Мы поднимались в лифте или вертолёте,
Ловя в прицелы полуночные огни.
Я видел зарево, тугие сгустки плоти,
Слепые лица, перемотанные скотчем,
И западение зияющих глазниц.
Здесь было не́ с кого спросить за Хиросиму,
Слова беззвучно осыпа́лись на песок,
Но что-то в мутном далеке горело синим,
Безмолвно вспышки пробегали по кабине,
И, как ответ, ложились пальцы на курок.
Потом во тьме скрипели ржавые ворота,
Хрипели лошади, звенели стремена —
Степные всадники неведомого года
Насквозь пронизывали купол небосвода,
Сжигали хлеб и вырезали племена.
Я помнил каждого и знал их поимённо —
Сумевших выжить в приснопамятном году,
Роняло капли пламя солнечной короны,
С пролива Беринга бежали онкилоны,
Смещая к западу Полярную звезду.
Законы Ветхого завета по-арабски
Твердил под кожу проникающий иврит,
В ближневосточные хиреющие лавки
Пророки истово вбивали томогавки:
За ропот — око, за упрямство — геноцид.
От лихорадки коллективного психоза
Радиоволны оплывали по домам,
Царил мучительный восторг апофеоза,
Филонеисты антрополога Ломброзо
Гадали встречным о судьбе по черепам.
Вчерашний ангел, обескрылевший и старый,
Ещё до света обратившийся ко злу,
Готовил санкции, болезни и удары,
Вращал потрёпанный макет земного шара,
Давился смехом и вонзал в него иглу.