Поколение, к которому отношусь и я, не отступало с боямив 1941 году, не участвовало в защите Москвы, не участвовало в Сталинградской и Курской битвах, не штурмовало Берлин и не водружало Знамя Победы над фашистским Рейхстагом. Нас обожгла война потерей отцов и дедов-фронтовиков. Болью, горем и переживаниями матерей, послевоенной разрухой, нищетой и голодом 1947 года, когда случился неурожай, скромным семейным достатком и сиротством. По крайней мере, я так за всю свою жизнь и не узнал – «А что такое отец?» Для меня отец – это несколько его курсантских и лейтенантских фотографий 1939-1940 годов и справка, которую я предоставил при поступлении в Высшее военно-морское училище им. Фрунзе в 1959 году, где было сказано, что отец погиб 1 июля 1943 года.
Отец закончил в феврале 1940 года военное училище Пограничных и внутренних войск НКВД СССР им. Кирова в городе Орджоникидзе, ныне – город Владикавказ. Начальником училища в период учёбы и выпуска отца был полковник Шилов Фёдор Николаевич. Отец после выпуска из училища получил назначение в 5 Донской полк, дислоцировавшийся в городе Риге.Войну он встретил в Риге 22 июня, когда т.н. «пятая колонна» уже обстреливала наши военные части. С 24 июня началась эвакуация семей военных. Отец, единственно, что успел - проводить до поезда на Рижском вокзале мою маму с двумя детьми – моим старшим братом Борисом 1936 года рождения и моей сестрой Галиной 1939 года рождения. Моя мама, Людмила Ивановна, дочь русского офицера, выпускника Владимирского пехотного училища, И.А. Жеребилова и внучка русского офицера, выпускника Елисаветградского юнкерского кавалерийского училища А.А. Шнейдера, шесть суток добиралась в Курскую область к своему отцу. В суматохе на Курском вокзале в Москве она потеряла сумку с документами и деньгами. И что бы вы думали? Сумку кто-то нашёл, и она была возвращена матери. Представляете, какие же люди были в общем горе и неразберихе, чтобы вернуть документы и деньги! Вот они, советские люди!
Я родился в августе 1941 года уже не в Риге, а в Курской области, у деда. Как вы понимаете, моя мать добиралась шесть суток к своему отцу с двумя детьми и беременная мною на восьмом месяце. Она рассказывала, что в поезде, который бомбили недалеко от Риги, некоторые женщины от безысходности и страха сходили с ума. Но самое главное – никто не оставлял своих детей на произвол судьбы, как это принято во времена «свободы и демократии», которые перепутали со вседозволенностью новые девочки-сеголетки.
Наша связь с отцом оборвалась навсегда на Рижском вокзале в июне 1941 года. Отец так никогда и не узнал о том, что у него родился сын. Донской полк с боями отступал до города Таллина. В ходе отступления и жесточайших боёв отец был ранен в руку. Остатки полка были погружены на транспорта в Таллине. В итоге ему досталась участь совершить тот трагический и героический переход кораблей и судов из Таллина в Кронштадт в августе 1941 года. Многие корабли и транспорта стали жертвами фашистских налётов и подрывов на минах. С конца августа по 8 сентября отец лежал в госпитале в Выборгском районе города
Ленинграда. После выписки из госпиталя был назначен командиром взвода в 10 полк 21 дивизии войск НКВД.21 дивизия вела бои в районе Автово, Лигово, Пушкино. Здесь отец и погиб 1 июля 1943 года.Летом 1943 года в наши места приезжал сослуживец отца на побывку после ранения. Говорил, что мой отец был раздавлен танком - вроде бы граната, которую он бросил, не взорвалась. Так ли это, не так, неизвестно. Сослуживец отца сам погиб несколько позже. Связь с отцом так и не была установлена. Мои попытки более подробно узнать ещё что-то о судьбе отца оказались безрезультатными.
Меня крестили, как это было принято в православных семьях, осенью 1941 года в нашей церкви, построенной в 1864 году «тщанием подпоручика Андрея Толмачёва и освящённой в честь в.м. Дмитрия Салунского». Так сказано в Церковной ведомости за 1915 год. Церковь эта никогда не закрывалась, потому что её прихожанами были рабочие сахарного завода, а сахар по советским временам был стратегическим сырьём. Находясь в отпуске на Родине в 2008 году, я познакомился с настоятелем этой церкви отцом Иосифом – бывшим морским пехотинцем Тихоокеанского флота. Это он сумел вернуть надгробную плиту и установить её у восточной части церкви. Она посвящена основателю церкви подпоручику Андрею Толмачёву. Её долгое время использовали в качестве мостка у колодца. Позже я посвятил стихотворение этой старинной церкви:
Крест в России по росту –
Возжигайте свечу!
Вот дорога к погосту –
«Умирай!» «Не хочу!»
Это, брат, отговорка –
Ты России родня:
Укатала ведь горка
Всех до Судного Дня!
Бродят призраки в хате,
Нет в полях борозды,
А следы на асфальте –
Со слезою следы!
Плакать всё же не стоит
И не стоит рыдать –
Церковь всех успокоит
И вернёт благодать!
Тут особая смета
Воедино свела
Красный флаг Сельсовета
И Красу–купола!
Принимайте загадку
Немудрёной строки –
Ведь не тронули кладку
В грозный час земляки!
Что им лозунги-крики?
Что им Бог без Царя?
Вот и радуют лики
Люд честной с алтаря,
Колоколенка светит
И летят облака –
Дай-то, Бог, перекрестит
Всех Святая Рука!
Война на нашу территорию и на наш небольшой посёлок пришла в 1942 году. Мы оказались между двух огней – с запада немцы, с востока советские войска. Бьют немцы – бежим на восток, бьют наши – сидим в погребах. У меня на уровне подсознания с детских лет навсегда осталось неприятие взрывов. Видно так распорядилась память. Выходя в море на корабле, всегда требовал тщательно крепить все предметы, чтобы в штормовом море ничего не гремело. До сих пор не переношу взрывы новогодних петард. Остался навсегда детский испуг.
