Угрюмый, молодой, но седоватый,
не скажешь, что немного подшофе,
наладчик из штамповочного ада
носил большую тайну в голове.
Поэтому молчал, когда курили,
с разбавленного спирта не пьянел,
как будто пребывая на могиле,
а не в слесарной путанице дел.
Судили бабы: «Вредный и несмелый,
больной, наверно, вечно он один…»
От тайны голова его болела,
наладчика грохочущих махин.
Измученный старик в здоровом теле,
штамповщиц обходивший, хоть реви...
Никто не знал, какие в нём сгорели
дворцы почти достроенной любви.
Он шёл с работы медленно по бровке,
купив запас дешёвых сигарет.
В квартире из домашней обстановки –
лишь дым и грустный девичий портрет.
Настроение
Чудесный летний вечер,
прохладная окрошка,
творожное печенье...
И на коленях кошка.
И кажется, что счастье
доступнее улыбки,
а что любовь зачахла,
так это по ошибке.
И вырастают крылья,
где спину почесал ты,
и наши победили
испанцев по пенальти.
И думаешь: вот жизнь, а!
Ведь вырвалась из грусти...
И боязно ложиться,
заснёшь – и всё упустишь.
Окно в расписании
Отменяется пара по сопромату…
Что свершить, пока у друзей галдёж?
Раз! Создать климатический аппаратик,
чтоб сияло солнце, а хочешь – дождь.
Два! Улучшив, закончить с беззвучной бомбой,
что сбивает умных людей с пути.
Три! Её обнаружить в мужской уборной,
обезвредить храбро и мир спасти.
Вот тогда подкачать-таки левый бицепс,
чтоб не только правый потом чесать…
Можно даже успеть на всю жизнь влюбиться,
и ещё останется полчаса.
1989
Марсианка
Марсианка моя приоткрыла окно:
небо крестят и чертят на ромбы стрижи,
расцветает закат, будто разрешено,
воздух встал, загустел, хоть на дольки кроши.
Небо крестят и чертят на ромбы стрижи.
Марсианке лучистые косы плету,
Подвизался улыбку её сторожить,
комаров полусонных ловить на лету.
Расцветает закат, будто разрешено
разжигать, обнимаясь, любви разговор
и цедить этих губ марсианских вино…
Но внутри у неё – словно сломан мотор.
Воздух встал, загустел, хоть на дольки кроши.
Из души ускользает предательский бред:
– Без тебя невозможно, конечно, прожить,
но тебе заказал я до Марса билет…
Не беда
Подумаешь, не принял кот,
излил в парадный туфель злобу...
А ты не разлюбить попробуй,
когда любимая блюёт,
когда орёт, что ты тупой,
когда к таксисту лезет в губы...
А если всё же не разлюбишь,
тогда поплачу я с тобой.
Невыспанное
Проспект Гагарина ночами пылесосят,
от грохота я не могу заснуть.
Перевожу полпачки папиросок
и матерю прогресса грозный путь.
Перебираю прошлого страницы
и правлю, как неизданный роман.
Немного приукрашиваю лица
и солнцем заливаю Маристан.
Кручу-верчу смешливых и несчастных
и обнимаю мысленно вдогон.
А как дойду до Валечки глазастой,
тогда прощай совсем, здоровый сон!
Патриот
Был он жулик, если просто. Приподнялся в девяностых.
Правил «Русвоенсоюзом», сокращёно РВС.
Но… продал своих бандитов, взял заказов и кредитов,
всем сказал, что в Кремль поехал и на много лет исчез.
Вспоминать про русский клевер улетел в далёкий Денвер.
Вдруг… прислал по электронке пару лыковых стихов.
Я ответил: «Выпей бренди и не бейся в двери эти,
без тебя певцов хватает «покосившихся крестов».
На прощание
Мой друг с невестой улетает в Амстердам,
там хлеб гашишнее, ажурнее колготки…
Вот баловство (по нашим-то годам) –
жениться на блондинистой красотке!
Желаю счастья им и друга не клюю,
я сам женюсь всегда (без вывертов неловких)
и тоже путешествовать люблю,
особенно на лыжах до Сосновки…
Я не завидую, на что мне Амстердам?
Стареть не чаю при молоденькой красотке.
А друга жаль, в прекрасном «где-то там»
со мной не врезать… коньяка иль водки.
07.10.2018
Хмурый день 7-ое октября
обзову бесчеловечным и сердитым,
зарифмую, как Иосиф, с "ох ты бля"
и сравню с неотданным кредитом.
Лучшее осталось позади –
не об этом ли осенней красоты блюз?
Разревусь дурным дождём того гляди,
пожелтевшим тополем рассыплюсь.
Вот бы стать мне птицей-журавлём,
перебраться на курорт со всем болотом,
чтоб вернуться с вешним солнцем и теплом,
удивляясь выжившим животным...
Незапечатанное письмо
О тебе, как стало хуже, вспоминаю,
раздуваю уголёк во тьме души.
Не всегда я предавался умиранью,
а с тобою точно – жил да не тужил.
Пережёвываю первые приглядки,
карусель «Орбита», взрослое кино
да «Токай», что смёл стипендии остатки
и остался неоткрытым всё равно.
Ниоткуда приходила в тело смелость,
и оттуда же безропотность бралась,
потому что ты без лишних слов умела
окунуть в дрожанье губ и дерзость глаз.
Наши чувства приукрашивает память,
запуская снова времени петлю,
из петли исход один – вперёд ногами,
я от этого ворочаюсь, не сплю.
Мне бы вспомнить разбегания причину
(мне б успеть, уверен: вздор и детский сад),
чтобы мысленно прийти к тебе с повинной,
всё исправить, а потом – к врачам назад…
Октябрьское пессимистическое
Как песня, разливается нежданное осеннее
тепло, а на меня нашла хандра.
Весёлое потёртое народонаселение
у «наливаек» топчется с утра.
Такая жизнь прекрасная, что грех грустить и сетовать,
до той счастливой дожили поры,
когда забиты ящики бесплатными газетами
и джипами заставлены дворы.
Рябины облетели все, но ягод наготовили,
а тополь – золотой, как юбилей.
И продавщицы ласковы, и пирожок с картофелем
со скидкой стоит двадцать пять рублей.
Чудесный мир построили, ну просто восхитительный,
гудят торговых центров корабли.
Давно уже посажены министры-расхитители,
и семечниц-бабулек извели.
С чего же мне тоскливо так, греметь «ура» не можется,
мерещится измена и подвох?
Не зря мальчонка с «Лексуса» вчера мне скорчил рожицу
и вывел на окошке слово «лох»...
Песенка про кирпичик
Дайте мне кирпичик, дайте лучше два –
защищать права свои от власти.
Обложила данью, словно татарва,
душит хуже вражеской напасти.
Окопались прочно вороги в Кремле,
зломышляют супротив народа.
Им людей не надо столько на земле,
где богата недрами природа.
Только показуха, Питер да Москва,
только в зомбоящике успехи...
Там, где были сёла, нынче трын-трава,
в городах китайцы да узбеки.
Дайте мне кирпичик, дайте сразу три –
я живым не сдамся, не возьмёте.
Не сломать пружину у меня внутри,
а она давно уже на взводе.