Оскар Уайльд. Баллада Редингской тюрьмы

      
Памяти К. Т. У., бывшего кавалериста королевской конной гвардии. Казнен в тюрьме Его величества, Рэдинг, Беркшир, 7 июля 1896 года.

       

     1
      


      То не мундир на нем алел,
      А кровь, - вино и кровь.
      Так, в пятнах крови и вина,
      И был он взят без слов.
      За ним пришли – ведь он убил,
      Убил свою любовь.

      Теперь он в серой робе шел,
      И бритые виски
      Скрывала кепка.  Шел, как все.
      Высок, шаги легки…
      Но не встречал я у людей
      В глазах такой тоски.

      О, как на небо он смотрел,
      Туда, поверх стены, -
      Ведь небом узники зовут
      Клочок голубизны, -
      Где вдаль скользили облака,
      Свободны и нежны.

      Я рядом шел, в своем кругу
      С другими боль деля.
      За что его? – терзал вопрос,
      Усталый ум сверля.
      И кто-то сзади мне шепнул:
      «Беднягу ждет петля».

      Иисус! Качнулись стены вдруг,
      Тюремный двор поплыл,
      И неба свод стальным венцом
      Мне голову сдавил:
      Привыкший боль носить в душе,
      Я боль свою забыл.

      Я знал теперь, какая мысль
      Тоской его гнетет,
      И отчего от облаков
      Он глаз не оторвет:
      Он ту убил, кого любил,
      И сам он смерти ждет.

      Но каждый в жизни убивал
      Любимых – кто как мог:
      Кто взглядом, что всегда корил,
      Кто – ядом льстивых  строк.
      Трус, как Иуда, целовал,
      А воин – грудь рассек!

      Кто в нежной юности убил,
      А кто - успев созреть;
      Душили в клетке золотой
      И похоть жгла, как плеть.
      А самый добрый выбрал нож
      И сделал легкой смерть.

      Тот изменил, тот надоел.
      Продал, - а тот купил.
      Кто море слез пролил, а кто
      Одной не уронил, -
      Но ведь не каждого казнят,
      Хоть каждый и убил!

      Не каждый пьет позор до дна,
      Когда приходит срок:
      На шее грубая петля,
      На голове – мешок;
      Не каждый чувствует, как пол
      Уходит из-под ног.

      И не за каждым день и ночь
      Глазка следит прицел,
      Чтобы молиться он не мог
      И плакать он не смел,
      И сам не смог бы палача
      Оставить не у дел,

      Пока втроем в рассветной мгле
      Не ступят на порог
      Дрожащий призрак – капеллан,
      Судья – печально-строг,
      И в портупее комендант -
      Как воплощенный Рок.
      
      Не каждый из последних сил, 
      Одевшись впопыхах,
      От равнодушных глаз врача
      Скрывает дикий страх,
      Пока чуть слышный стук часов,
      Как молот, бьет в висках.
      
      Не каждый с пересохшим ртом
      Проглотит в горле ком,
      Узрев перчатки палача,
      Вошедшего тайком, -
      Запястья смертника стянуть
      Ремнем, тройным  узлом.

      Не каждый слушал, помертвев,
      Что капеллан читал,
      И только смертный ужас в нем
      «Я жив еще!» - кричал
      При виде гроба на пути
      В чудовищный подвал.

      Не ты войдешь живым туда,
      Где свет в оконце скуп,
      Моля: «Быстрей!», шепча: «Скорей!»,
      Не ощущая губ;
      Кайафы примешь поцелуй
      И превратишься в труп.


     2

      И шесть недель он так ходил.
      На бритые виски
      Надвинув кепку, шел, как все:
      Высок, шаги легки…
      Но не встречал я у людей
      В глазах такой тоски.
      
      О, как на небо он смотрел,
      Туда, поверх стены,
      Ведь небом узники зовут
      Клочок голубизны,
      Как провожал он облака,
      Пока они видны!

