Би-жутерия свободы 255

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 255
 
– Гастон, вы не только заботливый, но и наблюдательный. Страшилки с йогами шагают в моих творениях нога в ногу. Теперь я вижу, что вы не зря занимаете должность долгоносика редактора, подтачивающего мои откровения. Вас коробит изящество бисерных  слов? Завяжите наполненную ими коробочку на ленточку!
– Немедленно последую вашему совету, Жорж.
– Давайте, действуйте! А я не откажу себе в удовольствии оседлать морского конька и плеснуть в салатницу повествования приправу из пикантных выраженьиц, подлежащих  осуждению. Но вы забываете, что мы жили в Красном свете, и, попав на Зелёный, движемся как поезд, прибывающий к перрону в полном неведении.
– Аллегории, аллегории! Звучите высокопарно, как в ковчеге. Признаюсь вам, почему-то мне хочется посадить на кол любого, кто петушится и дебильно вопит: «Вау!» или «O, my God!»
– Поверьте, это у вас пройдёт. Я смотрю, ваша воля, вы бы и Пушкина отменили! Боюсь в вашей редакции и Достоевского с его мрачными мотивами самозахоронения постигла бы та же участь.
– Не всё в шербете слов рахат-лукумом.
– Знаю, знаю. Вы неизменно выступали за глубокие чувства с их поверхностными проявлениями, как и ваш главред.
– Я преклонялся перед бесстыжим остроумием, но вместе с тем, хоть вы и богатый человек, Жора, мне стыдно назвать произведением искусства то, ваше поточное производство на свободную от мыслей тему, эксплуатирующую детскую психику. Ваш неуклюжий стиль сподобился дарёному коню, которому в анус не смотрят. Привожу за руку, как малыша в детский сад, одно из красочных  описаний: «Запелёнутое облачко испражнялось на головы прохожих». А хоккейная шуточка:  «Не соло НоХЛебавши» достойна мимолётного созерцания хоккейной шайбы в детском журнале «Гламурёнок»? И мне опять же стыдно за вас.
– Никто не уполномочивал вас краснеть за меня, при вашем малокровии у вас это всё равно не получится. Покажите мне того, кто запатентовал право на слово, и позволившего, так поступать со мной, самородком-автором, употребляющим его высококалорийные деепричастные обороты и прочитавшего всего Ильфа с генсеком Днепропетровским! Недооценивая моё искусство, вы тем самым покушаетесь на авторитет моего учителя Амброзия Садюги – подмастерья плавильного цеха поэзии и калеки жизнеописаний несбывшихся друзей! Каждый раз, накладывая руки на компьютерные клавиши, я испытываю его благотворное влияние изводителя папируса впустую на восстановительную терапию могучего языка. В наказание за унижения, которым вы меня подвергаете, я вынужу вас целиком выслушать без всяких там закавык последнюю поэму из цикла «Столпотворение вокруг моего памятника». Вот она:

Листики златоустлали траву.
Я поспешал к тебе на рандеву.

– А? Каково?! Слегка напоминает эпитафию на плите поэта Нонсенса Несминаемого, погибшего под утюгом возмездия любовницы: «Здесь лежит самоотверженный поступок, женившийся на мне». Согласитесь, потрясная экспрессия! Всё коротко и неясно. В этом-то и состоит моё преимущество перед другими.
– Не примазывайтесь к признанным талантам, профессор. Простите за вторжение в экскрементальный мир исполина поэзий золотарей. Я, конечно, не читал ваш нашумевший в скошенной траве роман «Подсадная незабудка», посвящённый, как я слышал, пластической хирургии полиэтиленовой мошонки, обтягивающей Фаберже. Признаться, тема актуальная, но зачем насильно запихивать читателю в рот измятую и зажёванную пустышку чуждых нам мировоззрений? Неужели вы просто не можете удовлетвориться надкушенным ананасом  свободы и финансовой независимости?
– Вы мне льстите, Гастонище.