С немецкими солдатами «познакомился» вначале 1943 года. Где-то в январе к нам в дом постучали. Когда открыли дверь, оказалось, что это немецкая разведка: два солдата в белых маскхалатах с ручными пулемётами. Ничего не спрашивали, зашли обогреться, как хозяева. Пулемёты сложили на стол. Я лежал рядом в кроватке. Моя бабушка Софья Александровна прекрасно говорила на немецком языке. К счастью, это уже были не те немцы, которые разрядились на Белоруссии и наших Западных областях. Они уже понимали свою безысходность. Из разговора выяснилось – они рабочие, недавно призванные. Увидев, что моя мать держится за грудь, один из немцев спросил – «Что случилось?» Бабушка ответила, что у неё болит сердце. Рыжий немец достал какие-то таблетки и подал их матери. Через полчаса немцы ушли. Эти немцы будут разбиты и в большей массе погибнут в феврале-марте 1943 года при наступлении наших войск.
Был случай, когда к нам в дом пришёл полицай в сопровождении двух немцев. Мать поняла - пришли за ней, так как полицай прекрасно знал, что она жена офицера. Полицаем оказался бывший герой Советско-финской войны, о котором в 1940 году писали областные и местные газеты. Мать его знала и в отчаянии стала стыдить полицая, понимая остроту своего положения. Полицай молчал. Минут через 20 они ушли. После войны в нашей местности мы знали нескольких бывших полицаев – они отсидели в тюрьмах лет по 10 и вернулись в родные места. Аресты пособников немцев производились где-то до 1948 года. Видел, как некоторых из них увозили в кузовах машин под охраной солдат.
При штурме бывшей усадьбы купцов Сабашниковых зимой 1943 года погибли многие наши солдаты. Часть строений этой усадьбы были каменными, что и определило наши потери. Советских воинов похоронили в нескольких братских могилах. Трупы немцев частью свезли в болото, частью в заброшенные отстойники сахарного завода, частью в разрытые карьеры, где добывали глину. В 2011 году я побывал на одном из мест, где были зарыты немецкие солдаты. Там сейчас орудуют «чёрные землекопы», добывая каски и железные кресты.
После окончания боёв на Курской дуге и освобождения нашей территории, мою мать вызвали в военкомат. Она шла пешком до военкомата по местам недавних боёв. Там ей вручили похоронку на отца. Мне на этот момент исполнилось два года. Что бывает при получении похоронок – рассказывать не стоит. Нам начали платить сталинскую пенсию. Её платили без задержек, правда, ежемесячно надо было ездить или ходить матери в район за 20 километров и ожидать выдачи пенсии около 4-5 часов. Сталинская пенсия нам помогла выжить! Так это было:
Где лёд сердец давно не тает,
Где бесконечен горький пост,
Лишь Мать-Славянка возрыдает
И посетит родной погост!
Ах, с кем обидой поделиться?
Где наш, Державный Иерей?
... Я видел сумрачные лица
Солдатских вдов и матерей,
Я видел истину в повторе,
Я слышал плач и бабий стон –
Не растворило злое горе
Вода порушенных времён!
Но не берёт Отчизну скотство –
Она кричит себе – «Держись!»
А безутешное сиротство
Не говорит - пропала жизнь,
Не говорит - сгорели гранки,
А в горе доля коротка -
Ещё поднимутся подранки,
Ещё поправятся слегка,
Вздохнут у собственного тына
И станут землю поднимать,
Глядишь, отца в повадках сына
Узнает старенькая мать!
И плеч разлёт, и повороты,
И труд до сумрачной зари –
Возможно, русские сироты,
И есть Земли поводыри?
А сын, вне времени и правил,
Не остудил отцовский пыл –
Забор порушенный поправил
И косу старую отбил,
И накосил травы без счёта –
Сам молоком коровьим сыт,
По вечерам строгает что-то
Да всё скамейку мастерит,
С утра – потеет в огороде,
И всё умеет, всё с руки –
«Ты, мать, мне булочку на соде
К обеду всё же испеки!»
И тот же чуб, а голос звонко
Летит у старого плетня!
... И забывалась похоронка,
И безутешность трудодня,
И власть, обруганная круто,
И хлеб мякинный без муки,
Казалось, вот она, минута,
И заживётся по-людски,
И бредень вытащим из тины,
И справим ручку у серпа,
И будут прежними крестины,
С попом, возможно, без попа,
И жизнь тебя одарит светом,
И хлеб вернётся золотой,
А красный флаг над сельсоветом
Не будет ветошью пустой!
И фронтовик, лихой старатель,
Себе в трудах не скажет – «Стой!»
Все вместе – поп и председатель,
И купол в небе золотой!
Глядишь, в кирзу укроем ноги,
Сады взрастим и деревца,
А Сталин тяжкие налоги
Отменит вдовам до конца!
Что ж, не грешно у нас забыться
И возвести мечтою гать –
Мать, словно рыба, будет биться
И ненамеренно вздыхать,
И подводить земные счёты,
И возводить над жизнью суд,
И лишь сыновние заботы
Её от горестей спасут!
С освобождением нашей территории от немцев стали призывать в армию всех, кому на этот момент не исполнилось 50 лет. Напомню, что с началом войны рядовых призывали в возрасте до 30 лет. Моего деда, бывшего выпускника Владимирского пехотного училища, получившего два ранения ещё в Первую мировую войну и репрессированного в 1937 году,призвали в качестве рядового,хотя он был бывшим царским офицером.Последнее или третье тяжёлое ранение дед получил на Западной Украине в 1944 году. Их часть вела бои с остатками фашистских пособников или бандеровцев.
У меня к этим негодяям особый счёт за деда.По российскому телевидению 17 октября 2004 года показали интервью с одним недобитым бандеровцем. Он заявил: «Я знаю москалей! Всё у нас украли – мову, историю, князей…!» Пришлось дать ответ недобитому фашиствующему негодяю:
Ах, фашистская морда,
Недобитая рать,
От какого народа
Смеешь Русь упрекать?
Ишь, какие обновы,
Ишь, каков людоед!
Что касается мовы -
Там болгарина след.
И для всех поколений -
Русский гений един:
Тут без всяких сомнений
Пушкин всем господин!
Не с тобой мы навеки
Братья нынче–вчера,
След российской просеки
От её топора!
Не нужны нам Мессии,
Как и блуд воровской -
Невский был у России,
Был Димитрий Донской!
Не холопы–уродцы,
Не безродный заквас,
А свои полководцы
Есть и были у нас!
Пётр учился под Нарвой,
И Отчизну любя,
Под красивой Полтавой
Проучил и тебя.
Уж написаны главы
Славы русских побед -
Ты бежал от Полтавы
За Мазепой вослед.