      Он не надеялся - ничуть:
      Ведь лишь глупцам под стать
      В кромешной тьме неверный свет
      Пытаться удержать;
      Он солнцу подставлял лицо:
      Так легче было ждать.

      Ни рук заломленных, ни слез,
      Он делал лишь одно:
      Свет солнца напоследок пил,
      Пока еще дано,
      Ловя его открытым ртом,
      Глотая, как вино!

      А мы, идя в другом кругу,
      Все ту же боль несли,
      Но вдруг забыли о себе
      И лишь одно могли:
      Дивясь, смотрели на него -
      Того, кто ждет петли.

      Был странен этот легкий шаг
      С руками за спиной,
      И странно то, с какой тоской
      Ловил он свет дневной,
      И то, что выпало ему
      Платить такой ценой.
 

               * * *

      И дуб, и вяз густой листвой
      Приход весны живит.
      Бесплоден виселицы ствол,
      А корень ядовит.
      Но срок придет, живой умрет -
      И плод на ней висит!

      Повыше встать – о, благодать!
      Подняться все хотят,
      Но кто взойдет на эшафот
      С отверженными в ряд
      И в ожерелье из пеньки
      Поднимет к небу взгляд?

      Танцуй под переливы флейт -
      Вот жизни торжество!
      Под звуки струн, когда ты юн,
      Ликует естество;
      Но танец ждет совсем не тот
      В конце пути его!

      И каждый взор за ним в упор
      Следил под топот ног:
      Мы думали - любой из нас
      Закончить так же мог.
      Слепым бреду - в каком Аду
      Сожжет меня порок?

               * * *

       В тот день, когда не вышел он,
       Смутились все сердца.
       И знал я - он в подвальной тьме
       Стоит и ждет конца,
       И больше не увидеть мне
       Вовек его лица.

      Два обреченных корабля -
      Их сблизила беда –
      Навеки разошлись: ни слов,
      Ни знака, ни следа,
      Столкнувшись не в Святую Ночь,
      А в черный день стыда.

      Стеной тюремной окружил,
      Отметил и изгнал
      Из сердца нас обоих мир,
      И Бог спасать не стал:
      Властитель тех, кто выбрал грех,
      В ловушку нас поймал.
      

     3

       Ужасен плен тюремных стен:
       Прогулка по часам.
       Затылки в ряд, тоскливый взгляд
       К свинцовым небесам
       И стража. Даже умереть
       Он здесь не может сам.    

      Следит охрана день и ночь,
      Считая пульс тоски.
      Стыдится плакать арестант,
      Молиться не с руки.
      Тюрьма добычу не отдаст,
      Схватив ее в тиски.
      
      Все по уставу: комендант
      Поддерживал контакт;
      Врач объяснял, что смерть – лишь факт,
      Лишь медицинский факт,
      Беседой мучил капеллан,
      Сдвигая четки в такт.

      Курил он трубку дважды в день
      И кварту пива пил.
      Бесстрашный, даже тайный страх
      Себе он запретил;
      Ждал палача, и сгоряча
      Сказал, что рад бы был.
 
      Никто не понял и не смел
      Спросить – ведь те, кого,
      Им не в упрек, назначил Рок
      В тюрьме стеречь его
      С бесстрастной маской на лице,
      Не спросят ничего.
 
      А если бы они его
      Решились утешать, -
      Он смертник! Чем ему помочь
      И что ему сказать?
      Нет слов таких, чтоб в страшный миг
      Тоску его унять.

             * * *


       Унылый звук:  плетется круг.
       Уродливый парад!
       Обриты лбы – клеймо Судьбы:
       Таков наш маскарад.
       Нам все равно: ведь нас давно
       Построил Дьявол в ряд.
      
