Прежде, чем писать эти строки, я прочитал великое множество чужих воспоминаний.
Неудачи, постигшие авторов в детстве и в любви, нередко являются отправной точкой биографических повествований. Моё детство и моя любовь не попадают в категорию неудачных. Скорее наоборот. Но обо всем по порядку.
Многие мои знакомые по артистической тусовке упорно ищут свою генеалогию - хотят стать значительными хотя бы в далёком прошлом. У меня же на этот счёт нет никаких сомнений. Голубая кровь во мне отсутствует начисто, и это так же точно, как и то, что дед мой, Филипп, был сапожником в болгарском городе Варна, а бабка портнихой. Отец, Бедрос Филиппович, в юности тоже было пошёл по сапожной линии, однако душа музыканта привела его вскоре на сцену Варненской оперы. Пел он потом в армейском и армянском ансамблях, а вот в 1962 году ему по настоящему повезло - он выиграл конкурс и уехал учиться в Москву, в консерваторию. В Московскую консерваторию его не приняли. Как это часто случается, кому-то из экзаменаторов юный певец не приглянулся. Тогда отверженный вокалист поступил в ГИТИС на курс Бориса Александровича Покровского. Однако, студент театрального ВУЗа не оставил музыку.
Во время учёбы он сотрудничал с разными оркестрами, и даже с оркестром Юрия Силантьева. В 1964 году, на каникулах, в составе оркестра Эдди Рознера, отец приехал на гастроли в Сочи. Там он и встретил красавицу Викторию, свою будущую жену и мою мать. К тому времени, как в апреле 1967 года, в Варне, родился я, папа уже пел в оркестре Леонида Утесова, там же работала и мама.
С фактом моего появления на страницах воспоминаний, придется полностью переключиться на исследование собственной биографии. Как было уже замечено, родился я Тельцом, да ещё в год 50-летия Советской власти. На эту тему, в последующие годы, я выслушал немало шуток и намёков, но думаю, что астрологические аспекты появления на свет действительно наложили отпечаток и на моё детство, и на мою любовь, и на всю мою жизнь.
Детство
Читать я начал рано. И когда в возрасте лет пяти впервые поехал с родителями на гастроли, это им очень пригодилось. Обычно, в какой-нибудь маленькой комнатке за сценой, куда меня помещала мама, с милостивого разрешения электрика или техника театра, я с удовольствием читал любимые мной волшебные сказки, пока мама с папой работали. Сказочные принцессы и принцы жили во дворцах, любили друг друга и легко побеждали злых волшебников и волшебниц. А потом приходила мама. Жить, любить и побеждать в жизни по-настоящему оказалось намного сложнее, но это было потом. Сейчас мне кажется, что звуки сцены и запах грима артистических уборных уже тогда накрепко осели в подсознании именно тем, к чему я должен стремиться. Тогда же появились у меня и любимые певцы. Особое место среди моих фавориток сразу и навсегда заняла Алла Пугачёва. В те дни я тяжело болел и мать, сильно обеспокоенная моим состоянием, решила показать меня известной целительнице Ванге. По поводу болезни та маму успокоила и, между прочим, почему-то сказала: «Первая женщина, которую увидит ваш сын сейчас, будет его женой». Мама была озадачена. Какая может быть женщина и жена, ведь ребёнку всего восемь лет?! По телевизору в тот вечер шёл "Золотой Орфей". Объявляют выход советской певицы Аллы Пугачёвой. Выходит Алла и я чувствую, как моё маленькое детское сердечко начинает биться быстрее... О моих отношениях с Аллой Борисовной, Аллой, Аллочкой я непременно и подробно расскажу в этих мемуарах, а пока продолжу тему моего детства.
