избранные стихи
Бёрнс Роберт
(1759- 1796 гг.)
Шотландский поэт. Родился в деревне Аллоуэй, близ города Эр в Шотландии, в бедной крестьянской семье. Писать стихи начал с 15 лет. Поэтическое творчество совмещал с работой на ферме, затем с должностью акцизного чиновника (с 1789 г.). Сатирические поэмы. «Два пастуха» и «Молитва святоши Вилли» распространялись в рукописи и укрепили за Бёрнсом репутацию вольнодумца. Первая книга «Стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте» сразу принесла поэту широкую известность.
Бёрнс подготовил к печати шотландские песни для эдинбургского издания «Шотландский музыкальный музей» и «Избранное собрание оригинальных шотландских мелодий».
На основе фольклора и старой шотландской литературы он создавал самобытную и современную по духу и содержанию поэзию.
Творчество Бёрнса («Честная бедность» и др.) утверждает личное достоинство человека, которое поэт ставит выше титулов и богатства. Стихи во славу труда, творчества, веселья, свободы, бескорыстной и самоотверженной любви и дружбы соседствуют в его поэзии с сатирой, юмор, нежность и задушевность — с иронией и сарказмом. Стихи Бёрнса переведены на многие языки мира. Бёрнс скончался 21 июля 1796 года в Дамфрисе. Ему было всего 37 лет.
Баллада Роберта Бернса “Джон Ячменное Зерно” — жемчужина мировой поэзии. На протяжении двухсот лет существования оригинала он несколько раз переводился на русский язык. Ниже мой вариант перевода.
"John Barleycorn"
There was three kings unto the east, Three kings both great and high, And they hae sworn a solemn oath John Barleycorn should die.
They took a plough and plough'd him down, Put clods upon his head,
And they hae sworn a solemn oath John Barleycorn was dead.
But the cheerful Spring came kindly on, And show'rs began to fall;
John Barleycorn got up again, And sore surpris'd them all.
The sultry suns of Summer came, And he grew thick and strong;
His head weel arm'd wi' pointed spears, That no one should him wrong.
The sober Autumn enter'd mild, When he grew wan and pale;
His bending joints and drooping head Show'd he bagan to fail.
His colour sicken'd more and m He faded into age;
And then his enemies began To show their deadly rage.
They've taen a weapon, long and sharp, And cut him by the knee;
Then tied him fast upon a cart, Like a rogue for forgerie.
They laid him down upon his back, And cudgell'd him full sore;
They hung him up before the storm, And turn'd him o'er and o'er.
They filled up a darksome pit With water to the brim;
They heaved in John Barleycorn, There let him sink or swim.
They laid him out upon the floor, To work him further woe;
And still, as signs of life appear'd, They toss'd him to and fro.
They wasted, o'er a scorching flame, The marrow of his bones;
But a miller us'd him worst of all, For he crush'd him between two stones.
And they hae taen his very heart's blood, And drank it round and round;
And still the more and more they drank, Their joy did more abound.
John Barleycorn was a hero bold, Of noble enterprise;
For if you do but taste his blood, 'Twill make your courage rise.
'Twill make a man forget his woe; 'Twill heighten all his joy;
'Twill make the widow's heart to sing, Tho' the tear were in her eye.
Then let us toast John Barleycorn, Each man a glass in hand;
And may his great posterity Ne'er fail in old Scotland!
Подстрочник баллады.
Жили на востоке три короля,
Три короля великих и высоких,
И они поклялись торжественной клятвой,
Что Джон Ячменное Зерно должен умереть.
Они взяли плуг и вскопали им землю.
Засыпали комьями голову Джона
И поклялись торжественной клятвой,
Что Джон Ячменное Зерно должен умереть.
Но пришла добрая веселая Весна,
И начала убывать вода;
Джон Ячменное Зерно снова воспрял,
И это было им очень удивительно.
Пришли знойные солнечные дни,
И он рос крепким и сильным,
Голова его вооружалась остроконечными копьями,
И не было никого, кто посмел бы его обидеть.
А когда мягко ступила трезвая осень,
Он поднялся изнуренный и бледный;
Его изогнутые сочленения и поникшая голова
Показывали, что он начал слабеть.
Румянец его увядал все больше и больше;
Он старел;
И тогда его недруги снова Впали в ярость.
Джон подкошен
Они взяли оружие длинное и острое и полоснули Джона по колену;
Затем они быстро положили его на повозку
Подобно злодею, совершившему подлог.
Они опрокинули его на спину
И колотили дубиной:
Они подвесили его на ветру
И крутили и крутили.
Они наполнили темную яму
Водою до краев,
Они погрузили в нее Джона Ячменное Зерно:
Тони или выплывай.
Они швырнули его на землю,
Чтобы причинить ему дальнейшие страдания;
И до тех пор, пока он проявлял признаки жизни,
Они бросали его взад и вперед.
Они высушили над обжигающим огнем
Его костный мозг,
А мельник обошелся с ним хуже всех.
Он раздавил его между двух камней.
И они взяли кровь его сердца
И пили ее по кругу;
И чем больше и больше они пили,
Тем большая радость охватывала их.
Джон Ячменное Зерно был смелым героем
Благородного предприятия.
Если вы сделаете все так, как сказано,
вы отведаетеего кровь.
Это придаст вам храбрости.
Это заставит человека забыть горе;
Это вызовет в нем прилив радости:
От этого запоет сердце вдовы,
Хотя слезы были на ее глазах.
Так давайте выпьем за Джона Ячменное Зерно,
Каждый человек — кружку в руку;
И пусть великое потомство Джона
Никогда не потерпит неудачу в старой Шотландии.
перевод
Торжественно, у трёх икон
Клялись быть заодно
Три короля, пока жив Джон
Ячменное Зерно.
Взяв плуг, над свежей бороздой,
Клялись забыть про сон,
Пока укрытый с головой
В земле не сгинет Джон.
В венке лучей пришла весна
И смыла снег с полей,
Встал Джон, очнувшись после сна,
Смущая королей.
Под солнцем креп и с головой
Так копьями зарос,
Что враг обходит стороной,
Боится сунуть нос.
Осенний день вступил в права,
Стал жёлт усатый Джон;
К земле склонилась голова,
Ветрами сгорблен он.
Румянец щёк бледнее стал,
Нет в теле прежних сил;
Враги ликуют: - Час настал,
Кровь высосем из жил.
Лютуя, острою косой
Лишили Джона ног,
Потом, связав в снопы, гурьбой
Свезли его в острог.
С восходом солнца, бросив в тень,
Дубасили цепом;
Едва живого целый день,
Терзали сквозняком.
Канаву тёмною водой,
Залив по самый край,
Кунали Джона с головой:
- Тони, иль выплывай.
Лишь выплыл, взяли в оборот,
Чтоб вновь и вновь страдал.
Когда бросали взад – вперёд,
Бедняга чуть дышал.
Потом, чтоб закрепить успех,
Сжигали до костей,
Но мельник был страшнее всех -
Растёр между камней.
Враги, испив из сердца кровь,
Жить стали веселей;
Чем больше пили, тем любовь
В груди цвела сильней.
Джон был герой, героев кровь
Содержит благодать.
Кто пьёт её, тот вновь и вновь
Таким же можешь стать.
Она начнёт бодрить и греть,
Даст радости прилив;
Заставит вдовье сердце петь,
Глаза слезой омыв.
Пей за Ячменное Зерно,
Пусть множится, растёт;
В Шотландии найдёт оно
И славу, и почёт!
Вариант 2
Торжественно, у трёх икон
Клялись быть заодно
Три короля, пока жив Джон
Ячменное Зерно.
Взяв плуг, над свежей бороздой,
Клялись забыть про сон,
Пока, укрытый с головой,
В земле не сгинет Джон!
Пришла весёлая весна,
Ушла вода с полей,
Воспрянул Джон, как после сна,
Став выше и сильней.
Под солнцем креп, и с головой
Так копьями зарос,
Что враг обходит стороной,
Боится сунуть нос.
Когда сентябрь вступил в права
Стал жёлт усатый Джон,
К земле склонилась голова,
Ветрами сгорблен он.
Румянец щёк бледнее стал,
Нет в теле прежних сил;
Враги ликуют: - Час настал,
Кровь высосем из жил.