       Кто целый день трепал пеньку,
       Стирая ногти в кровь,
       Кто с тачкой шел, кто драил пол,
       Кто тряпкой вновь и вновь
       Лоск наводил на сгиб перил, -
       Трудись! Не прекословь!
       .
      Кто шил мешки, кто бил киркой,
      Кто камень добывал;
      Грудь рвали мы, крича псалмы,
      И пот в глаза стекал.
      Но в сердце каждого из нас
      Смертельный ужас ждал.

      Так тихо ждал, что день сползал
      Медлительной волной,
      И, дети тьмы, забыли мы,
      Как горек путь земной,
      Пока не увидали вдруг
      Могилу под стеной.

      Зияла грязной желтизной,
      Как лопнувший нарыв,
      Асфальта пасть: ведь - кровью всласть
      Округу напоив -
      Лишь ночь пройдет, в петле умрет
      Тот, кто сегодня жив.

      Мы шли назад, и с нами в ряд
      Шли Ужас, Смерть и Рок:
      Палач, неся свой саквояж,
      Скользнул во мгле, как вздох.
      Нас била дрожь, - ведь каждый лег,
      В могилу эту лег.

             * * *
      
      В ту ночь витал, как призрак, Страх
      По этажам тюрьмы.
      То вверх, то вниз шаги крались,
      Но слышали их мы,
      И лунный блик - иль бледный лик -
      Заглядывал из тьмы.

      А Он заснул и видел луг,
      Цветенья благодать… 
      Мелькала стража у дверей:
      Ей было не понять,
      Как может тот, кто казни ждет,
      Так безмятежно спать?

      Но нам, чей путь - в грехе, уснуть   
      Той ночью не пришлось:
      И каждый, заступив на пост
      Бессонной вахты слез,
      Сквозь зла юдоль, сквозь тьму и боль
      Другого ужас нес.


             * * *
      

      О, как же страшен этот путь -
      Чужой виной страдать!
      И в потроха клинок Греха
      Впустить по рукоять
      И повернуть, терзая грудь,
      И жертвы кровь принять.

       Бесшумно подходя к дверям,
       Охрана шла сквозь мглу,
       И рос в глазах угрюмый страх:
       Впервые на полу
       Простерлись мы, сыны тюрьмы,
       В молитвенном пылу.

     Нас вел порыв: слова молитв
     Текли с безумных уст,
     И ночи траурный плюмаж
     Над нами реял, густ,
     И горьким уксусом Креста
     Был Покаянья вкус.

     Петух пропел!  Петух пропел,
     Но день не наступал
     И, корчась, Ужас по углам,
     Оставшись,  оседал.
     Клубилась мгла - все духи зла
     Слетались к нам на бал.

     Они, скользя, они, сквозя,
     Сплетались в хоровод,
     Ползли к окну, дразня луну,
     И, сделав поворот,
     Крутясь, вертясь, двоясь, смеясь,
     Опять неслись вперед.

      Вон, вон они плывут, взгляни,
      Кружась рука в руке
      С протяжным звуком сарабанд
      И тают вдалеке,
      Их шаг тягуч, их знак летуч -
      Как ветер на песке!

      Во мгле ведет их кукловод
      И дергает за нить:
      Гротескный звук заполнил слух,
      И все страшней их прыть
      И громче вопль, и громче вопль -
      Чтоб мертвых разбудить.

      Их пенье – крик:  «О, мир велик,
      Но цепью скован шаг!
      Ты пару раз рискни сейчас,
      Сыграй, оставив страх!
      Но кто тайком играл с грехом –
      Не победит никак».

      Так ночь текла, и духи зла
      Слетались из темниц,
      И мучил нас их дикий пляс,
      Их вой с паденьем ниц, -
      О Кровь Христова! – этих лиц,
      Живых ужасных лиц!

      Вон, вон, взгляни: кружат они -
      Глумливых рой гримас,
      Сцепленье рук, кривлянье шлюх,
      Издевка хитрых глаз,
      Смиренных поз, - почти всерьез
      Склоняясь и молясь.
 