Когда мне исполнилось семь лет, родители определили меня в одну из московских "французских" спецшкол. Проучился я там 2 года. Это была нормальная советская "блатная" школа, таких "английских", "французских и "немецких" для привилегированной публики появилось в те годы предостаточно. И дети были, естественно, "блатные". Среди дорогих портфелей и импортных курточек из "Берёзки" мой коричневый вельветовый костюмчик с подшитым белым воротничком выглядел как рыбацкая шаланда рядом с шикарными гоночными яхтами. Можете представить как я себя там чувствовал. Прошло два года прежде чем мои родители прониклись обстановкой. Напротив нашего дома на Таганке находилась обычная московская школа № 413. Туда, в 3-й "А" класс, я и перешёл. Одновременно, пристроили меня в музыкальную школу на две специальности сразу - фортепиано и гитару. Учёба в музыкальной школе не оставила в моей памяти особых впечатлений, за исключением того, что учительница по фортепиано постоянно поправляла мне руки, а преподаватель гитары все время опаздывал на уроки и курил прямо в классе. Был он весь какой-то жалкий, неухоженный, в мятой рубашке и несвежем галстуке. От дыма его дешевых сигарет у меня кружилась голова. Гитарой он владел фантастически и часть своего умения смог передать мне, за что я очень ему благодарен. Запах табачного дыма я и сейчас плохо переношу, а курящих людей почему-то жалею.
Воспоминания о школе № 413 неприятны мне до сих пор. В то время большим ростом я не отличался. Был тихоней. После уроков меня обычно забирали домой мама или бабушка, за что одноклассники дразнили меня "маменькиным сынком". Так что отношения с одноклассниками не сложились с самого начала. Хотя нам было на тот момент всего лишь по девять лет, были мы слишком разными. В основном, в классе учились ребята из окрестных домов. Это была московская дворовая вольница, умеющая за себя постоять и никому не прощающая слабостей. Играли они в свои дворовые игры, которых я не знал, и с особым шиком удлиняли звук "а" так, что иногда я даже не понимал некоторых слов. Меня угнетала эта кричащая местечковость коренных жителей столицы. Я был домашним ребёнком, избалованным вниманием мамы и двух бабушек, что не добавляло мне устойчивости в схватках за место под солнцем. И до самого окончания школы мы так и остались друг другу чужими, я - и мои одноклассники. Поэтому, после занятий я старался побыстрее попасть домой. Дома всегда было интересно. К нам часто приходили известные артисты, бывали и знаменитости.
Отношения со школьными учителями складывались по разному. Учительница русского языка и литературы Людмила Александровна видела во мне хорошие литературные задатки, по сочинениям у меня всегда были пятёрки, с языком было на балл похуже. Недавно узнал, что она уже лет 10 живёт в Израиле. Не всё, наверное, благополучно в королевстве датском, если русская женщина, учительница русской литературы уезжает из своей русской страны в еврейское государство... Успевал я по химии и по географии. Елена Сергеевна, учительница географии, поражала нас разнообразием изысканных туалетов. На фоне серых стен класса и чёрной, ободранной по краям, школьной доски шарм модных жакетов и кулонов смотрелся совершенно чужеродно. При этом она была хорошей рассказчицей, и завораживала класс рассказами об известных путешественниках и экзотических странах. В моём тогдашнем представлении это было нечто среднее между путешествиями Миклухо-Маклая и романами Фенимора Купера. Физичку я ненавидел до такой степени, что теперь даже не помню как её звали. Из школьной физики вспоминается только одно слово - индукция, и то, наверное, только потому, что в то время я читал конандойлевские "Записки о Шерлоке Холмсе" и созвучие этого слова со словом дедукция прочно засело в моей голове. Как-никак уже тогда я был музыкантом, и сочетание звуков значило для меня намного больше, чем отвлеченные законы физики. Многие до сих пор помнят, как трудно было простому советскому гражданину выехать за границу. Турпутёвки за рубеж стоили недёшево, распределялись не просто так и получали их избранные. Я же с родителями каждое лето уезжал в Болгарию. Некоторым учителям не нравилась моя "богемная" семья артистов и музыкантов , а эти демонстративные зарубежные поездки приводили их в состояние тихой злобы. Своей неприязни они не скрывали, и мои одноклассники поддерживали их со всем пылом юных душ. Физкультуру у нас вёл здоровенный мужлан по фамилии Гастелло. Сперва я думал, что это его прозвище - до того подходила фамилия к его неуклюжей обезъяноподобной фигуре. Но оказалось, прозвище ему присвоили другое - Отжатый. Это за то, что всех опоздавших на урок он непременно заставлял отжиматься от пола. Предварительно физрук лично показывал как это надо делать. Всех неспортивных ребят, к которым я относился в первую очередь, он называл "сосисками". Форму для уроков физкультуры Гастелло установил своеобразную. Для мальчиков - белые майки и чёрные спортивные трусы, а для девочек - такие же трусы, только с резинками внизу, напоминающие панталоны. Я не придавал большого значения урокам физкультуры, и не обратил внимания на то , какие именно трусы купила мама. Тем сильнее я был ошарашен и растерян, когда на меня обрушился гомерический хохот одноклассников. Трусы оказались именно "женскими", с резинками! Отжатый отреагировал на мои "женские трусы" в присущей ему манере "спортивного" юмора: "Киркорова! В строй!" После урока одноклассники буквально не давали прохода. Язвительные прозвища, которыми во множестве наградили меня товарищи по парте, были исключительно женского рода. Сбежав из школы ещё до конца уроков, и выбросив злополучные трусы в первую подвернувшуюся урну, я отправился домой. Бабушка долго не могла понять почему её единственный внук сбежал из школы. Когда мой сбивчивый рассказ позволил ей установить ход событий и она ушла звонить маме, я забился в дальнюю комнату и минут двадцать решал нужна ли мне такая жизнь. Решил, что нужна, но не такая, поэтому на физкультуру к Отжатому я больше никогда не пойду, о чём и было твёрдо заявлено маме за ужином.
