НАКИНУЛИ НА ШОРНИКА УЗДУ
Я бегу, но я бегу иначе.
Владимир Высоцкий
Молох карательных мер, который в разные годы жизни нашей страны то неукротимо зверел, то ненадолго затихал, уничтожил и поломал миллионы жизней граждан большой страны. Не миновала эта горькая чаша и карсунцев. Сполна прочувствовала на себе результаты социального эксперимента и семья Гончаровых.
Дело мастера
Дед и отец Гончарова Ивана Степановича, уроженца города Карсуна, были именитыми в уезде шорниками. Все премудрости кожевенно-ременного ремесла Ваня с мальчишества перенимал именно у них, а позднее самостоятельно продолжил заниматься этим промыслом, без изделий которого в то время обойтись было нельзя – конная тяга долго продолжала оставаться вне конкуренции. В доставшемся по наследству доме Иван Степанович устроил шорную мастерскую, где трудился, не покладая рук сам, и вместе с ним работали его домочадцы. Здесь же и проживала вся большая семья – он с женой и пятеро детей.
- Со временем слух о мастерстве отца разнёсся по ближней округе и далеко за её пределы, - вспоминает Александр Иванович, правнук, внук и сын мастеров шорного дела – Гончаровых. – Заказывать сбрую к нему приезжали даже из Подмосковья!
Удивительным было то, что мастер с одного взгляда определял размер и форму упряжи, высчитывал расход материалов и предлагал варианты её украшения, коих и сам напридумывал великое множество: «Одёжка всякой лошадки разниться должна; и жеребца в кобылкину сбрую негоже наряжать!» Можно было только удивляться тому, как спорилось у него дело, как точно угадывал мастеровой желание заказчика – ведь, по несчастью, одного глаза он лишился ещё в детстве, и для того, чтобы упряжь выходила добротной и красивой, ему приходилось прилагать большие усилия, часто работая и по ночам – при тусклом свете керосиновой лампы. А заезжие клиенты, видя порядочность и обходительность шорника, со спокойной душой оставляли на его дворе своих лошадей до тех пор, пока не будет выполнен заказ. Сомнения в том, что всё будет сделано в назначенный срок, и лошади будут накормлены и ухожены, не было ни у кого.
Дни и недели, месяцы и годы проходили в неустанных трудах…
…Пришёл февраль семнадцатого, не заставил ждать себя и его одногодок – месяц октябрь. Власть Советов в Карсуне заявила своё «Я» раньше, чем в губернском Симбирске. Помогли ей в этом солдатушки квартировавшего здесь запасного полка – повелись на обещания «Земля – крестьянам! Фабрики – рабочим!» И прочие, прочие, прочие…
Всё наше – всё колхозное!
Коммунизм военный и новая экономическая политика деликатно уступили дорогу большевистской коллективизации.
Пришёл 1930-й год. Двух лошадей, корову и овец, принадлежащих семье Гончаровых, активисты согнали со двора в колхоз. Вот и ещё для одной «ячейки общества» угроза голода и нищеты стала реальной и неотвратимой.
Очевидцы рассказывали, как это тогда бывало. Уводили в колхоз единственную корову-кормилицу новоявленные экспроприаторы, среди которых бывали и соседи, не особо утруждавшие себя делами праведными, но зато насквозь поражённые чёрной завистью. «Дайте хоть подоить последний раз!» - молила их мать большого семейства. Нет! И хладнокровные «строители нового мира», накинув бурёнке на рога аркан, тащили её со двора, проставляя очередную галочку в страшной ведомости всеобщей коллективизации. А обезумевшая от настоящего горя хозяйка, видя, что семья её лишается последней надежды на мало-мальски безбедную жизнь, цеплялась за хвост животины, теряла сознание, падала наземь…
Отходники поневоле
Позднее у Гончаровых отняли дом и двор. Вернее, отняли не весь дом – оставили «великодушно» самую маленькую комнатёнку, в которой стала ютиться с детьми их мама – Наталья Григорьевна. Угол этот им «даровали» только тогда, когда она вступила в колхоз. Иван Степанович отказался от «обчего» и, спасаясь от безработицы, бескормицы и нависшей угрозы попасть в число неблагонадёжных, уехал вместе с четырехлетним Сашей в город Алатырь. Здесь ему удалось найти работу шорника и сапожника. Жили в землянке, где братьев по несчастью было великое множество. Досыта ели весьма редко; самым большим желанием после охоты поесть, было желание поспать, что с порожним желудком сделать было трудно. С оказией отец отсылал своим в Карсун кое-какие деньжонки или вещи. Вернуться из вынужденной «эмиграции» в Карсун решился только тогда, когда сыну Саше пришло время идти в школу.
Все Гончаровы хлебнули лиха в те годы. Это сказалось позже: отец Александра Ивановича умер ещё молодым, во время войны. Совсем не старой ушла из жизни и его цветущая когда-то мама, ставшая «с лица» настоящей старухой. Старшая сестра, с началом коллективизации уехавшая в Москву, также сполна испытала на себе все тяготы и лишения, другая умерла в младенчестве.
Отказ
В 1999 году Александр Иванович обратился в Карсунский районный суд с заявлением об установлении факта применения репрессии к его родителям. В удовлетворении просьбы ему было отказано: суд счёл недостаточными представленные доказательства, а показания свидетелей – разноречивыми. Да, во времена расхристывания страны власти не всегда утруждали себя документированием своих актов; а то, что и было в архивах, по разным причинам утратилось в последующие годы.
30 октября 2007 года, посещая полигон «Бутово», где были расстреляны в советское лихолетье десятки тысяч людей, Владимир Путин сказал о репрессированных следующее: «Люди со своим мнением, эффективные люди. Это цвет нации!»
Но ту власть таковые, похоже, не радовали: по её, все должны были быть одинаково «причёсаны» и ходить в общем строю.
Бег иноходцев был не в чести.
Печальную историю эту поведал мне Гончаров Александр Иванович, карсунец, муж воспитателя моего детского сада - Марии Васильевны Гончаровой.
На фотографии - Иван Степанович Гончаров
Карсун, 23.01.2009, 13:38
https://ok.ru/profile/569782238327/pphotos/876994069367