      Проснулся ветер, застонав,
      Но все тянулась ночь:
      Ее сквозь плач незримый ткач
      Тянул от солнца прочь,
      И рос в сердцах к восходу страх,
      Что падшим не помочь.

        А ветер горько завывал
      За стенами тюрьмы,
      И, как недуг, терпели круг
      Минут ползущих мы:
      О этот стон! За что закон
      Теснит нас властью тьмы?

      И, наконец, косая тень
      Решетки – тень тоски -
      Легла напротив на стене
      Над койкой в три доски;
      А значит, страшный цвет зари
      Окрасил гладь реки.
          
                * * *
      

      Побудка и уборка – в шесть,
      А в семь тюрьму сдавил
      Недвижный страх, накрыл размах
      Тяжелых черных крыл:
      То Смерть вошла - дыханьем зла
      Убить того, кто жил.

      Дохнуло льдом, но не стекал
      На бледного коня
      Пурпурный плащ: пришел палач,
      От лишних глаз храня
      Три ярда пут, свершить свой труд
      До наступленья дня.

               * * *

     Мы, кто бредет в грязи болот,
     Кому неведом свет,
     Слова молитв давно забыв,
     Глотаем слезы бед.
     В нас что-то умерло внутри:
     Для нас надежды нет.

     Ведь правосудие людей
     Не отклонит свой ход:
     Оно и слабого убьет,
     И сильного убьет.
     По сильному пройдет сильней,
     Растопчет и сметет!

      Мы ждали с пересохшим ртом,
      Когда часы пробьют,
      Наступит срок - ударит Рок,
      И так свершится Суд.
      Будь добрый, злой – тебя петлей
      Пеньковой захлестнут.
 
       Что мы могли? Расслышать знак.
       Ждать, напрягая слух.
       Как статуи в глуши аллей,
       Длить тишину вокруг
       И слушать, словно барабан,
       Сердец безумный стук.

                * * *

      Удар восьмой! Над всей тюрьмой
      Тоскливый звук плывет.
      Взметнулся крик – и сразу стих,
      И замер гулкий свод:
      Как прокаженный простонал
      Над тишиной болот.

      Пронесся гул – в глазах мелькнул
      Привычный страшный сон:
      В силках засаленной пеньки
      Повис и бьется Он,
      Хрипя, моля, - и вот петля
      Последний душит стон.

      Но я постиг тот горький вскрик,
      О, как никто из нас!
      Я знал, как жжет кровавый пот,      
      В агонии струясь:
      Кто много жизней пережил,
      Тот умер много раз.


      4


       В день казни бледен капеллан,
       Служить невмочь ему:
       Его гнетет тоска и стыд,
       Он в сердце носит тьму.
       И лучше ад в его глазах
       Не видеть никому.

       Нас продержали под замком,
       Но прозвенел звонок -
       И вот раздался звон ключей,
       А следом - топот ног.
       И каждый боль свою во двор
       Как прежде, поволок.

       Но вышли мы на Божий свет –
       От прежних далеки:
       Все лица серы и бледны,
       Расширены зрачки.
       И не встречал я у людей
       В глазах такой тоски.

       Никто так раньше не смотрел
       Из нас поверх стены -
       Туда, где узников манил
       Клочок голубизны,
       Где вдаль скользили облака,
       Свободны и нежны.
    
       Но многие из нас брели
       С поникшей головой.
       Не Он бы умер, а они,
       Будь честным суд земной:
       Они терзали мертвецов -
       Он счеты свел с живой.

       Ведь тот, кто повторит свой грех,
       Разбудит мертвых вновь.
       Сквозь саван, где засохла боль,
       Как пятна ржавых снов,
       Опять без смысла, без конца
       Пойдет живая кровь.