– Нисколечко. В моих глазах вы провалили экзамен на звание насильника слова. Я вижу, вас изгнанным из здания палеолитфонда суда присяжными графоманами-заседателями за неубедительную самозащиту. И тем не менее я восхищаюсь вами. У вас ярко выражена концентрация на собственной личности. Вы лепите и уписываете дифирамбы  в свой адрес за обе щеки за неимением третьей, обжираясь полуфабрикатными фразами, как Гаргантюа деликатесом «Злые языки». Я уловил ваш кризисный стиль демагога, он очень напоминает вашего учителя – поэта-эрота Амброзия Садюгу. Не является ли он вашим писателем-призраком? С взбесившимися деньгами и вывихнутыми литературными приёмами с прибамбасами можно себе многое позволить. А полное отсутствие знаков препирания, обезглавленность и обесчастивание только подтверждают мои догадки, что вы к тому же поклонник неподконтрольного бардопоэта Опа-наса Непонашему с его неподъёмными книгами – этими сказочными островами архипелага «Неизвестность».
– Не буду скрывать, я весь в поисках новизны, Гастон!
– Тогда взгляните на себя лёжа, как тень на Пизанскую башню.
– Не стану разубеждать вас в некомпетентных заблуждениях. В чём-то вы возможно правы и попали в самую точку, но меня не мучали угрызения совести. Я даже не увольнял её. Она покинула меня по собственному желанию без излишней трепотни. Но в  суждениях вы ошибаетесь, Гастон. Я давно вышел из молочно-поросячьего возраста, став порядочным Пиггинсом. Вы переходите  границы приличия, не проставив штемпелей в паспорте вежливости. Какой я вам, к чёрту, Жора! Для вас я был, есть, и, может быть, совсем не долгое время пробуду профессором Жоржем, в стремительно приближающемся последнем акте вашей карьеры редактора. Так что не забывайтесь, при всей вашей тупорылой нетерпимости соблюдайте  дистанцию, не то затопчу как петух курицу. Вам не удастся напялить намордник на моё слово, революционизирующее всепоглощающий секс. Но... из совершенно непонятной любви к вам я сношу всё. Не надо соревноваться в вольной борьбе с неодолимым страхом, когда существуют другие пытки, невыносимые за пределы  помещения наших с вами вкладов в воспитание оздоровительных вкусов у  молодящихся. Вы, конечно, можете дезавуировать наши отношения, но не сомневайтесь, за кем останется последнее слово!
– Вот здесь вы ошибаетесь, – потёр сморщенные ладошки Печенега, – советую оставить свои псевдодипломатические выходки кому-нибудь другому, – Гастон вытянул узкий потайной ящик в столе, ноги на банкетку и раскрыл тонкое досье, – зачитываю документ под грифом с распростёртыми крыльями: «Совершенно секретно по поводу повышения иммунитета у авторитетов».
– Дешёвое «зачитываю» звучит приговорно-знахарским выяснением отношений. Уверен, если бы у вас нашлось чуточку сострадания ко мне, вы бы не поленились узнать из местной прессы, что моей родной тёте Ксене с её ксенофобией сделали пункцию спинного мозга и вытянули тормозную жидкость. После процедуры анестезиолог Арахноид Пространство, не боясь сгореть со стыда, покончил жизнь самоубийством пропахшими эфиром руками, а ведь он был самым дотошным моим читателем, – Жору передёрнуло, и он потупил скорбный взгляд в лакированные штиблеты.
 –  Соболезную анестезиологу. Не совсем так, но этот документ может показаться любопытным. Я считаю, что люди с писклявыми, как у вас, голосами вообще не должны издавать противоугодные звуки в печатном виде. Хотя должен отметить, что писательство идёт вам на пользу, вы выглядите значительно лучше, чем пишите. Тусклым фразам не помешает редакторская сапожная щётка, доводящая их до блеска. Не скажу, что вы мне со своими лингвистическими выходками были как Бальзак на рану. Вы старательно складываете слова о преданной супружеской любви, а получается бракосочетание с помощью телосложения, что вовсе не плохо.
