Наложница
Прекрасна, русокоса и юна,
откинув кружевное покрывало,
она, как синеокая волна,
на узкой оттоманке возлежала.
Вокруг неё томился праздный круг
таких же, как она, прелестных пленниц.
Здесь был гарем. И не было подруг
средь этих нежных пленниц и… соперниц.
Здесь вечно щла подспудная борьба,
здесь девы были в зависти едины,
здесь вожделенно каждая раба
мечтала о вниманье господина.
И уж когда вступал он в сей чертог,
устав от государственных деяний,
всеобщий муж, любовник, царь и бог,
то все склонялись в жажде подаяний.
И лишь одна русалка всякий раз,
мятежная дикарка и бунтарка,
не опускала перед ханом глаз
и не желала принимать подарка.
В её глазах опасных, как гюрза,
пылала, жаждой мести и проклятья,
безжалостно сожжённая Рязань,
зарубленные мать, отец и братья,
и бешеный крымчак иль янычар,
что, прилетев на аргамаке диком,
схватил её и приволок, как дар,
вот этому всевластному владыке.
Хан взял её насильно в ту же ночь
в своём шатре, под бурный рокот моря.
И было уже некому помочь
ей, сироте, в её безмерном горе.
А он, вдруг к ней внезапно прикипев,
мечтал о том, чтоб и она влюбилась,
и постоянно гнев менял на гнев,
и милость бесконечную на милость.
Он жаждал ласки, он молил любви,
он бил её и плетью, и кинжалом,
но всякий раз избитая, в крови,
она пред ним как мёртвая лежала.
И вот теперь опять её увёл
под тихий ропот гневного гарема.
И пал пред ней, и обещал престол,
и целовал прекрасные колена.
Но вновь она отвергла. Как всегда.
И он, взбешённый свыше всякой меры,
сорвал с неё одежды и отдал
на растерзанье двум своим нукерам.
Затем безмолвен, бледен, недвижим,
не пробуя унять внезапной дрожи,
смотрел, как распинают перед ним
ту, что была ему всего дороже.
И вдруг, схватив лежащий рядом меч,
опомнился. И диким двум гориллам
отсёк мгновенно головы от плеч.
И бросился СПАСАТЬ!
Но поздно было.
Недвижно стыли синие глаза.
Но в них всё так же яро, как проклятья,
пылала разорённая Рязань,
в крови лежали мать, отец и братья…
И, будто разум потеряв совсем,
рванулся хан в безумье и обиде,
и факелы схватив, поджёг гарем,
в единый миг весь мир возненавидя.
Его смогли с трудом остановить,
и, прискакав, три брата и сестрица
осмелились насильно поместить
в его же придворцовую темницу.
Где он порой, любой закон поправ,
сановников своих собрав до кучи,
рубил подряд – кто прав и кто не прав,
как будущих врагов, на всякий случай.
А сам сюда попав, стучал в замки,
ревел, рычал, хрипел до боли в глотке.
Но все засовы были так крепки,
как и стальные частые решётки.
И осознав, что некому спасти,
что стал он жертвой родственной измены,
и что ему отсюда не уйти,
он перегрыз себе зубами вены.
Струёй фонтанной выхлестнулась кровь,
вся жизнь мелькнула пред померкшим взглядом.
И тут, как дар, как жданная любовь,
ему явилась русая наяда.
Она возникла в лёгких облаках,
холодная, как будто бы с мороза,
и трепетали у неё в руках
две чёрные изысканные розы..
Он потянулся к ней и вдруг поник,
жизнь предпоследней каплей истекала.
Но,наклонясь к нему в последний миг,
она, его простив, поцеловала...
Когда наутро родичи пришли,
чтоб объявить ему о новом хане,
лежал он у порога весь в крови,
давно уже остывший, без дыханья.
В глазах открытых, как искринки льдин,
невыплаканно серебрились слёзы
и мертвенно мерцали на груди
две чёрные увянувшие розы.