Если бы папа в тот месяц не был на гастролях, всё могло бы закончиться по другому, папа считал, что мужчина не должен уступать обстоятельствам и обязательно заставил бы меня, пусть и в новых трусах, ходить на физкультуру. Но дома была мама... Малейшее посягательство на её сына считалось вопиющим образцом жизненной несправедливости. К вечеру следующего дня появилась справка об освобождении Киркорова Ф.Б., 1967 г.р. от уроков физкультуры. Где и как достала мама это освобождение так и осталось нашей семейной тайной, но уроки физкультуры до самого окончания школы я больше не посещал. Как ни странно, впоследствии, это совсем не помешало мне успешно освоить основы хореографии, так необходимые в моей профессии. Наверное, просто сказалась хорошая наследственность. Отжатого с тех пор я не встречал. Что говорит мой бывший учитель физкультуры о "сосиске" - Киркорове теперь?... Люди часто вспоминают свои первые детские влюблённости, настигшие их чуть ли не в младенческом возрасте, меня сия чаша ранней любви благополучно миновала. Муза высокой страсти не являлась мне довольно долго. Влюбился я, по современным меркам, довольно поздно - в восьмом классе. К тому времени многие из моих сверстников и, в особенности, сверстниц успели не один раз поменять предмет обожания. Объект моего чувства, девочка Галя, проживала в нашем подъезде двумя этажами выше. Галя была на год младше и училась в седьмом классе нашей же школы. Моим папе, маме и двум бабушкам девочка нравилась, поэтому к нашему зарождающемуся роману они отнеслись благосклонно. Каждый день в девять часов вечера мы встречались на ступеньках нашего подъезда и шли прогуливать семейных болонок. Наши беседы приобретали всё более нежный характер, но закончилось всё совершенно неожиданно.
Светлым осенним днем, в начале нового учебного года, седьмые и восьмые классы отправились на выставку. Кажется, это было что-то из братских стран. Сейчас я уже не помню причины, но сие мероприятие я проигнорировал, абсолютно не предполагая роковых последствий столь легкомысленного поведения: с выставки симпатичная Галя возвращалась под ручку с одним из моих шустрых одноклассников. Восстановить наши отношения так и не удалось, хотя с моей стороны были приложены поистине титанические усилия. Не помогли ни болонки, ни многочисленные попытки вернуть душевный контакт. Я долго переживал, и даже ходил к её маме - просил мне помочь, но безрезультатно. В завершение, милая Галочка обозвала меня нудным и гордо отбыла на свой четвёртый этаж. Ухаживания одноклассника вскоре прекратились, но ко мне девушка так и не вернулась. Так печально закончилась история моей первой и неразделённой любви. После были другие любовные приключения, удачные и не очень, но той горечи и безысходности, какую принёс опыт отвергнутого первого чувства, я не испытывал более никогда. Первый шаг из детства во взрослую жизнь был сделан, но полное и окончательное крушение корабль моего детства потерпел немного позже, при поступлении в институт. Иллюзиям нет места в реальной жизни, тех же, кто пытается совместить их с неумолимой реальностью, судьба, порой, наказывает. Иногда жестоко.
