Любая эпоха для нас западня.
Любое из поприщ с терновником схоже.
Идущий за мною сильнее меня,
но лик его мягче, и это тревожит...
Я знаю народ этот лучше, чем он —
толкуют о милости как о приданом!
Во время крещенья я был поражён,
как сильно смутилась вода Иордана!
Уже как сумел приготовил пути,
былая гордыня и ревность остыли —
я обувь его недостоин нести,
я сумрачный глас, вопиющий в пустыне
о том, что тирана творят холуи,
о том, что полцарства за прихоть девицы
и даже на блюде фрагменты мои —
почти ничего перед тем, что случится!
В темнице, как зверь на цепи, без огня
с печалью провижу грядущее, Отче!
Идущий за мною сильнее меня,
поэтому с ним обойдутся жесточе.
Где будут двенадцать с Петром и Фомой,
расслабленные, что восстали с постелей,
когда над толпою поднимется вой «Распни!!»
Даже римлянин будет растерян...
Кой дьявол им всем запечатал уста —
калекам, слепцам, бесноватым и прочим,
кого исцелил он движеньем перста?
Воистину, нас и молчанье порочит.
Ужели прозревший вдруг снова ослеп?
Знать, худо стезя приготовлена... Где же
те тысячи, евшие рыбу и хлеб,
те сотни тянувшихся к краю одежды,
когда его навзничь повалят на крест,
гвоздями прибьют, как на той живодерне,
когда небеса почернеют окрест,
когда содрогнутся и камни, и корни...