От украинской репы
Я не стану добрей:
Ты - пособник Мазепы
И простой лиходей.
Не казак ты, вояка,
А ошмёток свиной -
Словно злая собака
Брешешь мёртвой слюной,
А народная рана -
Для тебя, словно дым,
Ты пластался под хана,
Был под паном худым.
Не крещёный картечью,
Обходивший завал,
С Запорожскою Сечью
Ты века воевал.
Часто в роли баскака,
За грошовый удел,
Наводил и поляка
На Днепровский предел!
Век не жертвовал плотским,
Верность Польше хранил -
Вместе с паном Потоцким
Свой народ хоронил.
Неуёмная сводня,
Не прозревший апаш!
И Хмельницкий сегодня
Уж предатель - не ваш.
Что ни делал - не чисто:
Или кровь, или гной!
Перепутал фашиста
Ты с любимой страной.
Эх, змеиное жало,
С головою осла!
Разберись для начала -
Что Россия дала?
Век хохла не корила,
Не стреляла в висок,
И тебе подарила
Крым и польский кусок!
Не Панас ты, не Ванька
И Земле не судья -
Для тебя и Диканька
Не твоя, не твоя!
Что ни слово, всё пенка,
Всё враньё не за так,
Для тебя и Шевченко,
Как разменный пятак.
Непотребная мова,
Воробьиная прыть,
Может, Рюрика снова
Нам с хохлом поделить?
Дед лежал в госпитале где-то на юге и вернулся домой в ноябре 1944 года. Из всего, что запомнилось мне – это колючая серая шинель и новый запах. Это был запах мандаринов, о чём я узнал позже и которые снова попробовал на курском базаре после 1950 года. Дед стал для меня в одном лице и отцом, и дедом. Я был лишён некой роскоши – упрекать родителей в том, что они мне чего-то там не дали, что они, якобы, виноваты в чём-то передо мной. На меня никогда и никто не кричал, никто меня не поучал. Я запомнил простые истины бабушки – «Бережёного Бог бережёт!» Или ещё – «Стой подальше от греха!» Я не понимал суть греха, не знал библейских заповедей, но на уровне подсознания понимал одно – огорчать родных и близких своими проблемами, выходками и поведением нельзя. Когда мне было лет девять, дед переписал для меня своим каллиграфическим почерком молитву «Отче наш». Эту молитву я иногда читал перед детскими играми в разновидность хоккея на льду – мы гоняли мяч без коньков. Коньков-то нормальных не было. Прочитаю, мол, молитву, и Бог мне поможет победить. Так, по-крестьянски, я понимал помощь Бога. Недавно, перечитывая один из томов истории, посвящённый Дому Романовых, я нашёл яркий пример понимания божеской помощи русским крестьянином. Когда загорелся крестьянский дом, были спасены дети, животные и старая икона. Крестьянин просил Бога помочь загасить пожар. А дом горел! Крестьянин обиделся на Бога, и со словами – «Ах, так!» - и бросил икону в огонь. Так и я понимал помощь Бога!
Из рассказа матери я узнал, что рядом с нашим домом на дороге немецкий конвой расстрелял советского пленного – он сильно хромал и отставал от строя. В гимнастёрке убитого солдата нашли материнскую молитву, которая должна была его спасти. Не спасла!Позже, вспоминая этот случай, я написал стихотворение под названием - «Кому трудней досталась ноша?» Ключевыми словами стали слова – «Не всем молитвы помогли!» Вот это стихотворение:
Мы посвятили жизнь
Морям,
Успев в поток
Единый слиться,
И оставалось
Матерям
Украдкой плакать
И молиться.
Не все молитвы
Помогли,
Как видно, где-то
С ритма сбились,
И погибали
Корабли,
А наши матери
Молились.
Гранёный с водочкой
Стакан
И боль,
Что придавила плечи!
Шла смена
В трудный океан,
А в храмах
Зажигали свечи.
Мы знали
Сумрачный исход
И судьбам
Вечные угрозы -
Кому-то
Волны и поход,
А матерям -
Тоска и слёзы!
…Прости меня,
Родная мать,
За боль,
Что занесла пороша,
За то, что не сумел
Понять,
Кому трудней
Досталась ноша?
Бабушка Софья Александровна, закончившая 2-ю Курскую женскую гимназию, была очень набожной. Когда она молилась перед иконой, то даже становилась на колени и касалась лбом пола. Видно такова судьба ей досталась, коль она так усердно молилась. Но своё притязание к Богу она нам, детям, никогда не навязывала. В зрелом возрасте я вспомнил, как перед Рождеством она пыталась показать мне на небе какую-то звезду. Позже мне стало ясно – она показывала Вифлеемскую Звезду, извещающую о рождении Христа. На Пасху все вместе садились за общий стол и разговлялись. В столе со времён войны сидела пуля. Её вынули, но след от пули оставался заметным ещё долго. После голода 1947 года, который я запомнил навсегда, сырный кулич и кулич из муки-крупчатки, которую можно было уже купить в Курске после 1950 года, для нас казались настоящим деликатесом. Красили яйца к Пасхе. Никто этому христианскому обычаю никогда не препятствовал. Церковь служила исправно, где и освящались куличи.
Второй мой дед, отец моего отца Тимофей Фёдорович, жил в 6-7 километрах от нас в селе Рязаново. Престольный праздник в честь Николы Зимнего приходился на 19 декабря. Он всегда отмечался. По этому случаю мы часто ездили к деду в гости. Так это было:
В воскресный день забудем школу –
Не подведёт нас снежный шлях,
И встретим Зимнего Николу
У деда старого в гостях!
Не буйствуй голосом, возница,
Спокойно вожжи отпусти,
И пусть мерещится и снится
Отчизна грешная в пути,
Чтоб показались слева, справа
В морозном облаке дома,
Что хороша у них оправа
И с красным хлебом закрома!
... Ну, здравствуй, милая сторонка,
Я долго ехал! Виноват!
Привычно лает собачонка,
А бабка шепчет – «Боже Свят!»
Встречай Земля, не к месту скука –
По вехам времени лети,
Ну, обними, старуха, внука
И, как всегда, перекрести,
И со слезой легко и чётко
Смени свечу у поставца,
И повтори – «Подрос, сиротка!» -
И вспомни снова про отца,
И угости блином и мёдом,
Топлёным, с пенкой молоком!
... Изба наполнится народом –
Тут вспомнить есть кому о ком!