Юность
Школу я закончил в 1984 году. Вспоминая годы учёбы в Москве, папа посоветовал мне поступать в ГИТИС. Я бодро двинулся на штурм театральных твердынь и ... получил от ворот поворот! Если вполне здравомыслящие люди, знатоки своего дела, наблюдают за потугами очередного претендента на звёздную карьеру с презрительно-отрешенными лицами, в голову невольно закрадывается крамольная мысль: всё уже решено заранее и то, что происходит здесь - дешёвый фарс. Прошли годы и теперь, сам нередко заседая в подобных комиссиях, могу точно сказать: в основном, так оно и есть. Достаточно обратить внимание на успехи многочисленных отпрысков актёрских династий, беспрепятственно "проходящих по конкурсу" в наши ГИТИСы и ВГИКи, и пополняющих впоследствии многочисленную армию "чернорабочих" театрально-киношного цеха. При этом, талантливые ребята, личности, из которых, с годами, могли бы вырасти замечательные представители актёрско-режиссёрского сословия, остаются за бортом. Реакция приёмной комиссии на прочитанные стихи и спетые песни осталась за гранью моего понимания. О подтасовках на приёмных экзаменах я уже слышал, но ничего подобного не ожидал. Меня просто разделали под орех! Оказалось, что нет ни голоса, ни дикции, ни пластики, ни...ну, в общем, совсем ничего. В голову ударила звенящая пустота, в глазах потемнело. В тот момент не было никакого сомнения в том, что со мной поступили несправедливо. С детства вращаясь среди актёров и музыкантов, я считал себя лицом, безусловно принадлежащим высокому искусству. Со времён чтения сказок в театральных подсобках, ни на йоту не сомневался, что принадлежу к избранным, в мечтах видел себя в огнях рампы, слышал аплодисменты и принимал цветы. Мне казалось, что та самая "неразумная сила искусства", которую воспел Заболоцкий, уже подняла меня над миром серости и посредственности, а теперь мне предлагалось признать себя его частью. Я не мог с этим согласиться. Поклоняясь Мельпомене, не захотел поклониться её нерадивым слугам, которые использовали музу в качестве подмостков. Выслушав заклинания мэтров о никчемности моего таланта, я заявил присутствующим, что они ещё пожалеют, и громко хлопнул дверью, покидая аудиторию.
За всё в жизни приходится платить. История с экзаменами в ГИТИСе имела вполне неоригинальное продолжение. Хлопок дверью, после, отозвался эхом в срыве одних моих гастролей. Из театрального института мой путь лежал в музыкальное училище имени Гнесиных. Туда я прошёл без особых проблем. Запомнилось только, как в коридорах и на лестничных площадках одновременно "распевалось" огромное количество молодых людей, готовящихся войти в комнату приёмной комиссии. На фоне этой какофонии я и был принят. Учился увлечённо и с удовольствием. Вокал давался мне легко, хотя голоса, какого-то яркого или необыкновенного, не было. Приходилось много работать - способные однокурсники добивались результатов намного быстрее, однако многие, несмотря на феноменальные первоначальные успехи, ни на сцене, ни в жизни ничего не добились, вероятно сказалось отсутствие привычки упорно работать. Я очень старался и верил в свою звезду. Магическое притяжение сцены, неистребимое желание стать частью, и может быть лучшей, этого волшебного действа называемого эстрадой, позволили сделать невозможное - стать певцом.
Училище я закончил с красным дипломом. Государственный выпускной экзамен мы сдавали в конце мая. Каково же было моё удивление, когда в составе экзаменационной комиссии я увидел лицо, отказавшее мне при поступлении в ГИТИС! Пел я серьёзные арии - Мусоргского, Рубинштейна. Экзаменатор меня узнал - вспомнил долговязого абитуриента, которого "зарубил" пять лет тому назад. Верно, это его мучило - после экзамена он подошёл ко мне: "Молодой человек, теперь мы возьмём вас в институт без экзаменов". Мне живо представилась картина прошлого унижения и я тут же категорически отказался. Да и не нужен мне был теперь театральный институт. Это был второй хлопок дверью. В один прекрасный день, спустя уже десяток лет, вдруг узнаю, что запланированные давным-давно гастроли отменили, и что причастен к этому мой старый знакомый - "экзаменатор". Звоню ему. Думаю, вы уже догадались что я услышал. "Дверью не будешь хлопать!", - заявил чиновник от искусства и бросил трубку.
Дверьми я хлопаю до сих пор - не могу укротить буйный болгарский темперамент...