стихами. Больше задаривать было нечем... Однако у Златы были не только золотые волосы, но и золотые руки - она умела пустяками "изузорить" любое жильё.
После нескольких месяцев тайных встреч Евгения забеременела, о женитьбе не могло быть и речи, а с ребенком на руках какое житье? И она сделала то единственное, что могла сделать молодая женщина в ее положении: стала содержанкой богатого "старика". Впрочем, стариком он, видимо, не был, а главное, любил детей. К родившейся вскоре девочке, названной Тамарой, относился так хорошо, что благодарная Злата родила и второго ребенка - тоже девочку. Так ли был богат покровитель Златы, как это изображено в стихотворении Северянина:
У тебя теперь дача, за обедом омары,
Ты теперь под защитой вороного крыла,
- мы не знаем. Но все остальное соответствует истине их отношений: Злата действительно ушла от него "ради ребенка"...
Однако жертва оказалась напрасной. Богатый покровитель внезапно умер, и молодая мать осталась без гроша и с двумя маленькими детьми... Игорь Васильевич к тому времени успел стать известным поэтом, и какие-никакие деньги у него имелись, но он был связан с другой женщиной - Марией Васильевной Домбровской, и связан прочно, пусть и не узами законного брака.
И Злата распорядилась своей судьбой сама, учтя сделанные ошибки. Вышла замуж, но не за богатого, а за надежного человека, скромного служащего, немца по национальности. Хотя вполне могла, при ее-то внешних данных, сделать и более блестящий выбор. Но она думала не о себе, а только о детях.
Затем началась война и... немецкие погромы. Супруги Менеке эмигрировали в Берлин. Девочек оставили у родственников. Забрать их фрау Менеке смогла лишь в 1920 году, после заключения мирного договора с Германией. В Берлине Злата открыла пошивочную мастерскую, была завалена работой, семья ни в чем не нуждалась.
Девочку Тамару, у которой обнаружились способности к музыке и танцам, смогли отдать в хорошую балетную школу (дочь Северянина стала профессиональной танцовщицей). Об отце Тамары Евгения Менеке, занятая по горло, вспоминала с грустной нежностью, думая, что он погиб, как и многие их ровесники, на войне, пока не прочитала в одной из берлинских русских газет стихи, подписанные его именем. Написала в редакцию с просьбой переслать, если это возможно и если есть адрес, ее послание - а это была настоящая исповедь! - автору. И самое удивительное: письмо нашло адресата! Потрясенный Северянин написал, чуть ли не в один присест, поэму о первой любви - "Падучая стремнина".
Началась переписка... Но поэт только что женился, жена, Фелисса Михайловна Круут, любила мужа без памяти и люто ревновала. Игорь Васильевич сумел успокоить "ненаглядную эсточку". Супруги собирались ехать в Германию, а там без помощи Златы не обойтись. Да и зачем ревновать ей, такой юной, к "пожилой" замужней женщине?
Евгения Менеке встретила чету Лотаревых на вокзале и, как и обещала, устроила их на недорогую, но удобную квартирку. А на другой день впервые в жизни Северянин увидел свою шестнадцатилетнюю дочь, кстати, похожую на него, а не на свою красавицу мать. Такого поворота Фелисса Михайловна не ожидала и поставила вопрос ребром: или они, или я.
Игорь Васильевич пообещал жене, что больше не увидится со своей первой любовью, и хотя потом дважды приезжал в Берлин, вопреки обыкновению, слово сдержал. Но со Златой все-таки встретился. Правда, уже после того, как расстался с Фелиссой. И не в Берлине, а в Таллинне, и снова, как и в прошлый раз, через 17 лет - в 1939 году. Этой встречи поэт совсем не хотел. Боялся увидеть усохшую старушку. Но его спасения не сбылись: и в 52 года Евгения была красива и элегантна. Судьба вообще ее, что называется, хранила…
…В конце жизни, когда пришла пора подводить итоги, Игорь Васильевич, оглядываясь назад, с грустью признался самому себе, что в ранней молодости ему очень мешали правильно воспринимать людей и "глупая самовлюбленность", и "какое-то скольженье по окружающему". И это относится и к друзьям, которых он недооценил, и к женщинам: "в последнем случае последствия бывали непоправимыми и коверкали жизнь, болезненно и отрицательно отражаясь на творчестве".