Но я восторгу не перечу,
Мне печка – временный уют,
Тут пьют в застолье не за встречу,
И не понять – за что же пьют?
За Русь, пожалуй, за Отчизну,
Дань отдавая светлым дням,
А может быть, справляют тризну
По безутешным деревням?
По нашим весям да отшибам,
По самобытным островам?
Где вся Россия вечно дыбом,
Где не даётся счастье нам?
Тут не забыть земные были
И память сердца не стереть –
Тот не пришёл, того убили,
А этих в срок сразила смерть!
Но в праздник вовсе не до шуток –
Не словом славится приход,
Да и застолье – промежуток,
Чтоб торопить крестьянский ход,
Искать куски, не самородки,
И слушать выкрики – «Изволь!»
И пусть сегодня стопка водки
Слегка заглушит в сердце боль!
И, показалось, всё-то дивно,
И славно время непосед,
Но тут легко и заунывно
Запел хмельную песню дед!
И в песне той – такая трата,
Такая горестная нить,
Что только Истина Солдата
Её способна оценить,
Понять в словах стихию боли,
Прочесть мотив наверняка –
И стало ясно- поневоле
К стакану тянется рука!
А, если выпил, что-то стою -
Ты возвратил былую связь!
Никола Зимний? Всё пустое –
Тут Русь в застолье собралась!
Тут хитреца, мечты, мозоли,
Тут вековой крестьянский скол,
Тут торжество славянской доли
И лет кровавых произвол!
Тут от отцов - из дуба клети,
Тут вечен прясельный набор,
И тайный выстрел на рассвете,
И с государством тихий спор!
... Остепенись! Не мысли узко –
Ещё надёжна крепость свай,
А сало – лучшая закуска,
И надо выпить! Наливай!
Проговори - нам мало надо,
Нам надо кроить, но не шить,
А праздник – вечная отрада,
Чтоб боль земную заглушить,
И убедиться – вроде живы,
Несём наследные горбы,
А, если в чём-то торопливы,
Так то во время молотьбы,
Когда хранишь былую хватку,
Когда работа – русский шок!
Ну, хорошо! Давай с устатку,
А через час – на посошок!
Ещё по маленькой хотя бы,
Не торопись позорить ряд –
Ну, что вы там? Молчите, бабы,
Когда мужчины говорят!
Мы без застолий одичали -
Косили колос налитой,
Ну, дайте выплеснуть печали
Эпохи грязной и пустой!
...Рождались мысли быстрым роем
И покоряла души прыть –
Застолье? Это всё второе,
Одно добро – поговорить!
... И вновь недальняя дорога,
И шлях, накатом знаменит,
А дед печальный у порога
Без шапки, старенький, стоит!
Прощай, крестьянская порода,
До тёплой встречи в новый срок!
... Лежит в авоське банка мёда
И сала значимый кусок,
И память сердца – праздник званый,
И мысль – Россию не суди,
А снег в лицо, и день туманный,
И лучик света впереди,
И конь до дому быстро рвётся,
А думы дедовы легки!
... Моя Россия бьёт и бьётся,
И рвёт в натуге постромки,
И в торжестве врачует раны,
И ищет выбор на ходу,
А где-то снежные бураны
Пророчат новую беду!
Дед Тимофей Фёдорович родился в 1883 году. Отслужил рядовым в Русской армии. Знал тяжкий воинский быт солдата. Я всегда его посещал, приезжая в отпуск из Училища, а позже с Северного Флота. Деду было приятно, что есть у него такой внук. И он с гордостью шёл по селу рядом со мной, отвечая на немудрёные вопросы односельчан. Для меня он всегда покупал вино. Считал неудобным ставить на стол самогон для внука-офицера, хотя его самогон был лучше креплёного вина.Я нередко пытался втолковать ему новую политику в отношении сельского хозяйства. Дед никогда не верил моим доводам. У него, русского крестьянина, взгляд на землю был совершенно иной. И он во многом, по моему нынешнему разумению, оказался прав. Как-то он спросил про норму мяса, которую ежедневно нам выдают. Когда я рассказал ему про нашу норму в 200 грамм, он заметил, что в период его службы солдату ежедневно выдавали фунт мяса. На тот момент я поверил, но позже я уточнил норму царских времён. До 1905 года русскому солдату ежедневно полагалось 200 грамм мяса, а после 1905 года – 300 грамм. Видно дед просто что-то запамятовал или хотел меня удивить щедростью царских времён.
В войне 1914 года дед участия не принимал. Согласно царской политики одного из мужчин в семье оставляли обязательно на хозяйстве. Воевал его брат, который попал в немецкий плен, но из плена вернулся живым. Мне довелось его видеть. У деда были небольшой сад и пасека из 5-7 ульев. Огород и сад всегда содержались в образцовом порядке – сказывалась долгая крестьянская привычка к честному труду на себя. Надел для служащих по тем временам давался размером в 15 соток, для крестьян – в 50 соток. Что касается земли, то такая «щедрость» Советской власти явно проигрывала временам Романовых. Тогда на семью по закону было положено не менее 4-х десятин земли. Я не помню, чтобы дед ругал Советскую власть или Сталина.Так был приучен русский народ известным для всех посылом – «Всякая власть от Бога!» Когда же к власти
пришёл Никита Хрущёв, который был родом из села Калиновка Курской области, тут уж об этом деятеле слухи по району быстро поползли. Дед приносил эти слухи из района, куда ежемесячно пешком ходил за пенсией. Можно было услыхать от деда такие слова – «Да он же наш дурачок! Какой он руководитель?» Негативные отзывы особенно усилились после обложения налогами всего, до последнего куста, что росло в саду. Вырубали кусты смородины, убирали часть яблонь. И на резкие слова в отношении Хрущёва многие не скупились. Дурак – он и есть дурак с его дурацкой политикой. Но самое главное, что я запомнил, так это быстро вошедшая привычка насмехаться над ним. А это уже – приговор! Такой руководитель долго не просидит на своём месте!
В 2005 году я написал стихотворение под названием «Потерян страх Божий!» Героем его стал мой дед по отцу Тимофей Фёдорович. Вот его часть:
Я помню тот вечер погожий
И тихий в избе разговор -
«Потерян в России страх Божий,
Что был у крестьян с давних пор!»
Мой дед, с вековечной бедою,
Лил слово, как воду в ушат -
«Я нынче копейки не стою,
Возьмут и к утру порешат!