               * * *
      
       Как звери в робах шутовских
       На дьявольском пиру,
       Мы круг за кругом молча шли
       По скользкому двору;
       Мы друг за другом молча шли,
       Сутулясь на ветру.

       Мы круг за кругом молча шли,
       Но души вкривь и вкось
       Незримый ветер сокрушал,
       Пронизывал насквозь,
       И Ужас брезжил впереди,
       А страх за нами полз.

       Охранники, снуя вокруг,
       Скота ровняли строй.
       Был формы праздничной на них
       Красив и ладен крой,
       Но на подошвах их сапог -
       След извести сырой.
    
       А там, где раньше под стеной
       Зиял в асфальте ров, -
       Полоска грязи и песка -
       Яснее всяких слов.
       И кучка извести под ней -
       Казненного покров.

       Ведь есть у смертника покров,
       Как мало у кого:
       Зарыт он во дворе тюрьмы
       Совсем без ничего -
       Нагим, чтоб горше был позор, -
       И известь жрет его!

       И день, и ночь горит она,
       Съедая плоть и кость.
       Глодает кости по ночам,
       Днем плотью кормит злость,
       А сердце жрет она всегда
       И жжет его насквозь.

                * * *
      
       Три года не расти над ним
       Ни травам, ни цветам.
       Бесплодным голое пятно
       Три года будет там
       Зиять смиренно, как отчет
       Суровым небесам.

       Как будто тот, кто там лежит,
       Отравит, что ни сей.
       Неправда!  Божий дар – земля -
       Добрее и щедрей.
       Там красной розе быть красней,
       А белой - быть белей.

       Из сердца – белая, как снег!
       Из уст – как винный цвет!
       Кто знает, как подаст нам знак
       Христос в океане бед:
       Расцвел и посох без ветвей –
       Не это ли ответ?
 
       Но нежным розам не цвести
       Под стенами тюрьмы;
       Здесь только камни и песок
       Достойны видеть мы,
       Чтобы не скрасили цветы
       Отчаяния и тьмы.

       Не упадут их лепестки,
       Как капли слез живых,
       И тем, бредущим вдоль стены,
       Не скажут в горький  миг,
       Что умер на Своем Кресте
       Сын Божий и за них.

               * * *

       Хотя безжалостной стены
       Все так же замкнут круг,
       И ночью узы разорвать
       И встать не может дух,
       Его стенаний под землей
       Не слышит скорбный слух.


       Бедняга там обрел покой:
       Там больше нет вины.
       И Ужас не сведет с ума
       В час тьмы и тишины.
       Там нет светильника в ночи -
       Ни Солнца, ни Луны.

                * * *
       Повешен, как ничейный пес.
       К нездешним берегам
       Никто его не проводил -
       Найдет дорогу сам! -
       Достали тело из петли,
       Спеша к другим делам.

       Стянули робу из холста -
       На злую радость мух;
       Над синим вздувшимся лицом –
       Гляди, как Он распух! -
       Кидая известь на Него,
       Глумясь, смеялись вслух.
             
                * * *
       К позорной яме капеллан
       Молитвы не принес, -
       И над могилой без Креста 
       Нет ни цветов, ни слез.
       Но Он ведь грешник– и Его
       Спасти пришел Христос!

       Но что с того?  Он – за чертой,
       Проведенной судьбой.
       А чашу скорби по нему
       Дольет своей слезой
       Тот, кто и так живет в слезах, -
       Отверженный, изгой.


       5
      


      Не знаю, справедлив ли, нет
      Земной Закон людей.
      Мы знаем лишь: вокруг – стена,
      И нет стены прочней,
      И каждый день – длиною в год
      Из долгих, долгих дней.

      Но знаю я: земной закон,
      Должно быть, оттого,
      Что носит Каина клеймо
      Людское естество,
      Щадит мякину, а зерно -
      Под молотом его.

