Явился мне ночью волшебник печальный.
Представился: «Звать меня - ГИТИС.» -
«Вы ль, это, учитель? Садитесь.
По стопке?» - «Протопал я путь этот дальний,
Твоим чтоб винищем огонь пригасить,
Что душу мне жжёт – силы нет выносить!» -
«Но как же все эти…» - «Малыш, помолчи!
«Все эти» - медийно-крутые?
Жлобьё, трепачи, стукачи и рвачи,
Что впаривают за золотые
Зелёный медяк – а как грянут фанфары,
Бегом за кулисы делить гонорары…
К чертям! Сказ мой нынче – к тебе, ученик».
Я снова начислил – и ухом приник.
«Я, всегдашняя кузница кадров
Для десятков советских театров,
Угнездился – что тут особенного? –
В переулке имени Собинова.
Чем, скажи, певец не въехал в масть
Власти то ль российской, то ль московской?
Хрен их разберёт – ну, власть есть власть:
Переулок стал Мало-Кисловским.
Это были цветочки. А там –о-го-го! –
Перекраивать стали МЕНЯ САМОГО!
То РАТИ, то РУТИ, то РИТИ… твою мать!
Чтобы Риту увлечь, не нужна мне их рать.
Вот РУТИ – наиболее будет под стать
Той рутине, которой забиты мозги
Митрофанушек, выбл.дков Бабы ЕГЭ…
Рот откроют – аж перед глазами круги!
А пошлёшь - папик с баксами, словно к слуге,
К ректоришке. Тот – в струнку. И вновь пред тобой…
Нет, не Марк Крысобой – нет, скорее mouse boy.
И вот, напялив умственную маску,
Сквозь тошноту я слушаю кретина,
Что мнит себя грядущим Аль Пачино
И мне кошмарную вещает сказку:
Шекспир, мол, на манер Козьмы Пруткова,
(Хоть из Пруткова – ни бельмес, ни слова!)
Из четырёх был борзописцев склеен,
А там – Екатериною взлелеян.
(Что Катерина с British Betty – не родня,
Так это мелочь, проходняк, фигня!
А что, при Александре жил Прутков?
А Александр вааще-то кто таков?)
Две вещи есть, что без конца и края:
Вселенная и глупость мировая –
Резонно утверждал старик Эйнштейн…
Взбодрился наш придурок: «Эйзенштейн?»
И я взбодрел: ужель ума услышу глас
От этого я нео-троглодита?
Увы… восторга пламень вмиг угас,
Когда я с грустью понял: карта бита.
«В натуре, помню! Сёма ЭйзенштеЕн» -
Вещает новый Щепкин – «Был ботан
Со мной за партой. Ну, как лох, рассеян,
Но списывать давал мне – наш пацан!»
Я – в сон. Сквозь дрёму слышу: «Станиславский?
Так это ж хахаль был царицы Савской!
А Клеопатра – это ж Цезарь в бабьем платье,
А Бах и Оффенбах – двоюродные братья…»
Умолк дедуля ГИТИС. Трубку распалил.
Изрёк, пуская дымные колечки:
«Ну, вот, братишка . Что я мог – то и излил,
Нет дальше силы – за тобой теперь словечко.
Вот скажи, выпускник девяностых –
Незатейливо, честно и просто:
Какие вновь готовят нам пассажи
Очередные ПЕРЕИМЕНАЖИ?»
Глоток – и ответ: «Уж прости, мой учитель –
По ходу, плохой из меня утешитель.
Но – факты упрямы. Тебя не обижу,
Сказав только то, что сам слышу и вижу:
Давно уж мы к разуму слепы и глухи –
Лишь только швыряли бы money нам.
Что дива, коль перебрусчатят Кислуху
Не в Собинова, а в Собянина!
И всё ж в сей Кислухе негоже нам киснуть –
Откинется самоизбрАнная власть,
Коль в ужасе въедет: уж НЕ ВО ЧТО красть!
А ты будешь жить, дед – и ныне, и присно!"
Я, пока не почил, буду петь и орать:
НЕ УГРОБИТЬ ИСКУССТВО! НЕ ПЕРЕИЗБРАТЬ!