– Ну, это уж вы хватили! Ладно, давайте, не тяните. Вы меня интригуете, но не забывайте, что прадед мой вампир-любитель перед тем, как затянуть лассо, был крайне разборчив. Стоя на пороге открытия, прежде чем сделать кафедральный забор крови из вены на шее хладнокровной лягушки, он интересовался, не страдает ли она диабетом. Причём старик предпочитал жертву с повышенным содержанием сахара в крови, и не потому, что спорил с дождём, переругивался с ветром и отбивал чечётку вопросов под гневными вспышками молний с надоедно бубнящим громом.
– Ваш экскурс в кровавую историю «Теней полузубых предков» может заинтересовать кремленологов, он не в моей юрисдикции. Но что  касается досье... – вы сами напросились, профессор. Вот послушайте: «Георгий Тесьма-Пиггинс замешан в хищениях в особо крупных размерах. Сидел за валютные махинации. Пытался огреть себя веслом вместо обогревателя – не получилось. Заняться членовредительством в знак неуплаты членских взносов – не удалось. Пробовал съесть себя с потрохами – не вышло – зубы полных съёмных протезов, которые он использовал для достижения идиотской цели не позволили – они забастовочно затупились.
– Бумажонка – подлая фальшивка! Полная дискредитация. Она как сообщение со скачек, что лошадь выпала из-под седока. Единственное слово правды, с которым я не могу не согласиться, – это то, что я пытался вкусить правду, не откусывая от неё!
– Разрешите продолжить, профессор? Георгий Тесьма был доставлен с кровотечением из вышеуказанного органа в тюремную больницу, где был осуждён два или три раза за свою глупость гомозаключённым Гансом Простофилей посредством более чем близкого общения. Выйдя на волю моральным калекой, Георгий Тесьма приехал в село Шушенское и нагло потребовал «Хочу Раю в шалаше!» За искажение имени исторической личности и тренировку эмоций на полигоне страстей он был приговорён на родине к пожизненному заключению и выслан на отсидку в Гомерику.
– Решительно отметаю обвинения за тридцатилетней давностью не совершённого мной преступления. Лучше послушайте, во что вы вовлечены, Гастон, это намного интересней. Известно ли вам, что с подачи вашей газетёнки ловящий себя на мысли детектив Тенгиз Ловчила укротил почтенную хозяйку прачечной Люку Крепчак, а на её пуделя, по кличке Пьер Грабли, надел браслеты-наручники? Теперь нам, честным бизнесменам, негде отмывать деньги от нечистоплотных подёнщиков. Но мы ещё разберёмся с вами с помощью нашего доверенного лица, того же детектива Ловчилы. Никто, окромя меня, толком не знает, на кого он работает, потому что просто занимает должность. А те, кто не знаком с его методами утилитарного общения, считай, ничего в жизни не испытали.
Не взирая на неровности в голосе Жоржа Бледной Спирохеты, разыгрывавшего из себя сраньтье со стригущим лишаем купонов, в Гастоне крепла уверенность в смеси с суконепробиваемостью.
– Пиггинс, напрягите внимание и запросы о наследстве, разосланные в разные концы планеты, и постарайтесь преодолеть Ру... бекон зазнайства, когда выдаёте несусветные залепухи. Разве для вас не показателен пример доктора Левин-Богена, творчески развившего онкологическую идею создания научно-исследовательской пивной «Где раки зимуют»?