МАРИЯ ДОМБРОВСКАЯ
27 февраля 1918 г. на вечере в Политехническом музее в Москве Игорь-Северянин был избран «королем поэтов». Вторым был признан В. Маяковский, третьим - В. Каменский. На вечере присутствовал и Александр Блок, но никакого титула удостоен не был. Нам, знающим дальнейшее развитие истории, можно либо усмехнуться, либо пожать плечами. Кто сейчас помнит Каменского? Кто будет сравнивать Маяковского с Северяниным - "круглое с красным"? Но суд современников всегда менее объективен, нежели суд потомков.
Через несколько дней "король" уехал с матерью и своей "Музой музык" - гражданской женой Марией Домбровской - на отдых в эстонскую приморскую деревню Тойла, а в 1920 г. Эстония отделилась от России. Игорь Северянин оказался в вынужденной эмиграции, но чувствовал себя уютно в маленькой "еловой " Тойле с ее тишиной и покоем, много рыбачил. Довольно быстро он начал вновь выступать в Таллине и других местах.
Важно подчеркнуть: Игорь Северянин не считал себя эмигрантом. Он говорил: "Я дачник с 1918 года". Он был уверен, что "дачное" пребывание в Тойла временно. Когда пройдет полоса гражданских и межнациональных войн, когда в России жизнь упрочится и установится твердый мир - он вернется в Петроград!
Он не знал, что в Петрограде его уже зачислили в нежелательные авторы. Александр Блок записывал в дневнике: "Издательство в Смольном завалило типографию заказами брошюр, запретило печатать И. Северянина... Меня пока не тронули".
Первое публичное выступление Игоря Северянина в Эстонии состоялось в Таллинне 22 марта 1919 года в Русском театре. Концерт начался одноактной пьесой Стаховича "Ночное" во втором отделении выступили - скрипач Буллерман, исполнители романсов Волконская и Ганзен, Северянин прочел "поэзы", Коншин - рассказы.
В это же время Игорь Северянин знакомится с эстонскими поэтами Хенриком Виснапуу, Марие Ундер, Иоханнесом Семпером и другими. Благодаря их поддержке в Тарту был объявлен поэтический вечер Северянина.
Он прошел с успехом. В заключение эстонские писатели и художники устроили ужин в честь русского поэта, на котором присутствовали представители общественности города. Вечер расценивался в печати как значительное культурное co6ытие.
В сентябре 1920 года произошел его разрыв с М. В. Домбровской, которую он назвал в посвящении к "Громокипящему кубку" - "моей тринадцатой и, как Тринадцатой, последней". Они прожили вместе шесть с половиной лет.
ФЕЛИССА
Свою "королевочку" Северянин нашёл в Эстонии…
Поэт влюбился в дочь плотника Фелиссу Круут.
Со своей будущей женой, тогда еще гимназисткой, Северянин познакомился в Тойле. Она была высокая, статная, на молодом лице выделялись глаза цвета балтийской волны.
И в случайной встрече Игорь Васильевич увидел небесное знамение.
Ее однокашник вспоминает:
"...На вечере в помещении пожарной команды моя соученица по прогимназии Фелисса Круут, дочь тойлаского плотника, выступила с чтением стихотворения эстонского писателя Фридсберта Тугласа "Море", а затем она исполнила лирические отрывки из произведений Н. В. Гоголя на русском языке. Очарованный талантом юной чтицы, поэт Северянин, присутствовавший на вечере, подошел ее поздравить, а через некоторое время жители Тойлы стали часто встречать свою землячку в соседнем парке Ору в обществе известного стихотворца".
Мать, Наталья Степановна, единственная женщина, которая скрашивала его холостое житье-бытье (после того как подруга Игоря Васильевича, еще недавно вроде бы влюбленная и нежная, готовая на любые жертвы ради их взаимного счастья, не выдержав испытания захолустьем, ушла от него), была совсем плоха, местный доктор сказал: безнадежна... И вот судьба, словно бы сжалившись, посылала ему эту строгую девочку, чтобы, тридцатичетырехлетний поэт не остался в тоскливом одиночестве.
Похоронив матушку, которая скончалась 13 ноября 1921 года, Северянин скоропалительно, и сорока дней не минуло со дня похорон, спасаясь от ужаса одиночества на чужбине, «осупружился». Да, в высокой, слишком прямой и для ее девятнадцати чересчур уж серьезной "эсточке", ученой дочке деревенского плотника, не было элегантной рафинированности Марии Домбровской, которую он посвятил многие стихи.
