И. Б.
1
С утра сегодня, в надцатую годовщину
изгнания нашего из рая
валит снег и, нарядившись на дармовщину,
город похож на взъерошенного попугая.
Мечеть на белом, как затёртый во льдах «Челюскин»,
бездыханной трубою уткнулась в небо
и пытается вспомнить, как будет «sos» по-русски.
Давненько же я здесь не был!
Столбы и стволы дерев залеплены сбоку гипсом.
Свежеперебинтованные крыши окраин
вплотную подводят к весьма тривиальной мысли
о том, что рано ли поздно заживают все раны.
И ничего не добавить к тому,
что уже заповедано мифом
про оплошность певца по дороге из ада,
и подружку его,
упорхнувшую вспять тенью нимфы,
мол, оглядываться не надо!
Пора бы усвоить,
что всякий глоток восторга,
как говорится, ныне и присно,
таит в себе горьковатый привкус
то ли в виде законной пошлины, то ли долга,
и чаще всего застаёт врасплох, как сердечный приступ.
Поэтому и выздоравливаешь долго — долго...
Пожалуйста, дорогая,
избавь моё поражение от щадящего грима!
Эта площадь, распахнутая до края,
чертовски похожа на исполненный укоризны
взгляд вдогонку моей промчавшейся мимо
много чего — в том числе и твоей жизни.
Что ж, пора нахлобучить
по самые брови колпак с бубенцами,
разделить искалеченную скамейку с подвыпившим нищим
и смотреть, как трамвайные рельсы мерцают
в светлом раструбе фар, как снежинок весёлые тыщи
под колёса кидаются...
Сами.
2
Чуть больше, чем ничего и чаще, чем иногда
зачёрпывает весло... Зализывает вода
быстрее, чем языком на теле клеймо беды
подраненный в чаще зверь, залегший до темноты.
О, плот мой, души оплот, держись на плаву, держись!
Сильнее, чем натиск волн, привычка длиною в жизнь,
где слишком велик азарт без правил и судей, где
победы твои сродни царапинам на воде.
Где тонущих пятерни, приличия все поправ,
с проклятьями и мольбой хватают чужой рукав,
как будто бы там, на дне, в обнимку теплей, чем врозь!
Мой шанс и свой риск свяжи потуже узлом и брось
кому-нибудь... Мне ж волна надёжнее, чем гранит,
покуда звезда видна и случай пока хранит.
3
Бог видит сон, и мы в нём персонажи,
настигнутые жизнью на земле,
где камень, стебель, веточка пейзажа —
всяк жаждет быть в единственном числе.
Когда-нибудь Господь разлепит веки —
следа не оставляя ни на чём,
и мы уйдём, оплаканные ветром,
легко сиротство вскинув на плечо.