Спасительная тень, даже прохлада,
оазис среди уличной жары,
куда, казалось, уроженцу мест
икон порубленных и взорванных церквей
вход, как исчадью ада,
должен бы быть строжайше запрещён,
я наблюдаю с краешка скамьи,
отполированной до блеска
одеждами ушедших поколений,
мерцание негаснущих свечей
и думаю о том, что было б грустно,
когда бы дело рук твоих
не простиралось дальше твоей жизни...
Орган, вполголоса плетущий фугу,
делает паузы, как будто бы старик
на лестнице крутой, тогда снаружи
визгливым абразивом реставратор
врывается, как вопль из преисподней.
Великий памятник каменотёсам,
что не оставили своих имён
на вырезанных словно из бумаги
ажурных арках и изгибах свода,
где обитает чуткий резонанс.
Подчеркивает цокот модных шпилек,
над спесью и тщеславием смеясь,
к смиренно шоркающим он мирволит,
шероховатый звук сводя на нет.
Монашенка, колени преклонив,
творит молитву в позе эмбриона,
и хоть мы рождены для вдохновенья,
для звуков сладких и молитв,
я не могу последовать примеру —
о чём и как просить, не зная слов? —
и чувствую, обломок атеизма,
в отличие от здешнего наш бог,
столь долго видя лень, нелюбопытство,
затем бессмысленность и беспощадность,
давным-давно махнул на нас рукой!