Глава 2: http://www.stihi.ru/2018/09/21/2562
_____________________________________
ПОПУТЧИЦА. Глава 3: ПРИМЕРНЫЙ МАЛЬЧИК
— Я рассказывать не мастер, — предупредил Греков, закуривая. — Поэтому стану обо всём подряд, что вспомнится, и как получится. Уж не обессудь.
— Да ладно! — согласилась Алёна. — Как выйдет, так выйдет. А подряд, это хорошо, ага. Лучше с самого детства.
— С детства… Ну, хорошо. Детство у меня, действительно, было интересное.
«Домашним мальчиком» я никогда не был. Хотя читал очень много, и в шахматы играл, и настольные игры любил, и много всякого разного другого, но больше всего времени на улице проводил, у нас там приволье! В лапту, в «казаки-разбойники» играли, в волейбол, в городки, в «ножички», просто по селу и окрестностям шлялись, в прудах, в речке и на бочагах купались, а иногда и в озере, что в полукилометре от околицы, в лес ходили, рыбачили… словом, жизнь была вольная, родители особо не досаждали контролем, хотя разные табу имелись, конечно, которые нельзя было нарушать.
— Так ты деревенский, что ли, ага? — уточнила Алёна.
— Ну, вроде того. Не совсем деревня у нас, конечно, довольно крупное село. В школе человек триста училось, вот и считай, сколько народу жило в округе.
Всё у нас было: и магазины — не простой «сельмаг», какие обычно в деревнях бывали в то время, а целых два продовольственных, промтоварный аж о двух этажах, в котором торговали всем, от носков до мотоциклов, и даже отдельный, представляешь, книжный магазинчик, в котором, учитывая местную специфику отношений, иногда можно было отыскать что-то стоящее.
Больница была, не какой-то фельдшерский пункт, а настоящая, со стационаром, и даже зубной кабинет и родильное отделение имелись.
Почта, сберкасса, аптека, телефонная станция, клуб с кинозалом, детский садик и ясли, «чайная», то бишь столовая, КБО, швейная мастерская (громко называемая «ателье»)… в общем, много всего, что позволяло не чувствовать себя жителем захудалого захолустья.
Даже кое-какая мелкая промышленность имелась — льнозавод, маслозавод, пара лесопилок, мельница, хлебопекарня… Хотя большинство народа, всё же, в колхозе работало.
Каменных домов больше двух десятков, в основном, двухэтажных, в том числе и тот, в котором мы жили – старинный особняк, разделённый на четыре квартиры; да ещё целых две церкви – в центре и на кладбище, да не каких-то там крохотных, какие обычно в сёлах строили: у главной колокольня высотой 75 метров, другой такой во всей нашей области нет, даже в самом губернском, областном то бишь, городе.
Ох, полазали мы по ней! Стены были сильно раскрошенные, так вот, по выбоинам и выступам, и забирались наверх – где-то внутри, а где-то и снаружи; до крыши базилики было метров двадцать, а до «часиков», так в обиходе называлась звонница, пятьдесят восемь. Это выше двадцатиэтажного дома, представляешь? Изредка вскарапкивались ещё выше, по куполу до самого основания креста. В общем-то, купол очень немаленький, и потому изгиб его достаточно пологий и, лежи он на земле, по нему запросто можно было пройти в полный рост, как на обычную крутую горку; однако на почти семидесятиметровой высоте пробираться наверх, а особенно спускаться, вовсе не казалось лёгкой прогулкой, и хватало ума лезть только на четвереньках, страхуя себя руками. Но это редко. Чаще залезали только на «первый этаж», так звалась базилика, и сидели там или играли, как в парке – там за многие десятилетия целая куча деревьев выросла, не говоря уж про кусты и траву. Здорово там было, очень уютно! Добраться дотуда можно было почти десятком разных путей и способов, но время-от-времени кто-то придумывал или оборудовал всё новые, так было гораздо интереснее, чем всякий раз взбираться по-старому.
Случалось, срывались и падали. Не с самой верхотуры, разумеется, но метров с семи-восьми пару раз я кувыркался, бывало. Ничего, всё как-то обходилось, синяки и ссадины не в счёт. Я везучий!
Ох, что-то отвлёкся я.
В общем, не такой уж у нас был «медвежий угол», как казалось городским, которых немало приезжало на каникулы к бабушкам-дедушкам, и многие из которых, особенно москвичи, относились к нам с некоторым высокомерием, даже надменностью.