Лютуя, острою косой,
Лишили Джона ног,
Потом, связав его гурьбой,
Свезли, как тать, в острог.
С восходом солнца, бросив в тень,
Дубасили цепом:
Едва живого, целый день,
Терзали сквозняком.
Канаву тёмною водой,
Залив по самый край,
Кунали Джона с головой:
Тони, иль выплывай.
Лишь выплыл, взяли в оборот:
И вновь, и вновь страдал;
Когда бросали взад – вперёд,
Бедняга чуть дышал.
Потом, подняв его на смех,
Сжигали до костей,
Но мельник был страшнее всех -
Растёр между камней.
Враги, испив из сердца кровь,
Жить стали веселей;
Чем больше пили, тем любовь
В груди цвела сильней.
Джон был герой, героев кровь
Содержит благодать,
Её, отведав вновь и вновь,
Таким же можешь стать.
Она начнёт бодрить и греть,
Даст радости прилив;
Заставит вдовье сердце петь,
Глаза слезой омыв.
Пей за Ячменное Зерно,
Пусть множится, растёт;
Всегда в Шотландии оно
Найдёт себе почёт!
" Standard English Translation
Small, sleek, cowering, timorous beast, O, what a panic is in your breast!
You need not start away so hasty With hurrying scamper!
I would be loath to run and chase you, With murdering plough-staff.
I'm truly sorry man's dominion Has broken Nature's social union, And justifies that ill opinion Which makes thee startle
At me, thy poor, earth born companion And fellow mortal!
I doubt not, sometimes, but you may steal; What then? Poor beast, you must live!
An odd ear in twenty-four sheaves Is a small request;
I will get a blessing with what is left, And never miss it.
Your small house, too, in ruin!
It's feeble walls the winds are scattering! And nothing now, to build a new one, Of coarse grass green!
And bleak December's winds coming, Both bitter and keen!
You saw the fields laid bare and wasted, And weary winter coming fast,
And cozy here, beneath the blast, You thought to dwell,
Till crash! the cruel plough past Out through your cell.
That small bit heap of leaves and stubble, Has cost you many a weary nibble!
Now you are turned out, for all your trouble, Without house or holding,
To endure the winter's sleety dribble, And hoar-frost cold.
But Mouse, you are not alone,In proving foresight may be vain:
The best laid schemes of mice and men Go often askew,
And leaves us nothing but grief and pain, For promised joy!
Still you are blest, compared with me! The present only touches you:
But oh! I backward cast my eye, On prospects dreary!
And forward, though I cannot see, I guess and fear
Посвящение Мыши при переворачивании её плугом в гнезде
Проворный, маленький зверёк,
Ты диким страхом сжат в комок!
Не нужно так спешить, дружок,
Стремглав бежать прыжком!
Не брошусь вслед, не так жесток,
Чтоб бить тебя скребком.
Мне жаль, что, множась, род людской
Природе не даёт покой.
Не зря от страха сам не свой
Ты бросился в бега,
Меня, хоть я совсем не злой,
Считая за врага.
Не сомневаюсь, что крадёшь:
Как быть? Иначе пропадёшь!
Из колоска лишь часть берёшь,
На зиму про запас;
Оставшаяся в поле рожь
Мне будет в самый раз.
Твой тёплый дом пошёл на слом,
Остатки стен лежат кругом!
Нет мха построить новый дом,
О, как груба трава!
За стылым ветром и дождём
Зима войдёт в права.
Повсюду только голый луг,
Он ждёт гнетущих, зимних вьюг.
В уюте проводить досуг
Мечтал ты под землёй,
Но лемехом жестокий плуг
Разрушил домик твой.
Лежит горсть листьев и стерни,
Тебе с трудом дались они,
Но сколько стужу ни кляни,
Коль дома нет - беда.
В мороз и снег – суровы дни,
Жестоки холода!
Но ты не одинока, мышь,
Гаданьем бед не избежишь;
Надеемся на гладь и тишь,
Но счастье не для всех.
Оставшись без всего, грустишь
Ты там, где ждал успех!
Нельзя меня сравнить с тобой,
Живёшь ты нынешней бедой,
А у меня и за спиной
Развалины и прах,
Грядущее закрыто мглой,
Но сердце гложет страх!
O, my love is like a red, red rose,
That's newly sprung in June.
O, my love is like a melody,
That's sweetly played in tune.
As fear art thou, my bonny lass,
So deep in love am I,
And I will love thee still, my dear,
Till all the seas go dry.
Till all the seas go dry, my dear,
And the rocks melt with the son!
And I will love thee still, my dear,
While the sands of life shall run.
And fare thee well, my only love,
And fare thee well a while!
And I will come again, my love,
Through it were ten thousand mile!
Красная, красная роза
Моя любовь, как роза –
Июньская, прекрасная ;
Как сладкая мелодия,
Волнующая, страстная.
Сильней моей любви к тебе
Не будет никогда;
Она жива пока в морях
Не высохнет вода.
Пока не высохнут моря,
Любви продлится срок;
Люблю тебя, пока в морях
На дне лежит песок.
Я должен отправляться в путь,
Прости и не грусти;
Вернусь, хоть десять тысяч миль
Придётся мне пройти.
(первый вариант)
Любовь, как роза красная,
Что расцвела в саду;
Как сладкая мелодия,
Что гонит прочь беду.
Прекрасней моей девушки
Не будет никогда:
Люблю её пока в морях
Не высохнет вода.
Не смогут высохнуть моря,
Из скал не брызнет сок:
Люблю тебя, пусть жизнь моя
Струится, как песок.
Я должен отправляться в путь,
Спешу, за всё прости!
Вернусь, к тебе, хоть целый мир
Придётся обойти.
В горах моё сердце
My heart’s in the Highlands, my heart is not here;
My heart’s in the Highlands, a-chasing the deer;
A-chasing the wild deer, and following the roe,
My heart’s in the Highlands wherever I go.
Farewell to the Highlands, farewell to the North,
The birth-place of valour, the country of worth;
Wherever I wander, wherever I rove,
The hills of the Highlands for ever I love.
Farewell to the mountains high cover’d with snow;
Farewell to the straths and green valleys below;
Farewell to the forests and wild-hanging woods;
Farewell to the torrents and loud-pouring floods:
My heart’s in the Highlands, my heart is not here;
My heart’s in the Highlands, a-chasing the deer;
A-chasing the wild deer, and following the roe,
My heart’s in the Highlands wherever I go.
Не здесь моё сердце, осталось в горах,
Гоняет оленей, не ведая страх;
Бежит за косулей по следу в снегах,
Куда б я ни шёл, моё сердце в горах.
Прощайте вершины и Север прощай,
Ты - родина Славы, Достоинства край;
Где б я ни скитался, где б я ни бродил
Везде и всегда только горы любил.
Прощайте вершины в коронах снегов,
Прощайте долины и склоны лугов;
Прощайте леса, диких трав аромат,
Прощайте ручьи и седой водопад.
Не здесь моё сердце, осталось в горах,
Гоняет оленей, не ведая страх;
Бежит за косулей по следу в снегах,
Куда б я ни шёл, моё сердце в горах.
Китс Джон
(1795-1821) английский поэт-романтик
Родился в Лондоне в семье содержателя конюшни. Изучал медицину, но потом оставил уё и занялся поэзией. В 1817 Китс издал первую книжку лирических стихов, а в следующем году – большую поэму «Эндимион». Недоброжелательные отзывы критики привели к депрессии. Нравственные волнения ускорили развитие чахотки – наследственной болезни в семье поэта. В 1818 его отправили в Южный Уэльс, где он немного окреп. В 1819 Ките влюбился в Фанни Браун. Она отказывалась выйти за него замуж, пока он не составит себе положения в обществе. Очень стеснённые обстоятельства сделали жизнь Китса крайне тяжёлой. Болезнь возобновилась. Китс медленно угасал. Поэт осознавал это и отражал в своих одах и стихотворениях настроение умирающей молодости и таинственную торжественность перехода в мир иной. В 1820 отплыл в Италию, поправить здоровье, болезнь оказалась сильнее. Скончался в Риме в 1821 году.