Венчание состоялось 21 декабря в Успенском соборе города Тарту. Вообще,1921 год был в судьбе поэта переломным. Менялись его политические устремления, о чем свидетельствуют его новые стихи. Налаживались связи с соседними странами. Вместе с женитьбой пришло эстонское гражданство, так как, согласно эстонскому законодательству, женившись на эстонке Северянин из "петербургского дачника" превращался в жителя Тойла.
В Фелиссе, нежно названной им «Фишкой», вообще не было ничего из того, что пленяло Северянина в женщинах — игры, кокетства, легкости, изящества. Зато имелось, и с лихвой, то, чего хронически недоставало как предыдущим, так и последующим дамам его выбора: основательный, практичный ум, твердость характера, а главное — врожденный дар верности. Такого надежного товарища, терпеливого и выносливого, о его изменчивой и трудной судьбе больше уже не будет.
"Любовь беспричинна" - считал поэт, поэтому и восхищался многими женщинами, хотя одновременно с дифирамбами осыпал их многочисленными упреками: в корыстолюбии, бездуховности, меркантильности. Молодая жена была совершенно лишена всех этих недостатков, хотя впоследствии именно это Северянин и поставил ей в вину. Тельцы предпочитают покровительствовать сами, а не быть под чьей-либо опекой.
С Фелиссой поэт прожил 16 лет и это был единственный законный брак в его жизни. За ней Игорь-Северянин был как за каменной стеной, она оберегала его от всех житейских проблем, а иногда и спасала. Перед смертью Северянин признавал разрыв с Фелиссой в 1935 году трагической ошибкой. Ей он посвятил около двухсот стихотворений, в том числе "Поэзу голубого вечера" и "Поэзу счастья".
"Когда тебя я к сердцу прижимаю,
И твоего капота тлеет тюль,
Могу ли я не радоваться маю
И пережить любимую могу ль?"
В очень высокой, слишком прямой и для ее девятнадцати чересчур уж серьезной "эсточке", ученой дочке деревенского плотника, не было ни обаяния, ни ликующей свежести первой возлюбленной Игоря – Женечки - Златы, ничуть не походила она и на шальную, "сексапильную" Сонку…
В ней вообще не было ничего от того, что пленяло Северянина в женщинах - игры, кокетства, изящества. Зато имелось, и с лихвой, то, чего хронически недоставало как предыдущим, так и последующим дамам его выбора: основательный, практичный ум, твердость характера, а главное - врожденный дар верности. Такого надежного товарища, терпеливого и выносливого, о его изменчивой и трудной судьбе больше уже не будет.
В 1922 году у них родился сын. Северянин назвал его Вакхом, сумев каким-то образом убедить священника, что такое имя в святцах есть.
Но ни рождение сына, ни любовь прекрасной женщины не могли заглушить тягостных мыслей о его положении нахлебника в семье тестя. И дела не спасали даже великолепные стихи в новых сборниках «Классические розы» и «Медальоны».
Странно было его положение на чужбине. Его не признавали эмигранты и постепенно забывали в России… А жилось трудно, книги, правда, издавали, но какие это были гонорары!..
Из писем Августе Барановой:
"… сижу… часто без хлеба, на одном картофеле - наступают холода, дров нет, нет и кредитов…", "… побочными способами зарабатывать не могу, ибо болен теперь окончательно" я в полном одиночестве… горчайшую нужду переживаю… болезнь сердца, застарелый аппендицит, сердце изношено, одышка, головные боли частые и жгучие…(1925). Поездки за границу для литературного заработка "…при громадных затратах, нервов и энергии не оправдывают себя". (1937)
Большую часть времени Северянин проводит в Тойла, за рыбной ловлей. Жизнь его проходит более чем скромно - в повседневной жизни он довольствовался немногим. С 1925 по 1930 год не вышло ни одного сборника стихотворений. Заработков не имелось. Он был вынужден ходить по дачам, предлагая хозяйкам купить у него рыбу, навещал в гостиницах приезжих, чтобы продать какую-нибудь книгу своих стихов с автографом…
В быту Северянин был неприхотлив и довольствовался малым: ухой из пойманной им рыбы, дешёвыми папиросами.