– Не перебивайте, меня, Свиная Щетина  Зубной Трещётки! Вы ещё не получили слова по пневматической почте, и я не закончил разносить письма по неизвестным адресам. По своей исключительной тупости вы не осознаёте, насколько важны проблемы, затронутые мной в статье-исследовании. Представляете ли вы, что такое гомосексуальный развод в стране, где традиционный брак далеко не всюду разрушен? Некоторым кажется, что и вопроса-то этого щекотливого не существует. Всё-то вам, грамотеям, там, наверху, неймётся. Объясняю чётко, гомосексуальный развод – это  слово, расходящееся с телом, то, что грозит вам в нашем с вами случае, так что вопрос, относящийся к появлению принесённого мною  материала в рубрику «Говоря о сексе, петушится можно только на куриной основе», оставляю на вашу непонятно куда подевавшуюся совесть. Может вы посоветуете мне как с ней связаться?  В вас, Гастон, я ценю не слова, а дела, напечатайте, пожалуйста, от вас не убудет. А колкие редакторские замечания – это профанация чистой воды, потому и прощаю, относя их к необратимой реакции на вашу растерянность в бытовой сутолоке отстаивания позиций в нужнике.
– Но ведь слово – оно среднего рода, а дело ни то, ни сё, что-то здесь явно не состыкуется, – не унимался Печенега, привыкший входить в общественный бассейн (после принятия душа) мокрым, и выходить из воды сухим.
– Так мне посоветовал и мои друзья – заведующий офтальмологическим отделением «Не в бровь, а в глаз» и танцовщик-гастроэнтеролог, выписывающий рецепты и вензеля ногами. А что, если сесть на диету буквоеда, соблюдая субординацию? Уразумел?
– Время покажет, оно богато и в отличие от нас может себе позволить вздутые цены и вены, – уклончиво предположил Гастон.
– Может я покажу времени язык на выброс а-ля Эйнштейн, но... Прозрачные теней не отбрасывают, а у меня после развода три года ушло на перестройку моего инструмента. Бывает, чувствую себя мышонком Кустиком, нуждающимся в крошечных услугах, или официантом с длинной шеей, напоминающей горлышко бутылки шампанского, на кадык которой хочется повязать салфетку.
– И не пытайтесь. Ну а эти несуразные вкрапления зачем вставили? «Крылатые эльфы на лезвиях осоки и стрельчатого лука сноша...». Воздержусь от повторения обильных скабрёзностей. Или вот это: «Раздел имузчества на ночь». Как следуете понимать? Кто кого раздел? Возмутительно! Нездоровый текст теряет смысл под собой, как поражённая раком Прямая кишка своё содержимое. Вам не кажется, дорогой мой скунс, что вы живёте в мирке, обнесённом вонючей проволокой, из-за которой видны ваши перчёно-сольные выступления, перед перепуганными прихлебателями. Объясните мне несведущему, что значит: «Женщина, вы живёте в репейнике, ещё хотите, чобы к вам не приставали?!» или «Что может быть лучше попустительства шестого размера, если она круглая!?», или «Много раз на дню он ходил ко дну». Вам не поможет даже арбитражная комиссия «Орбит небесных тел, отклонившихся от нормы». Сравнения у вас разворачиваются грузовиками, метафоры притянуты за уши, – пытаясь ввести профессора в замешательство, прохрипел взмокший от препирательств Печенега, как если бы он был шкипером пиратского ледохода «Головорез», рвущегося сквозь застуженные воды к заветной стране анархистов. На фоне непростительных упущений коварная судьба поставила человеку крутого замеса и не подмоченного реноме – Гастону Печенеге – нелестный диагноз с ног на голову, дабы непрлазная шевелюра не шевелилась от страха. Она согнула его в бараний рог, сэкономив на покупке музыкального инструмента, чтобы практиковаться в игре на валторне, причём решение Вершительницы не подлежало обжалованию в любимом рыбном ресторане Печенеги под вывеской «Не ешь тухлятины и мучного – не будешь тучным и облачным». 
– Ладно, стану олицетворением плюгавой мечты, а по-вашему честности – пойду на примирение. Есть у меня прелюбопытная вещичка, политая потом моего орудия туда, она основана на реальных событиях. Одна из моих почитательниц, у которой тараканы в голове праздновали новоселье, ознакомившись с ним, с ужасом узнала себя в герое по вольноопределяющемуся силуэту при искусственном освещении и нажралась до такой степени, что заутреню заложила за воротник!
– Выкладывайте свои словоприпасы, зачитывайте изъязвлённые требования, если они не касаются оболгания налогами крестьян.