      Я знаю то, что всем бы знать,
      Запомнив навсегда:
      Тюрьма построена людьми
      Из кирпичей стыда,
      Решетки там – чтобы Христос
      Не заглянул туда.

      Решетки скроют от луны,
      От солнца защитят:
      Они хотят укрыть свой ад
      И то, что там творят,
      Чтобы ни Бог, ни человек
      Туда не бросил взгляд!


      

      
             * * *

      Зло ядовитым сорняком
      В саду тюрьмы цветет.
      Но трепетный росток добра
      Завянет и умрет.
      Тоска и Горе стерегут
      Тяжелый створ ворот.


      Изголодавшихся детей
      Тут слезы слышит тьма.
      Тут слабых бьют, тут глупым лгут,
      Умен – сойдешь с ума.
      Коль стар и сед – тем больше бед,
      Молчи!  Ведь тут тюрьма!


      Здесь давит клеть,  здесь хлещет плеть.
      Здесь камер - без числа:
      И грязь, и смрад во всех стоят,
      И Смерть по всем прошла.
      Здесь похоть, страх, - и душу в прах
      Сотрет Машина Зла.

      Тут слизь болотная в воде,
      Которую мы пьем,
      Едим мы горький хлеб тюрьмы -
      И примесь мела в нем;
      И нам не в отдых тот кошмар,
      Что здесь считают Сном.
      
      Хоть Жажда с Голодом, сцепясь,
      Шипят, как пара змей,
      Еще страшней, чем битва змей,
      То, что убьет верней:
      Чем тащишь камень тяжелей,
      Тем сердце холодней.

      Там сумрак в камерах всегда
      И в сердце тьма дика.
      У каждого в душе свой Ад,
      И пропасть глубока.
      И эта тишина страшней,
      Чем нервный визг звонка.

      Здесь слова доброго не жди,
      Здесь каждый устрашен.
      А глаз, следящий через дверь,
      Сочувствия лишен.
      Так день за днем мы здесь гнием
      И телом, и душой.

      
                * * *


      Мы одиноко цепь Судьбы
      Влачим под ржавый звон.
      Кто плачет, кто клянет себя,
      Кто сдерживает стон.
      Но добр и к каменным сердцам
      У Господа Закон.

      И все разбитые тюрьмой
      Отверзнутся сердца,
      Открыв бесценные дары
      Из тайного ларца, -
      Нездешний тонкий аромат
      Польется без конца.
   
      О, счастлив тот, в ком боль живет,
      Кто терпит рану ту,
      Грехи отмоет чашей слез,
      И в эту чистоту
      Он через муки, через боль
      Готовит путь Христу!

      
               * * *

      
       Покоя вздувшуюся плоть,
       Мертвец во рву лежит.
       Он ждет! Ведь был однажды Рай
       Разбойнику открыт.
       Он ждет! Разбитых в кровь сердец
       Бог не уничижит!
      
       Тот, в красной мантии, Ему
       Дал три недели – что ж!
       Лишь три недели, чтобы смыть
       С души всю грязь и ложь
       И кровь незримую стереть
       С руки, занесшей нож.

       Ее отмыла навсегда
       Купель кровавых слез:
       Ведь только кровь смывает кровь
       И грех, что к ней прирос.
       И нет клейма - лишь чистота
       Христовых снежных роз.

   
       6
   
       В тюрьме у Рединга, во рву
       Позор и ужас скрыт.
       Один несчастный там лежит,
       Повешен и зарыт.
       Изъеден известью, в земле
       Он безымянным спит.

       Пока Христос не позовет,
       Молчит во мраке Он.
       Ему не надо глупых слез -
       К чему тревожить сон:
       Ведь Он любимую свою
       Убил – и был казнен.

       Но помни! Каждый убивал
       Любимых – кто как мог:
       Кто слишком слаб и нежен был,
       Кто – холодно-жесток.
       Трус, как Иуда, целовал,
       А воин – грудь рассек!