Ирина Одоевцева вспоминает свой разговор с поэтом:
«…он говорит: «Подумать страшно, - я живу нахлебником у простого эстонца… только оттого, что женился на его дочери. Я для него не знаменитый поэт, а барин, дворянин, сын офицера. За это он меня и кормит. Ему лестно. А я ловлю рыбу. И читаю свои стихи речным камышам и водяным лилиям. Больше ведь некому. Кругом глушь, мужичьё. Ночью я часто сажусь в лодку и выезжаю на середину реки. Звёзды отражаются в воде, камыши так мелодично, так ритмично шуршат, как аккомпанемент моим стихам. Я читаю и сам слушаю свой голос и плачу. Мне начинает казаться, что я не читаю, а только слушаю то, что поют «хоры стройные светил». И тогда почти смиряется души моей тревога…»
И. Северянин, прожив долгие годы в Эстонии, не знал эстонского языка и переводил поэтов республики по подстрочникам своей жены Фелиссы. Один из первых переводчиков эстонской поэзии на русский язык, он издал за свой счёт несколько сборников стихотворений эстонских авторов. В 1929 г. вышла антология «Поэты Эстонии» - избранное из его переводов. А во время частых заграничных гастролей поэт, наряду со своими собственными произведениями, читал стихи эстонских лириков в своём переводе, после него, одетая в эстонский национальный наряд, Фелисса декламировала те же стихотворения в оригинале.
Считать деньги поэты обыкновенно не умеют. Северянин так и не выбился из бедности, хотя всю жизнь приносил солидные барыши тем, кто устраивал его гастроли и издавал его книги. Он умел только слагать стихи, и еще - удить рыбу. И ничего больше. Мать поэта всегда потакала своему единственному и любимому сыну, не в силах отказать ему ни в чем. В результате он так и не обрел одного важного мужского свойства - умения брать на себя ответственность. Он привык жить за чужой счет - сначала на деньги родителей, затем на деньги дяди, после - за счет родителей жены...
Он спокойно воспринимал свою беспомощность. Хотя и жаловался поэтессе Ирине Одоевцевой: «Подумать страшно: я живу нахлебником у простого эстонца - мыйзника. Только оттого, что я женился на его дочери. Я для него не знаменитый поэт, а барин, дворянин, сын офицера. За это он меня и кормит. Ему лестно. А я ловлю рыбу. И читаю свои стихи речным камышам и водяным лилиям...».
Из-за бедности и бытовых неурядиц семейная жизнь начала рушиться. Через 16 лет Игорь Северянин увлёкся другой женщиной Верой Коренди, но эта любовь была недолгой. Поэт попытался вернуться к Фелиссе, раскаивался, написал покаянное стихотворение:
Мой лучший друг, моя святая!
Не осуждай больных затей:
Ведь я рыдаю не рыдая,
Я человек не из людей!..
Не от тоски, не для забавы
Моя любовь полна огня:
Ты для меня дороже славы,
Ты - всё на свете для меня!
Я соберу тебе фиалок
И буду плакать об одном:
Не покидай меня - я жалок
В своём величии больном...
Но Фелисса его не простила. ..
ВЕРА КОРЕНДИ
Нужда, тяжелые болезни, взаимное раздражение в семье – и в 1931 году в жизнь Северянина врывается другая женщина. Вера Коренди (Коренева, урожденная Запольская) с 15 лет была романтически увлечена поэзией Игоря Северянина и внушила себе, что ее назначение - быть рядом с поэтом, создавать ему условия для творчества.
В 1931 году она написала поэту письмо, поразившее его безукоризненной орфографией и стилем. В 1935 году, после очередной размолвки с Фелиссой, он оставил жену и переехал к Вере в Таллин, где учился их сын Вакх Лотарев. Веру он называл “Струйкой Токая” из-за того, что она всю свою жизнь искала тот единственно верный вариант легенды, при котором "струйка Токая не прольется мимо оскорбляемого водкой хрусталя".
Вера Коренди стала спутницей Северянина в последние годы его жизни. Материальные затруднения не позволили новой семье жить в столице, и она кочевала по эстонским городам и поселкам: Нарва, Венскюла, Усть-Нарва…
Постаревший, нервный и больной, он стал тяжелой ношей для молодой женщины. Не пограничный шлагбаум стоял у него на пути, а иностранное гражданство, не расторгнутый брак, болезни и наконец - неопределенность будущего на родине не оставляли практически никакого выхода.
"Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман..."
К концу 1939 года судьба Эстонии была предрешена: ей предстояло войти в состав СССР. Северянин знал об этом и, как кажется, чтобы оправдаться перед новым жестоким режимом, написал стихотворение "Наболевшее" - покаянная исповедь перед новой властью и перед читателем.
С присоединением Эстонии формальное возвращение Северянина на родину состоялось. Но неосуществленным оставалось его возвращение как поэта. Друзья безуспешно пытались убедить различные редакции опубликовать стихи Северянина. В 1940 поэт признается, что "издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю".
В оккупированном немцами Таллине Вера Коренди, красивая, но нелюбимая им женщина, ухаживала за тяжелобольным поэтом, помогала, чем могла, приносила еду. Однажды она повстречала на улице офицера вермахта и в порыве чувств рассказала ему о бедственном положении Северянина, который погибал в нищете. Офицер оказался интеллигентным человеком, к тому же знакомым с русской литературой и искусством. До самой смерти Игорю Васильевичу три раза в день приносили хороший паек. Но было уже поздно. 20 декабря 1941 года Северянин скончался. На руках нелюбимой женщины...
В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!..
Пришли лета, и всюду льются слезы,
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране.
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!..
Но дни идут - уже стихают грозы,
Вернуться в дом Россия ищет троп.
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!..
Последних две строки выбиты на могильной плите поэта.
На пороге стояли война и оккупация Эстонии. 20 декабря 1941 года Северянин скончался и был похоронен в Таллине.
После войны понадобилось еще тридцать лет, чтобы на родине поэта появился сборник его стихов.
Источник: www.people.passion.ru
СОФЬЯ ШАМАРДИНА
(Из воспоминаний Шевардиной)
«Осенью 1913 года в Петербурге я зашла к Северянину. Он подарил свой "Громокипящий кубок" с надписью "Софье Сергеевне Шамардиной - ласково и грустно автор И. Северянин".
На его поэтических концертах бывала редко, но домой к нему в тот сентябрь заходила. Было довольно грустно от грустного лица жены, от вздохов матери. Иногда плакал ребенок. И мать, и жена с ребенком, когда у Северянина кто-нибудь был, сидели в соседней комнате. Входить им в комнату Игоря было нельзя.
До встречи с Маяковским общество Северянина все же доставляло мне удовольствие. Девчонке нравилось его влюблено - робкое отношение. Оно меня не очень волновало, скоро я стала принимать его как должное, тем более что почтительная влюбленность его, меня не пугала. Бывало приятно забежать к Северянину, послушать приятные не волнующие стихи, выпить чаю с лимоном и коньяком, поговорить о поэтах. По Северянину, кроме Игоря Северянина в русской литературе было еще только два поэта - Мирра Лохвицкая и Фофанов. Потом был признан еще Брюсов. И однажды он нечаянно "открыл" Пушкина, прочитав "Я помню чудное мгновенье". Конечно, это был наигрыш.
В комнате бамбуковые этажерочки, маленький, какой-то будуарный письменный столик, за которым он бездумно строчил свои стихи. Очень мне не нравилось и казалось унизительным для поэта хождение его по всяким высокопоставленным салонам с чтением стихов.
После моего знакомства с Маяковским Северянин признал и Маяковского. Я уж не помню, как я их познакомила. Маяковский стал иногда напевать стихи Северянина. Звучало хорошо. Кажется, были у них общие вечера и на Бестужевских курсах. Смутно вспоминаю об этом.
Когда я уезжала в Минск, провожали меня Северянин с голубыми розами и Маяковский с фиалками. Маяковский острил по этому поводу и шутя говорил: "Тебя провожают два величайших поэта современности". А у Северянина было трагическое лицо.
Все же встречались и дружили мы крепко. Бывали вместе у Северянина. Помню один вечер у него: слушаю Маяковского и Северянина, по очереди читающих свои стихи. Маяковский под Северянина "поет" какие-то стихи Северянина и спрашивает, похоже ли. Северянин не знал о наших с Маяковским отношениях.
Итак, я уехала в Минск с ворохом футуристических книг. Читала их и папе и маме, но только в сестре моей Марии находила сочувствующего слушателя. Она очень хорошо понимала и чувствовала молодого Маяковского. В Минске я затосковала и не знала, куда себя деть с первых же дней. Моя беременность для меня была уж вне сомнений, но я относилась к ней довольно беззаботно.