John Keats Sonnet
It keeps eternal whispering around
Desolate shores, and with its mighty swell
Gluts twice ten thousand Caverns, till the spell
Of Hacate leaves them their old sound.
Often ‘tis in such gentle temper found,
That scarcely will the very smallest shell
Be mov’d for days from where it sometime fell,
When last the winds of Heaven were unbound.
O ye! who have your eye-balls vax’d and tir’d ,
Feast them upon the wideness of the Sea;
O ye! whose ears are dinn’d with uproar rude,
Or fed too much with cloying melody –
Sit ye near some old Cavern’s Mouth, and brood
Until ye start, as if the sea-nymphs quire’d!
море
Воркует от восхода до заката,
Но дважды в день прибой летит в карьер,
Спешит заполнить тысячи пещер
Во тьме которых царствует Геката.
Бывает час, когда волну стреножив,
Оно, в шторма намаявшись, уснёт,
Зеркальна гладь, пока не отдохнёт
Ни ракушку, ни камень не тревожит.
О, вы, чьи взгляды больше не влекут,
Бескрайние поля земных угодий,
И вы, чьи уши жаждут тишины,
Пресыщенные звуками мелодий,
Присядьте у бездонной глубины
И ждите, когда Нимфы запоют!
три сонета женщине
1-й сонет
Woman! when I behold thee flippant, vain,
Inconstant, childish, proud, and full of fancies;
Without that modest softening that enhances
The downcast eye, repentant of the pain
That its mild light creates to heal again:
E'en then, elate, my spirit leaps, and prances,
E'en then my soul with exultation dances
For that to love, so long, I've dormant lain:
But when I see thee meek, and kind, and tender,
Heavens! how desperately do I adore
Thy winning graces; - to be thy defender
I hotly burn - to be a Calidore -
A very Red Cross Knight - a stout Leander -
Might I be loved by thee like these of yore.
1
О, женщина, приму тебя любой;
Предстанешь легкомысленной, тщеславной,
Непостоянной, гордой, своенравной –
Я буду восхищаться и такой!
Увижу, что идёшь, потупив взор,
При этом, раня и врачуя взглядом,
На душу радость хлынет водопадом,
А в сердце запоёт небесный хор.
Когда и добр, и нежен кроткий взгляд,
Тогда моя душа в преддверьях рая;
Как Колидор не буду знать преград,
Плыть, как Леандр, с ночной волной играя,
Согласен умереть сто раз подряд,
Твою любовь, в сраженьях добывая.
2 й сонет
Light feet, dark violet eyes, and parted hair;
Soft dimpled hands, white neck, and creamy breast,
Are things on which the dazzled senses rest
Till the fond, fixed eyes forget they stare.
From such fine pictures, heavens! I cannot dare
To turn my admiration, though unpossess'd
They be of what is worthy, - though not drest
In lovely modesty, and virtues rare.
Yet these I leave as thoughtless as a lark;
These lures I straight forget, - e'en ere I dine,
Or thrice my palate moisten: but when I mark
Such charms with mild intelligences shine,
My ear is open like a greedy shark,
To catch the tunings of a voice divine.
2
Белы, как сливки, руки, грудь и шея,
Легка нога, зрачки, как бирюза,
Смотрю, и разбегаются глаза,
Я не пойму, что мне всего милее.
Исчезнешь с глаз, и облик твой бледнеет,
А восхищенье вянет, как цветы;
Тускнеет обаянье красоты -
Хранить их вечно память не умеет.
И только голос твой всегда со мной,
Его мелодия мне услаждает уши;
Голодною акулою морской,
Я с жадностью настраиваю душу
В разлуке на одну волну с тобой,
Чтоб отыскать на море, и на суше.
3 сонет
Ah! who can e’er forget so fair a being?
Who can forget her half retiring sweets?
God! she is like a milk-white lamb that bleats
For man’s protection. Surely the All-seeing,
Who joys to see us with his gifts agreeing,
Will never give him pinions, who intreats
Such innocence to ruin, – who vilely cheats
A dove-like bosom. In truth there is no freeing
One’s thoughts from such a beauty; when I hear
A lay that once I saw her hand awake,
Her form seems floating palpable, and near;
Had I e’er seen her from an arbour take
A dewy flower, oft would that hand appear,
And o’er my eyes the trembling moisture shake.
3
Как на такую кротость посягнуть?
Кто погубить чистейшую посмеет?
Прося защиты, белый агнец блеет,
Не дай, невинность, подло обмануть.
Всевидящий, ты видишь, что влечёт,
Как муху мёд, она прелюбодея,
Не дай свершиться замыслам злодея,
Пусть девственность, лаская взгляд, цветёт.
Как белая голубка, её грудь
Трепещет, когда рук хочу коснуться;
Когда в глаза пытаюсь заглянуть
Торопится, смутившись, отвернуться;
Пригрезится, боюсь мой сон спугнуть
И со слезами на глазах проснуться.
To Autumn
SEASON of mists and mellow fruitfulness,
Close bosom-friend of the maturing sun;
Conspiring with him how to load and bless
With fruit the vines that round the thatch-eves run;
To bend with apples the moss'd cottage-trees,
And fill all fruit with ripeness to the core;
To swell the gourd, and plump the hazel shells
With a sweet kernel; to set budding more,
And still more, later flowers for the bees,
Until they think warm days will never cease,
For Summer has o'er-brimm'd their clammy cells.
Who hath not seen thee oft amid thy store?
Sometimes whoever seeks abroad may find
Thee sitting careless on a granary floor,
Thy hair soft-lifted by the winnowing wind;
Or on a half-reap'd furrow sound asleep,
Drows'd with the fume of poppies, while thy hook
Spares the next swath and all its twined flowers:
And sometimes like a gleaner thou dost keep
Steady thy laden head across a brook;
Or by a cyder-press, with patient look,
Thou watchest the last oozings hours by hours.
Where are the songs of Spring? Ay, where are they?
Think not of them, thou hast thy music too,
While barred clouds bloom the soft-dying day,
And touch the stubble plains with rosy hue;
Then in a wailful choir the small gnats mourn
Among the river sallows, borne aloft
Or sinking as the light wind lives or dies;
And full-grown lambs loud bleat from hilly bourn;
Hedge-crickets sing; and now with treble soft
The red-breast whistles from a garden-croft;
And gathering swallows twitter in the skies.
Ода осени
Сезон туманов и плодоношенья
Друг солнце разговор ведёт с тобой;
По сговору, даёт благословенье
Кистям лозы, ползущей вверх, змеёй;
Плодами ветви яблонь гнёт к земле,
Орех и тыкву наполняя соком,
Даёт два дня понежиться в тепле;
Цветению лугов продляет сроки,
Чтоб продолжать нектаром пчёл кормить;
Пусть думают, что лето длится год,
В ячейки сот, вливая сладкий мёд.
Кто не видал тебя идущей в склад?
Вот отдыхаешь на полу амбара,
Лаская твою шею, ветер рад
Волос коснуться с лихостью гусара;
Храпишь на недожатой борозде,
Колышутся нескошенные маки,
Но скоро будут срезаны везде,
Твой серп лежит готовый для атаки;
Вот смело речку переходишь вброд,
Часами смотришь, прибавляя гнёт,
Как из давильни терпкий сок течёт.
Где песни дней весны? Ах, где они?
Забудь о них, есть музыка другая,
Она звучит, когда уходят дни,
Поля румянцем неба украшая;
В печальном хоре комары грустят,
Там, где у речки листья ив желтеют,
Потом за ветром умирать летят;
Ягнята за холмами громко блеют,
Кузнечики стрекочут, реполов
Порой дискантом крикнет из садов,
А ласточки поют и в небе реют.
Sonnet. On peace
O Peace! And dost thou with thy presence bless
The dwelling of this war-surrounded Isle;
Soothing with placid brow our late distress,
Making the triple kingdom brightly smile?
Joyful I hail thy presence; and I hail
The sweet companions that await on thee;
Complete my joy - let not my first wish fail,
Let the sweet mountain nymph thy favorite be,
With England's happiness proclaim Europa's liberty.
O Europe! Let not sceptred tyrants see
That thou must shelter in thy former state;
Keep thy chains burst, and boldly say thou are free;
Give thy kings law - leave not uncurbed the great;
So with the horrors past thou'lt win thy happier fate!