Кое в чём, конечно, мы тогда им завидовали – кинотеатрам, ТЮЗам и циркам, в которые они имели возможность ходить, да самую малость каруселям ихним и прочим «городским» развлекухам, да ещё чуть-чуть лимонадам с морожеными, которые в наши магазины очень редко завозились. Но теперь-то понимаю, что разве можно сравнить с нашим детством то, что было у городских детишек – ограниченное рамками одного двора и походами за развлечениями за ручку с мамами.
И я никогда и ни за что не променял бы то, что досталось на нашу долю, на самое распрекрасное городское детство, будь этим городом даже сам Ленинград.
— Дядя Вова, а сам ты каким в детстве был?
— Каким… да обыкновенным, вроде. Учился хорошо, легко, но никогда в отличники не лез, все десять школьных лет стабильно был в классе вторым, хотя родителям, наверное, очень хотелось, чтобы их сын был лучшим по успеваемости. Хотя особо я их не огорчал, троек не было никогда, разве что по рисованию случалось получить, да и четвёрок тоже не особо много, что ещё надо? А зубрить или прогибаться перед учителями, некоторые из которых не особо меня любили за то, что часто спорил и любил задавать вопросы, на которые они далеко не всегда могли ответить, это было не по мне.
Хотя, многие, глядя на меня теперешнего, вряд ли поверили бы, что класса до пятого я был примерным мальчиком. Ну, почти примерным. Знаешь ли, как говорится, положение обязывало: мама и отец учителя, и если многим что-то и сходило с рук, то обо всех моих проказах родители узнавали незамедлительно, и тогда попадало крепко ради сохранения родительского авторитета. В общем-то, чаще страшило не само наказание, а почти неизбежно с ним связанное унижение; первое я вполне мог перенести, а вот второе и было самым настоящим наказанием. Нет, родители моё достоинство старались не задевать, хотя и не всегда это у них получалось; скорее, я сам с малых лет чересчур остро реагировал на любое насилие, даже, если что-то делалось «во благо». Или якобы во благо, поскольку стереотипы и принципы тех лет во многом не соответствовали восприятию мира, которое уже в какой-то мере сформировалось самостоятельно. Точнее, наверное, это я не вполне «соответствовал» им…
Впрочем, я и сам старался родительский авторитет поддерживать и их не огорчать. Да и просто кое-что самому бывало не по душе из тех проказ, что нередко затевали ровесники; в каких-то из них я участвовал, но случалось, и отказывался.
Трусом я никогда не был, однако во всём старался проявлять осторожность, зачастую вполне разумную, но порой и чрезмерную; в глазах очень многих сверстников такое вполне могло казаться трусостью, или во всяком случае, нерешительностью. Впрочем, нерешительность на самом деле в определённой мере была мне свойственна – не как таковая, просто я очень не любил и не люблю быть неправым, и поэтому нередко для принятия верного решения требовалось определённое время, чтобы продумать и оценить все результаты и последствия, это-то нерешительностью и являлось, или казалось.
В общем, из-за всего этого многие сверстники относились ко мне с некоторым предубеждением, а некоторые даже с неприязнью, считая не равным себе. Хотя нередко это «неравенство» виделось им в том, что хорошо учусь, много читаю, не ругаюсь матом и много чего ещё делаю «не» – не так, как они. А в какой-то мере эта неприязнь определялась попросту тем, что родители были учителями, а не «пролетариями» местного пошиба, как у большинства из них. На то, что про меня думают, мне было глубоко плевать, конечно, но со многими всё же определённая дистанция была, долго до конца « своим» не был. Хотя никто из нормальных ребят меня не чурался, но и особым авторитетом я не пользовался.
Конечно, полных придурков, которые всерьёз считали, что их вечно пьяные полуграмотные отцы и вульгарные матери, не прочитавшие в жизни ни одной книжки, являются «правильными людьми», а учителя и прочая «антилехенцыя» – априори полное чмо, было не так уж много, но всё же нередко они изрядно портили жизнь.
Так было до пятого класса, когда в квартире напротив поселилась новая учительница, Ольга Николаевна Кочетова с сыном Юркой. Мы с ним быстро сошлись – вначале просто по-соседски, но вскоре крепко подружились и часто проводили время лишь вдвоём, если игры и забавы не требовали большой компании.
«Примерным мальчиком», в отличие от меня, Юрка вовсе не был, не был и «учительским сынком», отчасти, потому, что никоим образом не соответствовал подобному определению, отчасти из-за того, что мать его, в сущности, учительница была совершенно бестолковая и абсолютно не строгая, потому многие её вообще за учительницу-то не считали и вытворяли на её уроках что вздумается; парадокс, но в той среде отсутствие учительского авторитета у матери едва ли не автоматически добавляло уважения сыну. Хотя учился он неплохо, и книжки читал, как и я, «запоем» и в огромных количествах, но как-то сразу стал «своим» среди наших сверстников. Однако моя компания устраивала его, всё же, гораздо больше, и для забав нам часто вполне хватало друг друга.