Такие вот рынки-базары,
Такой вот сегодняшний хват -
Уже подросли Кудеяры
Из сельских сопливых ребят.
Живут без отцовского спроса,
Посмотришь, одна маета,
Не стало жнивья и покоса,
И школа сегодня не та.
Не вырос, а в умники метит,
Тот трутень, а этот алкаш,
Гляди, он и лба не окрестит,
Не помнит, что есть «Отче наш...!
Господь непременно накажет,
А многих уже наказал!»
... Мне дед ничего уж не скажет,
И многое он не сказал.
Крестьянин сермяжный, не нытик,
Со всей поголовной виной,
Он был Человек, не политик,
Он корень России больной.
Дед от природы был мудрым и добрым человеком. Всегда старался меня угостить то яблоком, то мёдом с топлёным молоком, то что-то дать в дорогу. Позже я осознал, что в лице моего деда уходило навсегда целое поколение, познавшее горести и потери двух Великих Войн, жесткой сталинской политики, голода и холода. Поколения наших дедов и отцов – самые обездоленные поколения. Но сколько в них было мудрости, доброты, крестьянской силы и вечной надежды на лучшее. Уходила навсегда старая Россия-Родина! Я это осознал слишком поздно. Мы же вечно торопились. Мы о многом так и не расспросили наших дедов. Позже, осмыслив прошлое, мы будем по архивам собирать то, что мог бы нам рассказать наш дед, хотя не всё мог и сказать:
... А внук, в обычай, непоседа,
Коль понесётся – то держи,
И про войну былую деда
Нередко просит – «Расскажи!»
Какой огонь укрыли дали?
И что дед точно не забыл?
И как на фронте убивали?
И сколько немцев дед убил?
О, рассказать – не пообедать,
Внучок простой рассказик ждёт,
Но, если правду всю поведать,
С деревьев завязь упадёт!
И разорвётся в сердце мина,
И в дождь сомкнутся облака –
Ведь фильм про взятие Берлина
Рукой подсахарен слегка,
Припудрен в хитром антураже,
В знакомом кличе – «Победим!» -
Да мы века в державном раже
Пускать привыкли светлый дым!
Привычно бравурные марши
Летят над выжженной страной,
И говорят – победы наши,
Да счёт прописан Сатаной!
Победный день огнями красен
И разукрашен кровью Долг,
Но смертный выбор не напрасен,
Как и посмертный эпилог!
Мы часто строимся по ротам,
А чаще пули молча льём –
И что там Анка с пулемётом,
Коль вся Россия под ружьём,
Коль все года из ржавых пятен,
Коль крутит боль веретено,
Но знает внук, что дед причастен
К Победе Главной всё равно!
Война – не сладкая истома,
Войной ли души бередить?
И на войну в слезах из дома
О, как не просто уходить!
Но время Славе не изменит
И чести русских воевод,
А внук прошедшее оценит
И деда старого поймёт,
И прокричит – «Мои Победы!
Моя восторженная Рать!»
... Не всё сказали внукам деды -
Не смели многое сказать!
То мал внучок, то слишком молод,
То не растаял смертный лёд,
То приморозит властный холод,
А то и оттепель всплакнёт!
И нам покажется – не тужим,
Хоть не кричим – «Благодарю!» -
Мы не Державной Правде служим,
А чаще Трону и Царю!
И на раздумье нет минуты –
Не скажешь времени – «Уважь!»
Сегодня кровь, а завтра смуты,
А послезавтра - холуяж!
И нет в повторе середины –
Всё те же сверху калачи,
Мы все в единственном едины:
«Молчи, невежество, молчи,
И в ходе времени не засти,
И будь своим молчаньем сыт!»
… Каркас разорванных династий
Молчаньем русским знаменит!
Тот вознесён, того не стало,
А этим – мы не дорожим,
И Русь не Славой прирастала,
А чаще вымыслом чужим,
И тем, что в спешке прокричали,
И тем, что мы не различим –
Мы в стужу зверскую молчали,
И в лето тёплое молчим,
И безобидно землю роем,
И знаем значимость бесед,
И ждём былинного героя,
А рядом твой геройский дед!
Усы и царская папаха,
И у Крестов отменный вид,
И в сердце огненная плаха
Обидной памятью дымит,
И память, солнечная птица,
И неподъёмные года!
... Лишь в слове память повторится,
Что внук запомнит навсегда!
Мой дед Тимофей Фёдорович умер на 90-м году жизни в июле 1972 года. Остановилось сердце. Я в это время находился в отпуске. Пришли проститься с ним все селяне. Гроб с его телом перенесли через реку Реут и похоронили на сельском кладбище над речной кручей. На похороны я пришёл в форме капитан-лейтенанта. Поминали деда мёдом и самогонкой.
Забежал несколько вперёд. Вернусь в послевоенные годы. О голоде 1947 года я как-то уже упоминал. По большому счёту – русскую глубинку от голода спасла обычная корова. И к корове всегда было особое отношение. Корову подбирали и покупали по знакомству,по рекомендации близких. Помню, что у нас она была всем хороша – и красивая, и молоко от неё было вкусное, но слишком бодливая. Утром все окрестные коровы после дойки отправлялись под присмотром пастуха на луг. Но луг этот давно был обделён травой, и наша корова нередко старалась сбежать на поле, где росла свекла. Однажды, когда я попытался её поскорее направить домой, голодная корова, развернувшись, пошла на меня. Я упал. Она перескочила через меня, но не наступила на лежачего. Видно и у бодливых коров есть коровий закон – лежачих не бодают! После этого случая эту корову сдали на мясо, и поехали на казённой телеге с бабушкой и дедом за 25 километров в дальнее село покупать новую по рекомендации.
О, это был целый ритуал! Тут был и разговор с хозяйкой, и скромное застолье с самогоном, и небольшой торг. В итоге она была куплена. Поздним вечером мы возвращались домой с новой коровой, которая спокойно шла, привязанная длинным поводом к телеге. Так это было:
...Боль от слов, как время с поркой,
Как с грозою облака –
Затянулся дед махоркой
И закашлялся слегка!
Что ж! Эпоха не в тетради,
А сожжённая дотла,
И тоска его во взгляде
Горше времени была,
Как полынь, что слева, справа,
Как к утру зубная боль –
Дед, как Родина-Держава,
Как славянская Юдоль!
Ждал не сладкую удачу
И не сдобный каравай!
...Он слегка ударил клячу
И добавил – «Ну, давай!