К миру
О Мир! Приди и нас благослови,
Война раздор оставила в наследство;
Смягчая нрав, вражду останови,
Верни опять улыбку королевству.
Восторженно приветствую тебя
И всех друзей, что ждут меня в разлуке;
Верни нам радость, мы живём скорбя,
Пусть нимфа Гор соединит нам руки.
Как Англии Европе заяви:
- Рви цепи, и свободною живи,
Избавившись от царства тирании.
Законом королей останови,
Пусть знают – ужас в прошлом, что впервые
Европе даришь годы золотые.
THE GRASSHOPPER AND CRICKET
The poetry of earth is never dead:
When all the birds are faint with the hot sun,
And hide in cooling trees, a voice will run
From hedge to hedge about the new-mown mead;
That is the Grasshopper's - he takes the lead
In summer luxury, - he has never done
With his delights; for when tired out with fun
He rests at ease beneath some pleasant weed.
The poetry of earth is ceasing never;
On a lone winter evening, when the frost
Has wrought a silence, from the stove there shrills
The Cricket's song, in warmth increasing ever,
And seems to one, in drowsiness half lost,
The Grasshopper's among some grassy hills.
Кузнечик и сверчок
Поэзия земли не умирает:
Когда все птицы умолкают в зной
Найдя и тень, и отдых под листвой,
Треск в скошенной траве не замолкает.
Кузнечик пляшет, пьяный от веселья,
С восторгом славит лето и жару,
Ему и корм, и солнце по нутру,
Поёт, пока не станет луг постелью.
Поэзия земли не умолкает,
Ни летом, ни заснеженной зимой
С прокованной морозом тишиной;
Сверчок поёт, усталости не знает,
Печь топится и кажется порой,
Что вновь поёт кузнечик в летний зной.
The human seasons
Four Seasons fill the measure of year;
There are four seasons in the mind of man:
He has his lusty Spring, when fancy clear
Takes in all beauty with an easy span:
He has his Summer, when luxuriously
Spring’s honied cud of youthful thought he loves
To ruminate, and by such dreaming high
Is nearest unto heaven: quiet coves
His soul has in its Autumn, when his wings
He furleth close; contented so to look
On mists in idleness – to let fair things
Pass by unheeded as a threshold brook.
He has his Winter too of pale misfeature,
Or else would forego his mortal nature.
Времена года человека
Из четырёх сезонов каждый год,
И в жизни их четыре без сомненья:
Роскошная весна – душа цветёт,
Вбирает красоту воображенье;
А летом пьёт, смакуя, вешний мёд
И до небес возносится мечтами,
Слабеют крылья, всё трудней полёт,
Приходится прощаться с небесами.
Для человека осень настаёт:
Душа желает тихого залива,
Как ручеёк не торопясь течёт,
Покоем созерцания счастлива.
В снегах зимы последний наш привал -
Никто от доли смертных не сбежал.
Modern love
AND what is love? It is a doll dress'd up
For idleness to cosset, nurse, and dandle;
A thing of soft misnomers, so divine
That silly youth doth think to make itself
Divine by loving, and so goes on
Yawning and doting a whole summer long,
Till Miss's comb is made a pearl tiara,
And common Wellingtons turn Romeo boots;
Then Cleopatra lives at number seven,
And Antony resides in Brunswick Square.
Fools! if some passions high have warm'd the world,
If Queens and Soldiers have play'd deep for hearts,
It is no reason why such agonies
Should be more common than the growth of weeds.
Fools! make me whole again that weighty pearl
The Queen of Egypt melted, and I'll say
That ye may love in spite of beaver hats.
Современная любовь
Любовь сегодня - кукла расписная,
В дни праздности, безделья, баловства;
Ей имена прекрасные давая,
Стремимся вознести до божества.
Гребёнку дамы, объявив тиарой,
Себя любовью юные слепят,
Скучают летом глупые на пару,
Себя при этом божествами мнят,
В своих мечтах теряют чувство меры,
Вот Клеопатра из квартиры семь,
Антоний проживает в Брунсвик-сквере.
Глупцы! Какие чувства сотрясали мир,
Когда играли царскими сердцами!
Глупцы, у вас не страсти, а страстишки,
Которые считаю - сорняками.
Попробуйте для жизни возродить
Жемчужину Египетской царицы,
Тогда скажу, умеете любить.
As from the darkening gloom a silver dove... ...
As from the darkening gloom a silver dove
Upsoars, and darts into the eastern light,
On pinions that nought moves but pure delight,
So fled thy soul into the realms above,
Regions of peace and everlasting love;
Where happy spirits, crowned with circlets bright
Of starry beam, and gloriously bedight,
Taste the high joy none but the blest can prove.
There thou or joinest the immortal choir
In melodies that even heaven fair
Fill with superior bliss, or, at desire
Of the omnipotent Father, cleavest the air
On holy message sent -What pleasure's higher?
Wherefore does any grief our joy impair?
Как белый голубь из остатков мрака…
Как белый голубь из остатков мрака
Взмывая ввысь, летит на свет зари
На крыльях наслажденья, так парит
Твоя душа, оставив тело в раке.
В чертогах Бога Нового завета,
Где души коронованы венцом,
В сиянье звёзд роскошно разодетые,
Вкушают радость близости с Творцом.
По воле Бога воздух рассекая,
Ты станешь светлым вестником Творца,
Или святых, блаженством осеняя,
В хорале славить Бога и Отца.
Не спросишь: Что важнее? Твёрдо зная,
Что выполнишь, что скажет, до конца,
On the sonnet
If by dull rhymes our English must be chain'd,
And, like Andromeda, the Sonnet sweet
Fetter'd in spite of pained loveliness,
Let us find out, if we must be constrain'd,
Sandals more interwoven and complete
To fit the naked foot of Poesy:
Let us inspect the lyre, and weigh the stress
Of every chord, and see what may be gain'd
By ear industrious and attention meet;
Misers of sound and syllable, no less
Than Midas of his coinage, let us be
Jealous of dead leaves in the bay wreath crown;
So, if we may not let the Muse be free,
She will be bound with garlands of her own.
Сонет о сонете
Раз мы решили дать сонету право
Слова цепями рифмы приковать,
Как Андромеду, будем в знак смиренья,
Чтобы сберечь его красу и славу,
Все правила неволи соблюдать.
Сандалии по ножке подбирать
Дадим поэзии и право, и уменье:
Настроим лиру, взвесим ударенье,
Усилим слух и зоркость наших глаз,
Чтоб было и желанье, и терпенье
Беречь стихи, как царь Мидас свой клад.
Вон мёртвый лист из лавровых венков!
Нет прав избавить музу от оков -
Свяжи её гирляндами цветов.
Вариант
Уж если мы решили, что слова
К сонету нужно рифмой приковать,
Как Андромеду зверю на съеденье;
Тогда дадим поэзии права
Не мучить красоту, не убивать,
Навязанной сонету несвободой.
Настроим лиру, взвесим ударенье,
Усилим слух и зоркость своих глаз,
Чтоб звук и слог внимательно считать,
Имея и желанье, и терпенье,
Беречь, как царь Мидас богатство рода.
Сухие листья выбрось из венков,
Нет прав избавить музу от оков,
Свяжи её гирляндами цветов.
When I have fears that I may cease to be …
When I have fears that I may cease to be
Before my pen has glean'd my teeming brain,
Before high-piled books, in charactery,
Hold like rich garners the full ripen'd grain;
When I behold, upon the night's starr'd face,
Huge cloudy symbols of a high romance,
And think that I may never live to trace
Their shadows, with the magic hand of chance;
And when I feel, fair creature of an hour,
That I shall never look upon thee more,
Never have relish in the faery power
Of unreflecting love;--then on the shore
Of the wide world I stand alone, and think
Till love and fame to nothingness do sink.
Когда боюсь, что перестану жить,
Мой мозг кипит, от дум о скорбной доле:
Кто будет в закрома из книг свозить,
Стихи, как зёрна, брошенные в поле.
Смотрю на звёзды - блещут в небесах,
Как символы романтики высокой,
Тогда меня одолевает страх,
Что не постигну сути их жестокой;
Ведь для вселенной век мой - краткий час,
Наступит миг, назначенный судьбою,
Когда навеки разлучая нас,
Душа начнёт жить жизнью неземною;
Так размышляя, убеждаюсь вновь,
Что эфемерны слава и любовь.