Ох, чего только у нас с ним не было! Хотя в общих играх и забавах мы тоже участвовали, но было и множество своих, которыми занимались только вдвоём.
Игрушек было не так уж много, поэтому многие приходилось делать самостоятельно. Более всего не хватало оружия, ведь игры «в войну» занимали тогда у мальчишек весьма немало времени. Мы с Юркой делали его из досок – вырезали нужную форму, затем долго и тщательно доводили «до ума» ножом, а под конец выскабливали осколками стекла. Целый арсенал у нас был – винтовки, автоматы, пулёмёты, пистолеты… Наверное, у меня с тех давних пор любовь ко всяким деревяшкам; я и сейчас в свободное время над ними иногда «колдую» – шкатулочки всякие делаю, рамочки, полочки, подсвечники, много всякого ещё; да что там рамочки – у меня дома все двери самодельные, и мебели такой почти половина, да не в первый раз уже сделанной.
Ещё игрушки лепили из пластилина. Опять преобладала «военная» тема, чёрт бы её… К миниатюрной военной технике из игрушечных наборов мы добавляли немалое количество самодельных танков, пушек, бронетранспортёров и прочего, а потом выстраивали свои «армии» на разных концах комнаты и вели бои, швыряя по вражеской технике ластиками; и заканчивались эти войны лишь тогда, когда наши самоделки превращались обратно в бесформенные куски пластилина…
Лепили и многое другое. Одна из любимых тем была индейская. На улице играли «вживую», то есть, стреляли из настоящих, опять же, самодельных, луков, рубили деревянными томагавками «бледнолицых», в роли которых чаще всего выступали заросли репейника на пустырях, строили в окрестных перелесках настоящие вигвамы из жердей и еловых лап… Даже трубки мира, тщательно вырезаные из веток, курили; правда, вместо табака была лишь сухая трава, дым от которой был кислым и сильно драл глотку, отчего удовольствие от «примирения» нередко бывало изрядно подпорчено. А домашним вариантом игр были сражения пластилиновых индейских племён между собой и всё с теми же негодяями-бледнолицими.
Позже появились пластилиновые пираты, их сменили разбойники знаменитого в те времена Капитана Тенкиша, древние греки и мессенцы, средневековые рыцари, потом русские и французские солдаты времён первой отечественной войны, снова индейцы…
Не понимаю, почему у меня, никогда толком не умевшего даже рисовать, лепные фигурки выходили достаточно неплохо; Юрке же порой удавались вообще едва ли не шедевры.
Каждый год строили мы на задворках землянки и проводили в них немало времени. Каждый год, потому что весной они обрушивались – стены укреплять было нечем, старых досок едва хватало на перекрытия. Но мы не унывали, и всякий раз, едва просыхало, снова ворочали по нескольку тонн земли, оборудуя для себя уютные уголки сугубо личного пространства.
Не прошла мимо и страсть к коллекционированию. Начинали со спичечных этикеток, собирая разбросанные повсюду пустые коробки, а найденными «дублями» тайком подменяли те, что были в запасах у родителей. Однако через какое-то время Юркин отчим притащил откуда-то целую гору выломанных коробочных крышек с огромным количеством новых «марочек», так мы почему-то называли этикетки, и после недолгого периода восторга от обладания столь великим богатством увлечение постепенно угасло. Потом были настоящие марки, собирание которых было вдвойне интересно ввиду малой их доступности; не помню даже толком, откуда они у нас брались после того, как были перерыты ящики со старыми письмами и скуплены все образцы на почте.
Несколько особое место занимали сигаретные пачки. Картонные не брали, ценность для нас представляли только бумажные, поскольку мы их разворачивали и использовали в качестве денег – нашей только с Юркой «личной» валюты. По договорённости, каждая (по названию) пачка имела определённый номинал, тем выше, чем красивее была пачка, или чем реже она попадалась. Мечтой было собрать сто штук одного «номинала», чтобы склеить банковскую пачку, но удалось набрать столько лишь некрасивой и потому малоценной «однодолларовой» болгарской «Шипки».
На эти «деньги» покупали мы друг у друга игрушки, книжки, разные другие ценные в ту пору вещи, а ещё играли в карты, домино и кости. Но в карты и кости мне не везло, и я не раз оказывался полным банкротом, Юрка же, соответственно, изрядно богател. Поэтому, может быть, теперь я ни в какие азартные игры не играю, кроме одной, о которой, быть может, расскажу отдельно. А может, даже и сыграть получится.
