Горы смотрят угрюмо в туманную даль,
пряча в памяти сотни туристских историй,
и, жирок нагулявшая летом, кефаль
потянулась к зимовью в Азовское море.
Пиленгасы – туда же, туда же – хамса,
заштормило, и вот затужил подшофе я,
что подводной охоты, её чудеса,
побледнеют с утратой достойных трофеев.
Карнавальное лето распалось, прошло,
осень тоже скукожилась, холодно стало,
и на пляж опустевший шторм вынес весло,
как трагедии тайной вещдок запоздалый.
Надо эту идею обдумать, и я
в бар иду, чтоб поддать, коль взгрустнулось, на славу:
облаками укуталась Кизил-Кая,
что с яйлы наползают холодною лавой….
Не люблю я кичливых, неумных людей,
опасаюсь я их, словно порчи иль сглаза;
почему-то рожденьем стихов и идей
я всегда непогоде и грусти обязан.
Словно что-то родное утеряно мной,
что терять было жалко по многим приметам,
потому и пишу я запоем зимой,
вспоминая, как жил я поэтом всё лето…
Облака над плато ветер в кучу согнал,
власти «гонят пургу» о жилищных тарифах,
и уже я томлюсь, словно свыше сигнал
получил, что пора мне подумать о рифмах.
Я пойду на развилку, поймаю такси,
и к тебе понесусь через мрак мирозданья:
если веруешь в Бога, его попроси,
чтобы чад вразумил в неразумных блужданьях.
Потому что дожди, снег и слякоть, ветра,
не сейчас, так попозже, навалятся сдуру,
и пора доставать и носить свитера
и пальто, что удобно, но портит фигуру…