Через некоторое время посыпался поток телеграмм и писем Северянина. (Мария считала, что письма его лучше стихов). Организуется турне футуристов. И я должна с ними ехать. По секрету рассказываю маме и скоро уезжаю в Питер.
На лето и осень 1914 года футуристы наметили большое турне по южным губерниям. Но к тому времени чувства Софьи Шамардиной к Маяковскому ослабели. Ей стало казаться, что ее «Володенька» исписался, а Игорь Северянин, наоборот, на подъеме. В общем, в турне «по югам» она поехала, но не в той компании, которую собирал В.В.Маяковский. «Если я и выйду замуж, то вовсе не за Володьку Маяковского, - как-то сказала ветреная красавица, - а только за гения Игорька Северянина!» Когда разрыв стал делом свершившимся, Маяковский признался, что Софья была единственной любовью, и только на ней он мог бы жениться.
Северянин очень торопился с выездом на юг, боялся, что поездке может помешать Маяковский. Помню, мы были в Екатеринославе, Мелитополе, Одессе. Читала стихи - что откроется по книге. Вообще было смешно, а под конец стало противно. До и после концертов или бродила по улицам (даже верхом ездила), или сидела в номере одна и думала, что же все-таки будет дальше.
Для себя я решила, что если я и выйду замуж, то вовсе не за Володьку Маяковского, а только за гения Игорька Северянина!»
Но Софья Шамардина не стала женою ни Маяковского, ни Северянина, она вышла замуж за партийного функционера Иосифа Александровича Адамовича.
Иосиф Александрович Адамович был крупной «дичью»! Наркомом внутренних дел Белоруссии, членом ЦИК СССР!
Одного движения его еврейских бровей было достаточно, чтобы навсегда умолкли его соперники по любви. И надолго выпали из истории литературы.
Софья Шамардина сделала все, чтобы ее любимый партийный муж не прознал о ее любовных шалостях. И ей казалось, что в деле конспирации она здорово преуспела.
Наивная, милая женщина... Прежде чем взять в жены очаровательную Софочку, Иосиф Александрович изучил всю подноготную своей будущей супруги — сделать это, как вы сами понимаете, было не так-то уж и трудно наркому внутренних дел!.. По-нашему, как бы председателю КГБ! Звучит?
Судьба И.А.Адамовича трагична. В 1937 году над ним, в то время вторым человеком на Камчатке, как и над многими, нависла угроза репрессий. Повод - знакомство и близкие отношения с «троцкистом Радеком». Не ожидая развязки, Адамович застрелился.
«Прости, милая и родная Сонюшка. Работай, Сонюшка, на пользу партии за тебя и за меня» - написал былой чекист и премьер в предсмертной записке. Шамардина в смерти винила себя, ей казалось, что, окажись она рядом с мужем в трагическую минуту, все обошлось бы по-другому: «Тяжелее всего мне сознавать, что, может быть, я могла его спасти, если бы не оставила одного. Страшно, если это будет на мне висеть всю жизнь».
Перед второй мировой войной Северянин уехал за границу, в 1939-м не стало Маяковского. А несколько лет спустя сама Соня оказалась в сталинской тюрьме, где провела более десяти лет. Одна из ее сокамерниц, которой Соня так много рассказывала о своем прошлом, вспоминала: «Могла ли я подумать, что тут, в этом подземелье, оживет прошлое, оживут люди, о которых написаны целые тома, те, что были и остаются гордостью нашей культуры. Они вошли, как близкие, живые в эту камеру вместе с Сонечкой Шамардиной».
Судьбе было угодно, чтобы Софья Сергеевна пережила всех своих знаменитых мужчин. Несмотря на лагеря и поселения, она прожила девяносто лет и тихо скончалась накануне перестройки в пансионате старых большевиков под Москвой, в Переделкино. Жалела ли она, что отвергла любовь «талантливейшего поэта нашей эпохи»? Кто знает…
…И ДРУГИЕ
Были в жизни Игоря Васильевича и другие женщины: Валентина Гадзевич, служившая в Петербургском мединституте (он едва не женился на ней), Дина, Зина, Мадлена, Елена, Мария Волнянская, прожившая в гражданском браке с поэтом 7 лет…