Однако мы не только развлекались, но и работали. Домашние дела, к которым с малых лет были привлечены, само по себе, но ещё и другие делали, чтобы заработать деньги. Способов для этого было немало, и мы с Юркой достаточно много времени посвящали таким занятиям, как сбор металлолома, макулатуры, костей и прочего «вторсырья», за которые в приёмных пунктах (их в селе было целых два) платили вполне немалые для мальчишек деньги.
Весной драли по берегам прудов ивовое корьё, за которое тоже неплохо платили, осенью собирали и сушили рябину, сдавая её потом в аптеку.
Собирали мы и «посуду». Почему-то во все времена собирать и сдавать бутылки считалось занятием почти что непристойным. То есть, сдать пустые стеклянные банки или бутылки из-под лимонада было вполне «прилично», а вот водочные, винные и даже пивные — едва ли не позорно. До сих пор не понимаю, почему. Что плохого в том, что мальчишки работают, вместо того, чтобы всякий раз клянчить деньги на кино или ириски у родителей?
Конечно, не обходилось и без озорства и всяких-разных строго запрещённых забав. Юрка вообще пацан был очень энергичный, непоседливый, ему всегда требовалось что-то новенькое, неизведанное; и, хотя был почти на полтора года моложе, нередко именно он выступал зачинателем новых затей, если прежде к ним не подводила моя неуёмная фантазия.
На колокольню, кстати, впервые именно по его предложению полезли, а это было в глазах взрослых едва ли не самым жутким преступлением, за что карали беспощадно. Но никто не узнал, да и потом как-то умудрялись попадаться не часто, хотя церковь стоит в самом центре села, рядом со школой и всего в полсотне метров от нашего дома.
Не только луки и арбалеты делали, но и «настоящие» пистолеты – «поджиги», заряжавшиеся потихоньку стибренным у отца или выменянным у сверстников на другие ребячьи ценности порохом и стрелявшие обрубками гвоздей или шариками от подшипников. Из рогаток стреляли, взрывали карбидные и натриевые бомбы, запускали пороховые же ракеты, на льдинах и плотах катались, с самодельными парашютами с водокачки прыгали… Много, чего вытворяли!
В общем, победокурили вволю, хотя иногда, всё же, о наших проделках узнавали родителя или учителя, и тогда доставалось весьма крепко. Но с той поры, когда я начал участвовать в опасных забавах и потихоньку нарушать всевозможные табу, сверстники стали относиться ко мне несколько иначе. Хотя до полного «равенства» покуда оставалась определённая дистанция.
Ох, если бы начать рассказывать обо всём, чем тогда занимали своё время, нужно было бы рейс брать до Владивостока, никак не ближе!
Греков замолчал, погрузившись в воспоминания, но нетерпеливая попутчица не дала долго побыть наедине с собой.
— Слушай, а кличка у тебя была? У всех же мальчишек прозвища бывают!
— Ха! По-разному обзывали. Сначала пытались «Гречкой» дразнить, но я наглухо игнорировал такое обращение, и оно не приклеилось; пробовали Греховым, тоже не вышло у них; в конце-концов стали звать «Гре́ка»; ну, против этого я не возражал, это было совершенно традиционно и вполне нормально. А позже стал просто Грек, так и по сию пору иногда кличут давнишние знакомые.
— Гре́ка мне больше нравится! — заявила Алёна. — «Ехал Грека через реку…»
— «Рак за носик греку цап!» — подыграл ей Владимир и, изобразив из ладони «клешню», щёлкнул пальцами перед самым носом девушки.
— За ру́ку! — слегка испугавшись от неожиданности, притворно-капризно запротестовала та. — И я не Грека, это ты Грека! Да ну тебя!
— Грека, Грека, Грека! — весело поддразнил Владимир, которого детские воспоминания привели в совершенно благодушнейшее настроение. — Что, разве плохо?
— Нормально. Но я же не Грека. Ладно, не стану тебя Грекой звать. «Дядя-Вова» всё-таки лучше, ага.
— Ну, как хочешь. А жаль! Были бы два Греки, вон, как раз через Оку переезжаем; там, знаешь, раков сколько! Кстати, пожалуй, пора перекусить; помнится, где-то тут, за Каширой, стоянка должна быть, а там неплохая кафешка; раков там вряд ли подают, а вот шашлыки настоящие кавказские.
Продолжение следует.
_______________________________________________
Глава 4: http://www.stihi.ru/2018/09/21/2597