– Вы не шуткуете? – не поверил исказитель языка борзописец.
– Вовсе нет. Вам же мало победить, вам неюбходимо меня одолеть! А это не так уж тяжело. Я же не латинос, энергично прокладывающий себе дорогу в жизни с помощью мачете и верящий в рациональное зерно, составляющее значительную часть зернового запаса соседней страны.
– Тогда слушайте:
«Если учесть, что человек – это ходячая совокупность комплексов химических реактивов и физиологических процессов, несмотря на обуглившиеся волосы на плечах в результате робкой попытки самосожжения, в доме Бромы Безрукова-Многоберидзе всё было сделано собственными Мукузани. Например, портреты четырёх его жён, выполненные сливочным маслом, являли собой настенное украшение и гордость создателя. Правда, успехи Бромы сопровождались половыми неувязками по мере достижения совершеннолетия, чему способствовали: интенсивное сморкание – ручное развитие нюха, напористая сексуальная стратегия при вздутой мошонке и непомерно неуёмное «Я!». Особое внимание привлекал промысловый центр пышнобедеренной Татки Титькиной – с присущей ей крутизной маркитанки на склоне лет она бесстыдно занималась с зарёй примитивизмом. Забыть перед кем он расшаркивался, не представлялось возможным (в длинные, зимние вечера Титькина охотно выполняла функции калорифера).
Сдерживающим моментом в их отношениях было его исключительное самообладание. Этому способствовал грубо простроченный кусок джинсовой ткани на заклёпках, помогавший комплексному чтению мыслей на расстоянии вытянутого рукой. Не поэтому ли монография Бромы «Язык филателиста и Кассиус Клей» получила признание у тех, кому забивают бакены и у любителей ловить позолоченную рыбку в мутной воде?
Об этом были осведомлены сиамские близнецы Моня и Евдоким Жалюзи с вытянутыми как на коленях брюки лицами, избегающие ближайших авеню и прилегающих к ним авенюшек. Они раскусили Безрукова-Многоберидзе, когда тот повернулся к ним причинной стороной медали, зная, что его обратная сторона никого не впечатляет. Улучив, уличивший меня момент, который и без этого был не так уж плох, они зафиксировали сценку на плёнку «Кодак» с исторической точностью (левая атрофированная рука Мони держала виновника их увлечения за долговязый воротник, в то время как правая, мускулистая, Евдокима планомерно входила в Бромину масть).
Спрашивается, разве нужна веская причина, чтобы действовать без санкции органов? Оказывается, нет. Главное – притоки сил и стечение обстоятельств. Безруков сам спровоцировал подобное волнительное поведение со стороны правдолюбцев братьев. Их стрелка долготерпения зашквалила на калитке, после чего они догадались, что в гусенаселённом дворе универсальная свинья в корыте занимает привилегированное положение, или как сказал один из приспешников Маркса: «Каждому гузну по его подгузнику».
Извращенец Брома любил реактивные самолёты за  хвостовые оперения, особенно когда моторы под иллюминаторами задаривали его музыкальный слух, ревя Равелем в Ревельском соборе». Да и как не понять человека, который с наступлением дочерней прохлады отлучил подманённую обещаниями полногрудо улыбавшуюся девчонку от наследственного имения хорошего времени. Я провёл у Бромы бритый час, и он, бедняга, так стонал, что минуты, глядя на него, основательно закровили».
– Ну как? Разве истинное вдохновение не впрыснутый антифриз поцелуя? – ища подтверждения своим словам, профессор поднял глаза к потолку, мысленно почистил орбиты и вернул их в опустевшие глазницы, – его простодушие служило отдушиной для него самого, и по лицу пробежала лёгкая зыбь вымученной, но всё ещё пленительной улыбки.
Гастон Печенега казался невозмутимым, как хлорированная вода в хезбаломученном палестинском бассейне. Он готов был вскрыть дирижабельно-серебристое брюхо этой рыбине и нафаршировать её же собственным производным.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #256)