И розы, и фонтан, и я бреду
по парку Горького: в нём только два маршрута:
путь скорби и путь радости. Сегодня
я двигаюсь по первому, как видишь.
Иначе для чего бы мне слова,
скамейки, листья, вянущие травы,
вся тяжесть ночи над моим лицом,
все фонари, беременные светом;
я их значенья знаю наперёд
и рада бы забыть, да не выходит.
В столовой пахнет брокколи. Паук
ползёт по ветхой шторе прямо к солнцу.
(сгоришь, Икар, сорвёшься!) Для меня
так это ясно, как простая гамма
(родился я с любовию к искусству
и всё такое: повторяй, шарманка,
ведь твой удел — в тенях ходить покорно
и повторять, всего лишь повторять).
Такое дело: жить есть умирать
и говорить, надсадно и бесцельно,
но я уже не верю в благодать
и в чей-то лик, висящий над постелью;
тащусь куда-то, стражду еле-еле
(но с громкостью в сто сорок децибел),
с лицом весёлым — это ж не предел! —
стою перед тобой, как на расстреле.
Твой образ чужд сочащейся весне,
ольхе в цвету, берёзовому соку,
а из меня торчит листва травы…
Проснись и пой, салатовая ветка!
В незрелом недомыслии своём
выныриваю из подземной спячки
и замираю: стойте, красный свет;
написано в метро: не прислоняться,
так я уйду, не бойтесь, я уйду.
Осенний день, дожди, и я бреду
по парку Горького: в нём только два маршрута —
зачем мне выбирать один из них?..
Словесный ком царапает гортань:
сгоришь, Икар, сорвёшься! Так и будет:
весна бушует за моим окном
и тонкая травинка рвётся к солнцу.