Дым из трубы пожиже,
небо чуть-чуть прозрачней.
Встретимся мы в Париже.
Встретимся. И заплачем.
Можно пойти направо.
Можно пойти налево.
Это пока что право,
белая королева.
Но под сплошное "ум-ца-
дри-ца" попробуй ловко
нашпиговать безумца
истиною-перловкой.
Этим - другие перлы,
каша таким - другая.
Ночь истекает спермой,
день золотой ругая.
Ночь истекает сутью,
криком и жутким жестом,
и ядовитой ртутью,
и человечьим тестом.
Держится за ограду,
смотрит безумным взглядом,
просит воды и яду
ночь где-то возле, рядом.
Значит! А что оно значит -
это клеймо позора?
Воет оно и плачет
с той стороны забора.
Боже, свихнувшийся, страшный,
бездна, бездонный Боже,
и госпитальные брашна
гложущий с ними тоже,
пусть над Парижем нежный
зимний кошмар струится,
пусть теплотою снежной
светятся эти лица,
пусть эта глупая вера -
жуткая их корона
во времена Робеспьера
и времена Бурбона
светит со дна вселенной -
это сплошное горе,
белая эта пена
Божьего, Боже, моря.