Ну, пошла! Пока что живы,
Нам в России не до слёз!»
...Дальше птичьи переливы,
Стук копыт и шум колёс,
И кустарник вдоль дороги,
И столбы, и провода –
Если есть в России боги,
То не с нами, как всегда!
...Докурили! Треба – свята,
Как знакомая печать –
Что ж, нередко для солдата,
Лучше просто помолчать!
Помолчать! И в этом – тайна,
Как взглянуть на бирюзу,
Чтоб не вышибить случайно
Словом крепкую слезу,
Чтобы навеки быть солдатом,
Чтоб нести число обид –
Расщепить мы можем атом,
И расплакаться навзрыд,
И скрутить эпоху круто,
И расправить завиток –
Нам ведь слабости минута,
Будто воздуха глоток!
«Ну, пошла своим парадом,
Нынче быстро рассвело!»
...Вот и церковь с полем рядом,
Вот и нужное село!
Хорошо! С дорог не сбился,
Пыль ушла и воздух чист –
Дед на Крест перекрестился,
Он давно не атеист!
Как сказать! Себе дороже –
«Отче наш..?» Спеши прочесть,
Ну, а вдруг, на Небе всё же
Русский Бог по правде есть?
Может, так! Во всём утайка,
Тут не будь других умней!
...У ворот стоит хозяйка
И коровушка при ней!
Торг потом! Порвём, где тонко –
Дед в торгах великий спец,
А пока что – самогонка,
Хлеб, вода и огурец!
Тост? Не тост! Но – «Живы будем!»
Чаша времени полна –
Торг былой не мы рассудим,
А лихие времена,
И эпох великих Слово,
И крестьянских судеб взлёт!
...Дед сказал, что нам корова,
Несомненно, подойдёт!
Вот и вся дневная гонка,
И закуска, и обед -
Та же лошадь и бурёнка,
И седой от жизни дед!
Корова действительно оказалась хорошей. С ней мы и выживали. Часто по посёлку ходили нищие. Значит, у них положение было ещё хуже. По возможности старались дать им какую-то милостыню. Тяжёлое было время. Но была и надежда - каждый год снижались цены на различные товары. Денег-то не было для покупки товаров, но такая сталинская забота поднимала настроение у населения. Мой дед по матери Иван Антонович, выпускник Владимирского пехотного училища царских времён, к этому времени работал главным бухгалтером в совхозе. Помню, как после денежной реформы в 1947 году он привёз поздно вечером зарплату новыми деньгами для рабочих совхоза. Я наблюдал, не мешая деду, как он их пересчитывал. Ночь прошла в тревоге. Боялись, чтоб кто-нибудь не украл совхозные деньги, которые до утра хранились в доме. Обошлось.
Первого сентября 1948 года мой дед отвёл меня в нашу школу. Это было торжественное мероприятие. Всех первоклассников выстроили перед школой. Кто-то выступал, кто-то поздравлял нас. Было четыре 1-х класса по 40 человек. В школе насчитывалось более тысячи учеников. Многие из них приходили из окрестных сёл и деревень. Там они получили семилетнее образование, а в нашей школе оно было десятилетним.
Здание нашей Любимовской школы №43 было в два этажа, кирпичное. После постройки в 1938 году школу лично открывал Анастас Микоян. Она была построена для детей работников сахарного завода. Сахар по тем временам – сырьё стратегическое. Вот откуда такая забота Микояна и Сталина.
Без преувеличения можно сказать, что школа дала многим из нас «путёвку в жизнь». Мы не только обучались грамоте и познавали мудрёные науки. Старые учителя учили нас добру. С первого по четвёртый класс моим учителем был Бобырев Григорий Калистратович. Как оказалось, он же был учителем и моего отца. В своём саду он проводил опыты по выращиванию яблонь, о чём любил нам рассказывать и порою угощать яблоками новых сортов. Ему было более 70 лет, но каждое утро он приходил к началу занятий за 6-7 километров. Когда он заболел, мы уже учились в 6-м классе. Узнав о его болезни, всем классом пошли его проведать. Через некоторое время его, к величайшему сожалению, не стало. Часть наших учителей были участниками недавней войны. Преподаватель физики войну закончил в звании майора. Не помню,чтобы кто-то из учителей носил награды. Участие в войне принималось как данность. Не до наград, хотя награды у фронтовиков были.
На особом стенде стояли кубки, завоёванные учениками школы в спортивных соревнованиях. Их было очень много. В школе, кроме обязательных занятий по физкультуре, была возможность заниматься гимнастикой, футболом, лыжами, лёгкой атлетикой, волейболом. Регулярно проводились районные и областные соревнования, в которых мы принимали участие. Позже при заводском клубе начали играть в настольный теннис и заниматься тяжёлой атлетикой. В этом несомненная забота государства!
Недавняя война постоянно напоминала нам о себе подрывами ребят на минах и других опасных снарядах, которые остались в нашей местности в большом количестве. В нашем классе учился ученик без ног – результат подрыва. В 5-м классе подорвался от взрывного устройства мой одноклассник – Чистяков Вова. Хоронили всем классом.
Русский язык и литературу в старших классах преподавала Вера Николаевна Гуцаленко. Уроки её были интересны. Была такая форма обучения по русскому языку, как изложение. Она зачитывала небольшой рассказ и мы были обязаны в течение урока изложить письменно услышанное. Мои изложения она довольно часто отмечала. Возможно причиной тому была моя страсть к книгам. Никто меня не заставлял читать. Я сам выбирал книги в заводской библиотеке и постоянно читал.«Тихий Дон» Шолохова перечитал в восьмом классе, а со Станюковичем был знаком с 4-го класса. Стихи начал писать в 4-м классе. Не сохранились.
Первая публикация моего стихотворения появилась в районной газете, когда я учился в 9-м классе. Стихотворение называлось «Зима». Вот оно:
Зима моя! Зима родная,
Тебя ведь любит наш народ,
Люблю и я! Не забываю
Твоих снежинок хоровод,
Люблю трескучие морозы,
Твои снега и лунный свет,
Твои огромные сугробы,
Что заметают лыжный след…
Иль встанешь поутру на лыжи –
И потянулся след в снегу,
А солнце зимнее не дышит
И хочет крикнуть – «Не могу!
Нет, не могу, Зима родная,
Твои снежинки растопить!»…
Кто Зиму любит, каждый знает,
Что трудно без неё прожить!
