Голубые купола,
небо разморожено;
что лечу я, как стрела,
по сырой Остоженке?
Не от горьких ли кручин
прячу лик заплаканный,
чтобы песни на печи
выть в деревне с бабками?
Догорай, моя звезда
да тоска голодная,
раз взяла меня беда
дюже подколодная!
Так и душит, как питон,
шепчет: «Плачь, красавица!»
Это как-нибудь потом:
это мне не нравится.
Я ведь не простых кровей,
слышишь, сыть дракония?
Пересвет ли, Челубей,
всё едино воин я.
Коль проткнёшь меня, судьба,
бивнями моржовыми,
стыд позорного столба
не пойду прожёвывать!
Не морозь меня, мороз:
даже в стужу дерзкую
сохраняю — не вопрос! —
правила житейские.
Я не верю в белый шум
(ведь душа чернейшая!)
и хореем не пишу
никогда, конечно же!
Это просто на бегу
было, друг мой, сложено:
я ж по-прежнему бегу
по сырой Остоженке!
Ты уж мне не прекословь
(тут плачу я сторицей)
А за радость и любовь
мы ещё поборемся!