Вариант2
Когда меня охватывает страх,
Что выпадет перо из рук моих,
Не сохранив, как зёрна в закромах,
Мои сонеты на страницах книг;
Когда, как знак романтики, пасьянс
Из звёзд ночных на небесах, тогда
Я разгадать его имею шанс,
А не смогу, растает без следа.
Почувствую, что жить осталось час,
Что больше на тебя не посмотрю,
Любовь связать уже не в силах нас,
Один стою у мира на краю
И думаю о том, как на глазах
Любовь и слава превратились в прах.
Яркая звезда
Bright star, would I were stedfast as thou art--
Not in lone splendour hung aloft the night
And watching, with eternal lids apart,
Like nature's patient, sleepless Eremite,
The moving waters at their priestlike task
Of pure ablution round earth's human shores,
Or gazing on the new soft-fallen mask
Of snow upon the mountains and the moors--
No--yet still stedfast, still unchangeable,
Pillow'd upon my fair love's ripening breast,
To feel for ever its soft fall and swell,
Awake for ever in a sweet unrest,
Still, still to hear her tender-taken breath,
And so live ever--or else swoon to death.
Яркая звезда
Звезда, я, как и ты, хочу сиять;
Не мудрецом, который год за годом
Привык с вершин науки наблюдать
За тем, как изменяется природа.
Как дарят омовенье берегам,
Прибоями моря и океаны,
Как вьюга по болотам и горам
Летит, снегами засыпая страны.
Нет, я мечтаю с милой рядом жить,
Быть радостным, восторженным, счастливым.
Ни днём, ни ночью взгляд не отводить,
Считать дыхания приливы и отливы;
Когда подушкой служит её грудь,
Готов и жить, и навсегда уснуть.
The day is gone, and all its sweets are gone!
Sweet voice, sweet lips, soft hand, and softer breast,
Warm breath, light whisper, tender semitone,
Bright eyes, accomplished shape, and lang'rous waist!
Faded the flower and all its budded charms,
Faded the sight of beauty from my eyes,
Faded the shape of beauty from my arms,
Faded the voice, warmth, whiteness, paradise—
Vanished unseasonably at shut of eve,
When the dusk holiday—or holinight
Of fragrant-curtained love begins to weave
The woof of darkness thick, for hid delight;
But, as I've read love's missal through today,
He'll let me sleep, seeing I fast and pray.
День, уходя, все радости забрал!
Твой нежный голос, губы, руки, плечи,
Сиянье светлых глаз, лица овал,
Тепло дыханья, шёпот, смех и речи.
Увял цветок, как он, поблекла ты:
Тепла в глазах и шёпоте не стало,
Нет совершенства форм и красоты,
Стих голос, белизна с лица пропала.
Исчезло всё, вступает ночь в права,
День уступает сумраку главенство,
Душистый занавес любви плетут слова,
Когда скрывает тьма восторг блаженства.
Весь день провёл с молитвой на устах
И в ночь молюсь, прошу забвенья в снах.
Беспощадная дама
O what can ail thee, knight at arms,
Alone and palely loitering?
The sedge has wither'd from the lake,
And no birds sing.
O What can ail thee, knight at arms,
So haggard and so woe-begone?
The squirrel's granary is full,
And the harvest's done.
I see a lily on thy brow
With anguish moist and fever dew,
And on thy cheeks a fading rose
Fast withereth too.
I met a lady in the meads,
Full beautiful, a fairy's child;
Her hair was long, her foot was light,
And her eyes were wild.
I made a garland for her head,
And bracelets too, and fragrant zone;
She look'd at me as she did love,
And made sweet moan.
I set her on my pacing steed,
And nothing else saw all day long,
For sidelong would she bend, and sing
A fairy's song.
She found me roots of relish sweet,
And honey wild, and manna dew,
And sure in language strange she said—
I love thee true.
She took me to her elfin grot,
And there she wept, and sigh'd full sore,
And there I shut her wild wild eyes
With kisses four.
And there she lulled me asleep,
And there I dream'd—Ah! woe betide!
The latest dream I ever dream'd
On the cold hill's side.
I saw pale kings, and princes too,
Pale warriors, death pale were they all;
They cried—"La belle dame sans merci
Hath thee in thrall!"
I saw their starv'd lips in the gloam
With horrid warning gaped wide,
And I awoke and found me here
On the cold hill's side.
And this is why I sojourn here,
Alone and palely loitering,
Though the sedge is wither'd from the lake,
And no birds sing.
21 апреля 1819 года английский поэт Джон Китс написал загадочную балладу "La Belle Dame sans Merci" (в переводе с французского - "прекрасная безжалостная дама", это название Китс позаимствовал у французского средневекового поэта Алена Шартье).
Беспощадная дама
О, рыцарь, почему в тоске
Ты бродишь одинок?
Камыш у озера засох,
Смолк птичий голосок.
О, рыцарь, почему в тоске,
Оставил отчий край?
Амбары беличьи полны,
Сжат в поле урожай.
Морщины врезались в чело,
Пот выступил росой,
Увял румянец на щеках,
Как розы в летний зной.
Я встретил деву на лугу
Прекрасней феи в снах,
По пояс волос, лёгок шаг,
Безумие в глазах.
Браслеты, пояс и венок,
Из трав сплести был рад;
Её ответом были: стон,
Влюблённый, нежный взгляд.
Я посадил её в седло
На своего коня,
Склонившись пела песни фей
Она лишь для меня.
Потом дала мне корешки.
Росу и дикий мёд;
Сказала: «Я тебя люблю,
Верь, мой язык не лжёт».
Введя меня в эльфийский грот,
Заплакала она,
Целуя дикие глаза,
В них не увидел дна.
Когда баюкала, уснул,
Горюю с той поры,
Увидел сон в последний раз,
На склоне той горы.
Мне снились: принцы, короли,
Кричали, открыв рты:
- Жестокосердней деве в плен
Попал сегодня ты.
Срывались вопли с бледных губ,
Сочувствовали мне,
Лежал, проснувшись, на горе
В прохладной тишине.
Вот почему блуждаю здесь
Один, ищу приют,
Хотя камыш давно засох,
А птицы не поют.
Why did I laugh tonight? No voice will tell
Why did I laugh tonight? No voice will tell
No God, no demon of severe response
Deigns to reply from heaven or from hell
Then to my human heart I turn at once:
Heart, thou and I are here, sad and alone,
Say, why did I laugh? O mortal pain!
O darkness! darkness! Forever must I moan
To question heaven and hell and heart in vain?
Why did I laugh? I know this being's lease
My fancy to it's utmost blisses spreads
Yet would I on this very midnight cease
And all the world's gaudy ensigns see in shreds
Verse, fame and beauty are intense indeed
But death intenser, death is life's high meed.
Ну почему смеялся я сегодня?
На мой вопрос не дали мне ответ
Ни Бог с небес, ни чёрт из преисподней.
Когда во тьме едва забрезжил свет,
Спросил у сердца: Было одиноко,
Зачем же я смеялся невпопад?
Я ждал ответ, во тьме страдал жестоко,
Молчали сердце, небеса и ад.
Зачем смеялся? Может я воочью
Увидев, чем закончится мой век,
Порвал со смехом символ жизни в клочья,
Испуганный, как каждый человек.
Сильны любовь и красота цветущих дней
Но всё же смерть для смертного сильней.