Люблю тебя, Зима, всем сердцем
И не расстанусь, нет, с тобой,
Ведь это правда, ты поверь мне
Своей заснеженной душой!
Была мечта написать целую поэму об учениках старшего класса, которые после окончания школы поехали на комсомольскую стройку в районе Норильска. Не осилил. Но родной школе гораздо позже я всё же посвятил эти стихи:
Забег времён не остановишь,
Не сникнешь в сумраке вестей,
И под лихой текучкой вспомнишь,
Что нужен юный грамотей,
Что пронеслись вдали осколки,
Что удивляет свет зари,
Что новым запахом на полке
Врачуют судьбы буквари!
Что говорить! Народ заждался,
Он точно знает – не умрём,
И в русских весях просыпался
Под утро с первым сентябрём!
Живи и пой в восторге сыто
И будь с эпохой наравне –
Вот грязь весенняя отмыта,
А с ней и летняя, вполне,
И появилась свежесть в теле,
Мы чистотой вознесены –
Пеналы, бантики, портфели
И в цвет – холщовые штаны,
И торжество простого быта,
И выкрик юности – «Даёшь!»
Успешно что-то перешито,
А что-то куплено за грош,
А всё, что нынче не по ценам,
Что вызывает даже злость,
Нашлось в запасе довоенном
И в платье венчанном нашлось!
Учись! Носи не единицы,
В пятёрках вечная краса –
Вразлёт весёлые ресницы
И юной жизни голоса!
Тут взрослым – первая отрада,
Тут довоенных судеб твердь –
Да нам не надо маскарада,
Нам дай на действо поглядеть,
Дай вспомнить вехи комсомола,
Дай возвратить те вечера –
Тут не поруганная школа,
И всё-то нынче, как вчера!
Да лишь сердца сильнее бьются,
И есть кого за что любить,
И не вернуть, и не вернуться,
И счастье в спешке не забыть!
Одно нередко говорили,
Тревогу в слове не тая –
«О! Как бы нас не повторили
Сиротской доли сыновья!»
Рождалась истина не в споре,
А верой в дальнюю мечту,
Осталось выкрикнуть в повторе –
«Простите нас за простоту!»
Откроет в сроки время двери
И створки пройденной войны,
И мы душой поймём потери,
Что в картотеки внесены!
Пока вперёд беспечно мчимся,
Нам школа – лучший оберег!
... Мы в настоящем возродимся
И вспомним сталинский забег!
И вспомним то, что с нами было,
Что в горе кануло на дно -
О, нас Отечество любило
И не любило нас оно!
...Короче ночь, а дни длиннее,
И ласков сумрачный Борей,
И, показалось, мы умнее
Своих отцов и матерей,
Что мы поём другие марши,
Что сеем лучшее зерно,
А матерям, в тоске уставшим,
Узнать, так много, не дано!
О, Боже! Юность–самомненье,
И перехлёст, и перебор -
Попросим всё-таки прощенье
За наш негаданный задор,
За наши детские замашки,
За грех, лукавые глаза:
Мы посчитали наши плашки
За золотые паруса!
О, нет! За русскою верстою
Высокий ум не просто дать,
И нас учили добротою
В сердцах гордыню побеждать!
Ведь под звездою карнавала
Не подобает юность греть,
И накормить нас – это мало,
А лучше с солью протереть,
И так, чтоб было много соли
Под настоящее – «Не зли!» -
О, нас в Отечестве протёрли,
Но и надеждой вознесли!
Мы – сила русского помола,
Мы – словом подняты со дна,
И в нас возвышенная школа,
Как вековая целина!
Но ты спроси себя, на милость –
Крепка ль наследственная ось?
Что замышлялось? Что случилось?
А что воистину сбылось?
И кто идёт по нашим вехам,
А кто идёт по целине?
Что разнесли мы по застрехам,
Что растеряли по стерне?
Спасибо, школа! Мы же вправе
Ценить в веках безмерный труд –
Она нам в нищенской оправе,
Как безупречный изумруд!
Несётся память, рвутся соки,
Гудят тугие леера,
А светлой жизни биотоки
Летят со школьного двора,
И будят в душах отголоски,
Рождают мысли в дневнике –
Так три матросские полоски
В наследном есть воротнике!
Нам время – славное наследство,
Наш выбор – поступь детворы,
А всё, что лучшее, из детства,
Из прошлой, сталинской поры!
И что сказать теперь о главном,
Когда вокруг житейский хлам?
... Спасибо Верам Николавнам,
Поклон родным учителям!
Родная школа – это знания, взросление, обретение своего места в бурлящей жизни и необычайная вера в будущее, вера, не знающая ограничений и преград. Мы видели, как недавние выпускники приезжают на каникулы из различных институтов. Они скромно, но хорошо одеты, у них несколько другие манеры, и они уже другие. Мы хотели подражать им. Нас невольно манила новая, неизведанная жизнь. Не все поступали в институты, многие уходили в Армию. По тем временам проводы в Армию – особый ритуал. Недавно закончившаяся война наложила свой тяжкий груз расставания с юными призывниками. Бывало застолье, бывали слёзы. Плакали, как правило, матери и бабушки призывников. Они знали, что такое война, и в их заплаканных глазах всегда сквозила одна мысль – «Только бы не было войны!» Я вспомнил недавно стихотворение Николая Рубцова «Русский огонёк». Смысл стихотворения прост. Уставший путник в бурю и мороз в русской глубинке, сбившийся с пути, вдруг заметил в «бескрайнем мёртвом поле» спасительный огонёк. Это была деревенская изба, где одинокая женщина преклонных лет обогрела и накормила путника. Завязался разговор:
…Огнём, враждой Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет…
«Скажи, родимый, будет ли война?»
И я сказал – «Наверное, не будет!»
«Дай, Бог, дай, Бог! Ведь всем не угодишь,
А от разора пользы не прибудет!»
И вдруг опять: «Не будет, говоришь?»
«Нет, говорю! Наверное, не будет!»
Вот чего боялись наши матери, вернувшиеся с войны отцы, бабушки и деды! Вот она, сквозная рана русских матерей! Но во время проводов в Армию боль и разлуку заглушало пьяное раздолье! Так это было:
Не плачь, Россия, ради бога –
Ведь ты терпением красна,
И знай, что пыльная дорога
От слёз безмерно солона,
От безутешного – «Прощайте!»
И от последнего – «Прости!»
Листайте прошлое, листайте,
Считайте слёзные пути,
Ищите судьбы вдоль обочин,
Глядите в горе из окна,
И разберётесь – бег не кончен
И не закончилась война!
Так есть, и так веками было –
И несть солдатикам числа,
Ничто Россия не забыла,
И боль Крестом перенесла!
Всё торопилась, всё бежала,
Вминая грязь в державный ком -
Из хат рекою провожала,
Встречала жалким ручейком,
В обычай – скромные остатки,
Калек, убогих, не калек –
Простите, бабушки-солдатки,
Простите сумасбродный век,
Царя простите, воеводу,
Бездумный бег, безмерный грех –
Не вы меняете погоду,
Не вы даёте оберег!
Вам – похоронка, не награда,
Вам в одиночку колос жать,
А, если крикнут, значит, надо
Второго сына провожать!
Подрос до срока, бедолага,
А посчитать – семнадцать лет:
Уж где-то царская бумага
Вместилась в новенький конверт!
... Запей печаль! Прекрасно пьётся!
Ещё прекрасней судьбы гнём –
Что не потеряно, найдётся,
А что не найдено – вернём!
Долой слезу! Налейте, бабы,
И положите с маслом блин –
«Мы через русские ухабы
Пойдём повторно на Берлин!»
Кричи! Тебя услышит поле,
Тебя расслышит пустота –
Гуляет пьяное раздолье
И балаганная тщета!
Тут в счастье знатная халява,
Тут на словах смертельный бой –
Тут всякий гость имеет право
На перебор и перепой,
На крик – «Мы столько пропахали!
А служба – вовсе не во вред!»
О, избы русские слыхали
И не такой словесный бред!
Знавали буйство одиночек,
Ценили выкрики – «Даёшь!»
И голос баб – «Вернись, сыночек,
И силы силой приумножь!
Храни себя! Беда – минута!
Отчизну нашу береги –
Пусть обойдут беда и смута,
И расточатся все враги!»
... Все расцелованы, измяты,
И под хмельком фронтовики –
Встречайте нас, военкоматы,
Встречайте, части и полки,
Встречайте, выстрелы и кранцы,
Встречайте, флота мудрецы,
Твои, Россия, новобранцы,
Твои, Отечество, бойцы!
Вот так! Не плакали! Расстались –
Нам плакать только разреши,
А та, с которой целовались,
Кричала искренно – «Пиши!
Не забывай! Я – недотрога!
Я возвращусь к тебе добром!»
...Не словом стелется дорога
И точно уж не серебром,
А полосой крестьянской прозы
И тёплым хлебом со стола!
...А мать, что выплакала слёзы,
Лишь на прощанье обняла!
Она в обиде много знает,
Она до смерти будет ждать,
Коль скажет слово, зарыдает,
Устав от времени рыдать!
Прощайте, радостные дали,
Встречай, распахнутая высь!
... Простите тех, кто ожидали,
И тех, кто вас не дождались,
И тех, кто ждёт ещё доныне,
И тех, кто словом сеял ложь,
И тех, кто выжил на стремнине,
И тех, кого уж не вернёшь!
Ну, поспешай! До новой схватки,
Держитесь, русские сыны,
Солдаты, девочки, солдатки –
Вы все кирзой наделены,
Бушлатом, ранцем, автоматом
И всем, что дадено потом –
И этим солнечным закатом,
И небом, болью залитом,
И тем, что точно повторится,
И тем, чем принято играть -
Россия будет бить и биться,
И поднимать Святую Рать!
А эта дымная дорога
Для поколений – просто миг,
Слезы добавится немного
И крови воинов твоих!
Вернётся выстрелом картечи
И рваным стуком каблука,
Но нас возвысит радость встречи
И Провидения рука!
Мы вознесём слезу в восторге
И возвратимся в ласку снов,
Решив, что есть на небе боги,
Домой вернувшие сынов!
...А боль в груди закостенела –
Не лечит выбор временной,
Вновь матерей спасает дело
И плач ребёнка за стеной!
Я помню, как в 1956 году провожали в Армию моего старшего брата Бориса. Я помню, как плакала бабушка Софья Александровна. Ей довелось провожать и моего деда Ивана Антоновича, и моего отца, и своих родных братьев. Не все вернулись с войны. Прощаясь с внуком, бабушка сказала: «Я тебя больше не увижу!» Это были пророческие слова. Она умерла 30 апреля 1957 года. Мой дед по матери умер 28 февраля 1958 года, успев мне сказать, чтобы я берёг мать. Так уходило навсегда это обездоленное поколение, познавшее две Великие Войны, разруху, голод, холод, боль потерь и нищету. Единственный Долг перед этим поколением – наша скромная,благодарная память. Спасибо вам, простите царей, вождей и воевод! Простите нас за то, что мы нередко приносили вам огорчения и обиды. Мы помним вас! И мы утверждаем - вы принадлежали к величайшему поколению смутной России, которую вы обустроили и спасли.
К 9-му классу я вполне определился со своим будущим. Почти решил, что свою судьбу обязательно свяжу с морем. Читал различные справочники, в которых давался порядок поступления в учебные заведения и сдачи экзаменов. Дед прекрасно знал долю военного, но не отговаривал меня от моего выбора. Правда, он был против того, чтобы я выбирал профессию, связанною с морем. Но самое главное в моей жизни - это то, что мне никто и ничего не навязывал и не запрещал. Свой путь и свою судьбу я выбирал сам. Была неколебимая вера в то, что мы нужны Отечеству, что нам действительно открыты все пути! Я сам выбрал Высшее Военно-морское училище им. Фрунзе. Поступал без денег и без блата. Мне мало кто помогал. Я же всегда старался помочь всем – и родным, и однокашникам, и сослуживцам. Матери своей я благодарен за то, что она не мешала моему выбору.Она смирилась с ним и постоянно ставила свечи к иконе Николая Угодника, веря в то, что он мне поможет. 26 календарных лет я прослужил на Северном Флоте, пройдя все ступени корабельной службы. Три года выполнял Интернациональный Долг в качестве военного специалиста при Заместителе командующего кубинского РВМФ по боевой подготовке. Уволен со службы в 1991 году, выслужив положенные сроки.
В сентябре 2015 года мы отмечали 50-летний юбилей выпуска из родного Училища – Морского Корпуса Петра Великого. Выступая перед однокашниками, я сказал, что многие из нас состоялись благодаря тому, что мы родились и жили в Великом Советском Союзе. И это так!