Джозеф Редьярд Киплинг
родился 30 декабря 1865 г. в Бомбее. Джон Локвуд Киплинг, отец будущего автора "Книги джунглей", был известным скульптором, директором и преподавателем в школе Искусств. Его жена, Алиса Киплинг, была яркой светской женщиной, о которой современники говорили, что в ее обществе невозможно заскучать. Оба родителя Редьярда Киплинга считали себя англо-индийцами, поскольку глубоко привязались к новой родине, любовь к которой передали сыну. Когда Редьярду исполнилось пять, он и его трехлетняя сестра были отправлены на воспитание в Суонси, город на юге Англии. В возрасте шестнадцати лет Киплинг возвращается в Индию. Ему не хватает способностей, чтобы получить стипендию в Оксфорде, а родителям не по средствам оплачивать его образование, поэтому Джон Киплинг предлагает сыну стать помощником редактора в газете Лахора. В 1880-х, Киплинг становится штатным репортером. Его путевые заметки, сделанные во время путешествий по странам Азии и Северной Америки, пользовались большим успехом. В 1889 г. он поселяется в Лондоне, там же выходит его первый роман "Свет погас", сразу же сделавший Киплинга популярным у читателей, и критиков. В 1892 году Редьярд Киплинг женится на Каролине Бейлистер. Банк, где хранились их сбережения, объявляют банкротом, и они остаются без средств. Следующие четыре года они живут в штате Вермонт, США, у родственников Каролины. В это время Киплинг пишет свои знаменитые книги для детей и юношества: историю приключений Маугли, индийские рассказы, выходят в свет его поэтические сборники. Рождаются две дочери, старшая из которых, Джозефина, умирает в 1899 г. от воспаления легких. Стараясь забыть о трагедии, Киплинг проводит несколько месяцев в Южной Африке, где он начинает работу над романом "Ким". На стыке веков Киплинг покупает дом в Сассексе, Англия, где он проведет остаток своей жизни. В 1907 году Киплинг становится первым англичанином, получившим Нобелевскую премию по литературе. В этом же году он удостаивается наград от университетов Парижа, Страсбурга, Афин и Торонто; удостоен также почётных степеней Оксфордского, Кембриджского, Эдинбургского и Даремского университетов. В 1915 году погибает его сын Джон, мобилизованный в армию, что становится потрясением для всей семьи. После окончания Первой Мировой Киплинг принимает участие в организации военных захоронений и фонда памяти погибших. Умер Нобелевский лауреат 18 января 1936 года от прободения язвы.
Заповедь
If you can keep your head when all about you
Are losing theirs and blaming it on you,
If you can trust yourself when all men doubt you,
But make allowance for their doubting too;
If you can wait and not be tired by waiting,
Or being lied about, don't deal in lies,
Or being hated don't give way to hating,
And yet don't look too good, nor talk too wise:
If you can dream-and not make dreams your master;
If you can think-and not make thoughts your aim,
If you can meet with Triumph and Disaster
And treat those two impostors just the same;
If you can bear to hear the truth you've spoken
Twisted by knaves to make a trap for fools,
Or watch the things you gave your life to, broken,
And stoop and build 'em up with worn-out tools:
If you can make one heap of all your winnings
And risk it on one turn of pitch-and-toss,
And lose, and start again at your beginnings
And never breathe a word about your loss;
If you can force your heart and nerve and sinew
To serve your turn long after they are gone,
And so hold on when there is nothing in you
Except the Will which says to them: 'Hold on!'
If you can talk with crowds and keep your virtue,
Or walk with Kings-nor lose the common touch,
If neither foes nor loving friends can hurt you,
If all men count with you, but none too much;
If you can fill the unforgiving minute
With sixty seconds' worth of distance run,
Yours is the Earth and everything that's in it,
And-which is more-you'll be a Man, my son!
Заповедь
Не потеряешь голову в смятенье,
Когда тебя винят за трусость всех,
В себя поверив позабудь сомненья,
Верни другим надежду на успех.
Не торопись, не отвергай советы,
Не мсти за ложь и избегай интриг,
Прощай врагов, но не стремись при этом
Казаться лучше и мудрей других;
Сумей не стать рабом мечты, мечтая
Не забывай, при этом, о делах,
Живи, в беде судьбу не проклиная,
Спокойно принимай триумф и крах;
Не жалуйся, когда, поймав на слове,
Тебя лишат того, что накопил.
Униженный, сумей начать всё снова,
Когда в уставшем теле нету сил:
Умей, на кон поставить состоянье,
Нажитое тобой большим трудом,
Всё проиграв, не разражайся бранью,
Без стонов, навсегда забудь о том;
Сумей заставить сердце, нервы, жилы
Служить, когда отчаянье в груди,
Для жизни ни желания, ни силы,
Лишь воля умоляет: « Подожди!».
Сумей быть честным, говоря с толпою,
И с королём достоинство хранить,
Сумей всегда и всюду быть собою,
На уваженье право заслужить.
Сумей потратить каждое мгновенье,
Чтоб не жалеть о том, как прожил век,
Тогда получишь землю во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Вариант
Сумеешь устоять, когда в смятенье,
Теряют люди головы вокруг,
В себя поверив, победишь сомненья
В поникших духом поднимая дух.
Есть воля, жди, усталости не зная,
Не мсти за ложь ответной клеветой,
Своих врагов за ненависть прощая,
Не мудростью гордись, а простотой;
Не становись рабом мечты, мечтая,
Дай смелым мыслям крылья и простор,
Триумф и поражение, встречая,
Прими спокойно славу и позор.
Смирись, когда подлец, поймав на слове,
Лишит всего, отнимет отчий кров,
Крах потерпев, усталый и суровый
Всё начинать сначала будь готов.
Рискнув и проиграв всё состоянье,
Нажитое тобой с большим трудом,
Начни всё вновь, не требуй состраданья,
Не жалуйся и не жалей о том;
Сумей заставить сердце, нервы, жилы
Служить, когда лишь пустота в груди,
Закончились желания, и силы,
Лишь воля умоляет: « Подожди!».
Сумей быть честным, говоря с толпою,
И с королём достоинство хранить,
С врагом и другом будь самим собою,
Не пробуй сильным мира угодить.
Не трать напрасно краткие мгновенья,
Наполни смыслом Богом данный век,
Тогда получишь землю во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Вариант
Сумеешь устоять, когда в смятенье
Теряют люди головы вокруг,
Виня тебя за горечь пораженья,
Своею верой укрепи в них дух;
Умей терпеть, усталости не зная,
Не мсти за ложь, забудь лжецам их грех,
Умей прощать, но не стремись, прощая,
Казаться лучше и мудрее всех;
Не становись рабом мечты, мечтая,
Найти забвенье в думах не стремись,
Триумф на поражение меняя
К превратностям спокойно относись;
Смирись, когда подлец поймав на слове
Лишит всего, что ты за жизнь скопил,
Крах потерпев, сумей начать всё снова,
Когда в уставшем теле нету сил:
В орлянку, проиграв всё состоянье,
Нажитое за жизнь с большим трудом,
Не жалуйся, не требуй состраданья,
Ни слова не сказав, забудь о нём;
Сумей заставить сердце, нервы, жилы
Служить, когда лишь пустота в груди,
Для жизни ни желания, ни силы
Лишь воля умоляет: - Подожди!
Сумей быть честным, говоря с толпою,
А с королём достоинство хранить,
С врагом и другом будь самим собою,
Не пробуй услужить и угодить.
Не трать напрасно краткие мгновенья,
Наполни смыслом Богом данный век,
Тогда получишь землю во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Пехотные колонны Редьярд Киплинг
We're foot--slog--slog--slog--sloggin' over Africa --
Foot--foot--foot--foot--sloggin' over Africa --
(Boots--boots--boots--boots--movin' up and down again!)
There's no discharge in the war!
Seven--six--eleven--five--nine-an'-twenty mile to-day --
Four--eleven--seventeen--thirty-two the day before --
(Boots--boots--boots--boots--movin' up and down again!)
There's no discharge in the war!
Don't--don't--don't--don't--look at what's in front of you.
(Boots--boots--boots--boots--movin' up an' down again);
Men--men--men--men--men go mad with watchin' em,
An' there's no discharge in the war!
Try--try--try--try--to think o' something different --
Oh--my--God--keep--me from goin' lunatic!
(Boots--boots--boots--boots--movin' up an' down again!)
There's no discharge in the war!
Count--count--count--count--the bullets in the bandoliers.
If--your--eyes--drop--they will get atop o' you!
(Boots--boots--boots--boots--movin' up and down again) --
There's no discharge in the war!
We--can--stick--out--'unger, thirst, an' weariness,
But--not--not--not--not the chronic sight of 'em --
Boot--boots--boots--boots--movin' up an' down again,
An' there's no discharge in the war!
'Taint--so--bad--by--day because o' company,
But night--brings--long--strings--o' forty thousand million
Boots--boots--boots--boots--movin' up an' down again.
There's no discharge in the war!
I--'ave--marched--six--weeks in 'Ell an' certify
It--is--not--fire--devils, dark, or anything,
But boots--boots--boots--boots--movin' up an' down again,
An' there's no discharge in the war!od be thanked!
Whate'er comes after, I have lived and toiled with Men!
перевод
Строем, в ногу, левой - правой мы идём по Африке…
Ноги, ноги, ноги, ноги топчут землю Африки.
(Буцы, буцы, буцы, буцы, сотни буц то вверх, то вниз!)
Отдыха нет на войне!
Три –семь, пять - пять двадцать миль прошли за день…
Пять – десять, десять - пять тридцать дней идём вперёд.
(Буцы, буцы, буцы, буцы, сотни буц то вверх, то вниз!)
Отдыха нет на войне!
Нет - нет, нет – нет, не смотри, перед собой.
(Буцы, буцы, буцы, буцы, сотни буц то вверх, то вниз!)
Люди, люди, люди, люди я схожу с ума от них.
Отдыха нет на войне!
Пробуй, пробуй, пробуй, пробуй срочно думать о другом…
Бог мой, Бог мой, разум меркнет, я могу сойти с ума!
(Буцы, буцы, буцы, буцы, сотни буц то вверх, то вниз!)
Отдыха нет на войне!
Счёт, счёт, счёт, счёт пули любят точный счёт
Сон - вон, не спать, могут задние подмять.
(Буцы, буцы, буцы, буцы, сотни буц то вверх, то вниз!)
Отдыха нет на войне!
Голод, зной и длинный путь – не смогли меня согнуть
Мочи нет, идти и видеть целый день одно и то ж:
(Буцы, буцы, буцы, буцы, сотни буц то вверх, то вниз!)
Отдыха нет на войне!
Днём, когда плечом к плечу легче, топать и потеть,
Ночью видеть невтерпёж, миллионы потных рож.
(Буцы, буцы, буцы, буцы, сотни буц то вверх, то вниз!)
Отдыха нет на войне!
Шесть недель я был в аду, но не видел, в том клянусь:
Сковородок и чертей - там всё так же, как и тут:
(Буцы, буцы, буцы, буцы, ноги в буцах вверх и вниз)
Отдыха нет на войне!
THE VAMPIRE
A fool there was and he made his prayer
(Even as you and I!)
To a rag and a bone and a hank of hair
(We called her the woman who did not care),
But the fool he called her his lady fair
(Even as you and I!)
Oh the years we waste and the tears we waste
And the work of our head and hand,
Belong to the woman who did not know
(And now we know that she never could know)
And did not understand.
A fool there was and his goods he spent
(Even as you and I!)
Honor and faith and a sure intent
But a fool must follow his natural bent
(And it wasn't the least what the lady meant),
(Even as you and I!)
Oh the toil we lost and the spoil we lost
And the excellent things we planned,
Belong to the woman who didn't know why
(And now we know she never knew why)
And did not understand.
The fool we stripped to his foolish hide
(Even as you and I!)
Which she might have seen when she threw him aside -
(But it isn't on record the lady tried)
So some of him lived but the most of him died -
(Even as you and I!)
And it isn't the shame and it isn't the blame
That stings like a white hot brand.
It's coming to know that she never knew why
(Seeing at last she could never know why)
And never could understand.
Вампир
Дурак однажды молитву вознёс
(так делали я и ты)
Тряпью, костям и прядям волос
(Тому, что вздорной бабой звалось)
А он - звал леди, любил всерьёз,
(Так делали я и ты)
О, прошлых лет и слёз не вернуть,
Как труд наших мыслей и рук -
Досталось всё ей не хотевшей понять
( Теперь то, знаем не способной понять)
Его любви и мук.
Дурак был щедр, даря даме цветы,
(Так делали я и ты)
В придачу деньги и честь, и мечты -
Они у влюблённых обычно чисты.
(Так стал он жертвой своей простоты)
(как часто был я, и ты)
О сколько пота, сил и надежд
Транжирили мы во всю прыть
На глупых дам не желающих знать
( теперь то знаем, не умеющих знать)
Как нужно жить и любить.
Дурак – разорился, не станем скрывать
(как часто я и ты)
Тотчас решила отставку дать,
(Но этого и следовало ожидать.)
Он жив, ещё продолжает страдать
(Как часто и я, и ты)
Не будем дурня за это корить,
Чтоб выжег всю боль упрёк;
Он жив, потому, что сумел понять -
Она до смерти не сможет понять,
Ей жизнью данный урок.
Серые глаза.
Eyes of grey -a sodden quay,
Driving rain and falling tears,
As the steamer wears to sea
In a parting storm of cheers.
Sing, for Faith and Hope are high
None so true as you and I
Sing the Lovers' Litany:
"Love like ours can never die!"
Eyes of black – a throbbing keel,
Milky foam to left and right;
Whispered converse near
the wheel In the brilliant tropic night.
Cross that rules the Southern Sky!
Stars that sweep and wheel and fly,
Hear the Lovers' Litany:
Love like ours can never die!"
Eyes of brown – a dusy plain
Split and parched with heat of June,
Flying hoof and tightened rein,
Hearts that beat the old, old tune.
Side by side the horses fly,
Frame we now the old reply
Of the Lovers' Litany:
"Love like ours can never die!"
Eyes of blue – the Simla
Hills Silvered with the moonlight hoar;
Pleading of the waltz that thrills,
Dies and echoes round Benmore.
"Mabel," "Officers," "Good-bye,"
Glamour, wine, and witchery
On my soul's sincerity,
"Love like ours can never die!"
Maidens of your charity,
Pity my most luckless state.
Four times Cipid's debtor
I - Bankrupt in quadruplicate.
Yet, despite this evil case,
And a maiden showed me grace,
Four-and-forty times would
I Sing the Lovers' Litany:
"Love like ours can never die!"
Серые глаза.
Серые глаза – туман,
Порт, дождя густые струи,
Пароход из дальних стран,
Слёзы, вздохи, поцелуи.
Я мечтал услышать: «Да»,
Но осталась непреклонной,
Пой Литанию влюблённых:
«Не разлюбим никогда!»
Очи чёрные - закат,
Острый киль, в сединах пены,
Южной ночи звездопад,
Из распахнутой вселенной.
Не сказавшая мне : «Да»
В темноте ночей бессонных,
Спой Литанию влюблённых
«Не разлюбим никогда!»
Карие глаза – простор,
Зной и пыль дороги длинной,
Сердца стук, звон медных шпор,
В такт мелодии старинной.
Кони скачут бок о бок,
Вмиг - поводья ставят дыбом,
Наступил Литаньи срок:
Пой о верности любимым.
Синие глаза – восток,
Холм луной посеребрённый,
Вальс, сплетающий венок
Из танцующих влюблённых.
Смех, вино, без всякой меры
Вальсы "Мейбл," и " "Офицеры,"
Я пропел тебе тогда:
«Не разлюбим никогда!»
Мне, ответом на признанья,
Были жалость и молчанье.
Я – четырежды банкрот
Сорок лет и один год.
Я - должник глаз непокорных:
Серых, синих, карих, чёрных.
Все люблю, в том нет стыда,
И пою им гимн влюблённых:
«Не разлюбим никогда!»
HE APPEAL
If I have given you delight
By aught that I have done,
Let me lie quiet in that night
Which shall be yours anon:
And for the little, little, span
The dead are borne in mind,
Seek not to questions other than
The books I leave behind.
Просьба
Пусть те, кого мой скромный труд
Порадовал, хоть раз,
Мой прах тревожить не дадут,
Когда уйду, в свой час.
На сплетни зря не трать свой пыл,
Цени и час, и миг.
О том, каким при жизни был,
Спроси у книг моих.
(The Beginning of the Armadilloes)
I've never sailed the Amazon,
I've never reached Brazil;
But the Don and Magdalena,
They can go there when they will!
Yes, weekly from Southampton
Great steamers, white and gold,
Go rolling down to Rio
(Roll down--roll down to Rio! ).
And I'd like to roll to Rio
Some day before I'm old!
I've never seen a Jaguar,
Nor yet an Armadill--
He's dilloing in his armour,
And I s'pose I never will,
Unless I go to Rio
These wonders to behold--
Roll down--roll down to Rio--
Roll really down to Rio!
Oh, I'd love to roll to Rio
Some day before I'm old!
перевод
На далекой Амазонке
Я не плыл по Амазонке,
Не бывал в Бразилии,
А, вот Дон и Магдалина-
Белоснежные суда
Часто плавают туда.
Уплывают раз в неделю,
В трюмах люди и товар.
Держат курс они на Рио,
Приплывают прямо в Рио,
Я однажды с ними в Рио,
Уплыву, пока не стар.
Здесь не встретил броненосцев,
С ягуаром не дружил,
С говорящим попугаем
По душам не говорил.
Потому поеду в Рио,
Чтобы там их разыскать,
Только в Рио, только в Рио
Можно чудо созерцать.
Я хочу уехать в Рио,
Там найду себе друзей
Из невиданно - красивых,
Беззаботных и счастливых,
Со мной ласковых зверей.
Я хочу увидеть в Рио,
Там, где и солнце, и загар.
Чудеса, пока не стар.
Очаги
Men make them fires on the hearth
Each under his roof-tree,
And the Four Winds that rule the earth
They blow the smoke to me.
Across the high hills and the sea
And all the changeful skies,
The Four Winds blow the smoke to me
Till the tears are in my eyes
Until the tears are in my eyes
And my heart is well-nigh broke
For thinking on old memories
That gather in the smoke.
With every shift of every wind
The homesick memories come,
From every quarter of mankind
Where I have made me a home
Four times a fire against the cold
And a roof against the rain -
Sorrow fourfold and joy fourfold
The Four Winds bring again!
How can I answer which is best
Of all the fires that burn?
I have been too often host or guest
At every fire in turn.
How can I turn from any fire,
On any man's hearthstone?
I know the wonder and desire
That went to build my own!
How can I doubt man's joy or woe
Where 'er his house-fires shine,
Since all that man must undergo
Will visit me at mine?
Oh, you Four Winds that blow so strong
And know that this is true,
Stoop for a little and carry my song
To all the men I knew!
Where there are fires against the cold,
Or roofs against the rain -
With love fourfold and joy fourfold,
Take them my songs again!
Очаги
Мужчины огни в очагах разожгли,
Из труб потянуло дымком;
Четыре ветра со всей земли
Приносят тот дым в мой дом.
Несут над холмами и ширью морей,
Дымки словно пряди волос,
Четыре ветра до самых дверей,
Глаза, обжигая, до слёз.
Пока льются слёзы и сердце в огне,
И в горле рыданий ком,
Как будто былое вернулось ко мне,
Влетело в окошко дымком.
Когда вольный ветер меняет маршрут,
И сердце грустит о том,
Что жил и я то там, то тут,
Четырежды строил дом.
Спасал в холода, а в жару дарил тень
В ненастье давал приют,
Печали и радости мне каждый день,
Четыре ветра несут!
Какой из огней мне был больше мил,
Приветливей и теплей:
Тот, у которого я гостем был
Или тот, что согрел гостей?
Не стану судить, кто б меня ни просил,
Сравнив очаги, о другом;
Ведь помню, сколько потратил сил,
Когда себе строил дом.
Как в счастье и горе мне не понять
Человека при свете огня?
Ведь всё, что он должен в пути испытать,
Потом коснётся меня.
Четвёрка ветров, сбавь резвость свою,
Не зря ваш полёт прервал:
Прошу отнесите песню мою,
Всем тем, кого в жизни знал!
Всем тем, кто в ненастье мне дверь открывал,
Грел дом, не жалея дров,
Четырежды счастье я им пожелал,
Четыре раза любовь!
The White Man's Burden
Take up the White Man's burden
- Send forth the best ye breed
- Go, bind your sons to exile
To serve your captives' need;
To wait, in heavy harness,
On fluttered folk and wild
- Your new-caught sullen peoples,
Half devil and half child.
Take up the White Man's burden
- In patience to abide,
To veil the threat of terror
And check the show of pride;
By open speech and simple,
An hundred times made plain,
To seek another's profit
And work another's gain.
Take up the White Man's burden
- The savage wars of peace
- Fill full the mouth of Famine,
And bid the sickness cease;
And when your goal is nearest
(The end for others sought)
Watch sloth and heathen folly
Bring all your hope to nought.
Take up the White Man's burden
- No iron rule of kings,
But toil of serf and sweeper
- The tale of common things.
The ports ye shall not enter,
The roads ye shall not tread,
Go, make them with your living
And mark them with your dead.
Take up the White Man's burden,
And reap his old reward
- The blame of those ye better
The hate of those ye guard
- The cry of hosts ye humour
(Ah, slowly!) toward the light:
- "Why brought ye us from bondage,
Our loved Egyptian night?"
Take up the White Man's burden
- Ye dare not stoop to less
- Nor call too loud on Freedom
To cloak your weariness.
By all ye will or whisper,
By all ye leave or do,
The silent sullen peoples
Shall weigh your God and you.
Take up the White Man's burden!
Have done with childish days
- The lightly-proffered laurel,
The easy ungrudged praise:
Comes now, to search your manhood
Through all the thankless years,
Cold, edged with dear-bought wisdom,
The judgment of your peers.
Бремя белых
Ты выбрал бремя Белых -
Детей отправь, как в изгнанье,
Служить покорённым народам,
Нести им достаток и знанье;
Учи угрюмых и тёмных
Неграмотных дикарей,
То ласковых, то злобных
Полу дьяволов, полу детей.
Ты выбрал бремя белых –
Терпи не унывай,
На злобу и угрозы
Враждой не отвечай;
Учись, смиряя гордость,
Твердить одно сто раз,
Чтоб был понятен каждому,
Туземцу твой приказ.
Ты выбрал бремя белых -
Удел бороться за мир,
Здоровье вернуть болящим,
Голодным устроить пир.
Когда будешь близок к цели,
К которой упорно шагал -
Язычников лень и глупость
Разрушит всё то, что создал.
Ты выбрал бремя белых –
Твой крест не трон короля,
А труд крепостного в неволе,
Чтоб щедро кормила земля.
Ты в джунглях построишь дороги,
Заводы, мосты, города.
Отдав свои силы работе,
Забытый, уснёшь навсегда.
Ты выбрал бремя белых -
В награду получишь за труд:
Ненависть и упрёки,
Бунт и неправедный суд,
За то, что слепых звал к свету,
(Тянул по чуть - чуть из дерьма,)
Будет тебе ответом:
«Отстань, нам милее тьма!»
Ты выбрал бремя белых,
Не смей сдаваться и ныть,
Ссылками на свободу
Право на лень просить.
Всем тем, что ты уже сделал
И в будущем сделать готов
Угрюмый язычник проверит
Силу твоих Богов.
Ты выбрал бремя белых
Когда в детских грёзах мечтал,
О пышном венке лавровом,
И хоре громких похвал;
Когда придёт время прощанья,
Друзья подведут итог:
Терпенью, упорству, страданьям,
Всему, что ты сделать смог.
Шестёрка слуг
I keep six honest serving-men
(They taught me all I knew);
Their names are What and Why and When
And How and Where and Who.
I send them over land and sea,
I send them east and west;
But after they have worked for me,
I give them all a rest.
I let them rest from nine till five,
For I am busy then,
As well as breakfast, lunch, and tea,
For they are hungry men.
But different folk have different views.
I know a person small-
She keeps ten million serving-men,
Who get no rest at all!
She sends’em abroad on her own affairs,
From the second she opens her eyes-
One million Hows, two million Wheres,
And seven million Whys!
Шестёрка слуг
Имею я шесть быстрых слуг,
(Они верны всегда)
Зовут их: что и почему,
Кто, как, где и когда.
Их шлю по суше и морям,
На запад и восток;
Постиг я, им благодаря,
Всё то, что знаю в срок.
Им позволяю отдохнуть,
Пока тружусь я сам:
У них и завтрак и обед
Всё - строго по часам.
Я знаю девочку, она
Имеет уйму слуг,
Гоняет их туда – сюда,
Не переводят дух
Бегут, девчонка не даёт
Покоя никому:
Сто тысяч как, Сто тысяч где,
Сто тысяч почему!