Поети
Поэты
I. Гете
Да, има йощ поезия в света
и има извори за вдъхновенье:
не е убило всяка висота
на наший век жестокото съмненье.
Вий казвате ми: всичко овехтя:
природата се’ тъй цъфти, умира;
се’ туй небе, звезди, гори, цветя–
еднакви, същи от създанье мира.
Какво веч може да покърти нас?
Какви по-други чувства и вълненье?
Казало се е всичко до тоз час
и всичко ново се’ е повторенье.
Тоз славей се’ едната песен пей,
туй слънце– вечно валчесто– досажда,
се’ тоз човек, кой глупо мре, живей,
се’ тез сълзи и смях, и глад, и жажда!
Да, всичко в тоя свят бледней, вехтей:
картини, шарове, напеви, мисли.
Поетът нищо ново веч не пей
и господ нищо ново не измисли!
–О, не! Не е изчерпано докрай
ни тайните на таз природа свята,
ни тоз живот– ужасен пъкъл, рай,
ни глъбините всички на душата:
цял свят, от таз вселена по-широк,
се крие йоще тайнствен във гърди ни:
ний ровим го– той става по-дълбок,
ний светнем му– по-тъмен ни се чини...
И дор умът не може да открий
на битието тайните закони,
и погледът се мъчи да пробий
завесата на други небосклони,
дор естеството има свой язик
и на душата да говори може,
и всяка песен, звук и стон, и вик
вълнува нас и мъчи, и тревожи;
дор има тук любов и красота,
и сълзи, нивга що се не изливат,
и мъки без названье на света,
и гърди, тайно що горят, изстиват;
дор нашта мисъл тича надалеч
и няма бряг на нашето мечтанье,
поети може и да няма веч–
поезията вечно ще остане.
I. Гёте
Поэзия высокая жива:
не скованные стужею сомненья,
шумят её до неба дерева
у родников целебных вдохновенья.
Мирской резон: в миру ветшая всё
рождается, живёт и умирает.
От смерти и забвенья не спасёт
никто опричь изгнавшего из рая.
И нас уже не в силах восхитить
волненья чувств да умственные споры,
тем паче– краснодушные стихи,
чья новизна– забытого повторы.
И соловей поёт всё об одном,
и солнца колоб мчит по расписанью,
и жизни век, оказываясь сном,
недолог и нелеп, что знаем сами.
Да, всё на этом свете так,
беда в чём с пользой верится большая:
поэт поёт о сущем неспроста–
Господь же новизны не помышляет!
Черпать не исчерпать, так знай пиши
мистерии всематери-природы
житьё как сон– чистилище души,
её паденья, взлёты и невзгоды,
души, что мира этого сложней,
таинственнее, выше и просторней:
как ни свети– она ещё темней,
как ни копай– ни дна её, ни корней...
Не в силах ум постичь и воплотить
живого мира мудрые законы,
ни взор людской достигнуть и пронзить
завесы сфер, эонов небосклоны.
Небезразличны к речи мира мы:
от сладких слёз до судорожной дрожи
музыка, речи, зовы и шумы
волнуют нас, покоят и тревожат.
Отсель любовь, волненье, красота,
задорный смех, отчаянные слезы,
мучения с пелёнок до креста,
душевный зной в преддверии мороза,
крылатое желание мечтать
и петь души бессмертия во имя:
поэтов может на миру не стать
поэзия живая не погибнет.
II. Виктор Хюго
Небето:
Аз нямам ни предел, ни бряг, ни край,
и името ми хаос казват,
мечти крилати мене не изгазват
и дъното ми господ само знай.
Мильони светове се гонят в мене,
кат духнат прах, като развеян сняг;
Алдебаран е искра, Арктур — зрак,
изгубен, мътен, като сновиденье.
Аз вечността в пределите си смящам
и никой глас не буди синий ми ефир,
и вечен мир е в моя тайнствен шир,
и бурите си другаде ги пращам.
Как ти си нищо, о земя, пред мен! —
по-ситна от най-ситния ми пясък —
как жалка си със твоя шум и врясък,
със твойта зима, лято, нощ и ден!
Кой тласна те за смях в простора ясни
и рече: «Бръмкай в общия покой!»
И пусна в теб беди невидим рой,
неволи, болки, бедствия ужасни?
Ти нямаш смисъл тука на света,
твой дял са страстите, войните, морът,
грехът, нищожеството и позорът
и мракът и смъртта!..
Земята:..............И любовта!
II. Виктор Гюго
Стихий отец, начало и венец,
я в первой древности хаосом звалось,
мечты крылатые мне мошек малость,
а дно моё где знает лишь Творец.
Со светом тьма, туманности и тени,
как ветром прах, или метели снег,
во мне вершат немыслимый забег–
земному неземные сновиденья.
Я вечность заключаю в беспределе,
уснувшую навеки синеву,
и частых бурь немирную молву,
и велегласье стонов или трелей.
Грехов и лет садок и перегной,
о прах подошв сапог моих незримых,
корысти для гнетома и ранима,
сколь ты подла, ничтожна подо мной!
Ужель Творец сгустил тебя в просторе,
грязнуху-мать– в девичье голубом,
обрёк на роды, хлопоты, убой,
приговорил к страданиям и горю?
Бессмыслия юдоль, ты пот и кровь,
ничтожество неутолимой плоти,
позор и преступленье на охоте
неистово безбожной...
Земля:...............и любовь!
III. Байрон
Навръх планината замислен стоях.
Над мене бе господ– полята под мене,
полята със техния пушек и прах,
човеците с свойте борби и шуменье.
И знаях, че нейде там долу безброй
герои бръмчаха и правеха бой,
души развратени, до тинята слезли,
и съвести кални, на продан излезли...
Аз знаях, че много нещастни гърди
изгниваха тайно от яд и вражди,
че глухата завист, че страшното мщенье
приготвяха свойте стрели и за мене.
Прощавам ви!– рекох към оня прах, дим,
що крийше врази ми в полето дълбоко,–
прощавам ви, братя, дордето стоим–
вий толкова ниско, аз толкоз високо!
III. Байрон
На горной вершине я в думах застыл:
Господь надо мною; низина далече,
где порох проклятья и праздности пыл,
ристалище, торг и погост человечьи.
Я ведал, что там обречённый герой
сражается гордо с бездушной толпой
лощёных мерзавцев, бессовестных, грязных
готовых на всё одинаково разных,
что чахнут и гибнут живые сердца
от злобы, коварства, тоски и свинца,
что зависть кинжалы по мне навострила–
возмездье крылатым безликих бескрылых.
Прощай не прости, мой неведомый брат!
Нас делят сраженья туманы и гари:
я перст созерцанья, ты действия рать–
эонов созвучья не гомоны тварей.
IV. Шилер
Кога поетът всичко изгребе
из тайните на свойто сърце страдно
и геният мъртвей под челото мудно,
той проси мощ от синьото небе.
Кога поетът храбро загребе
на битието в бурите сърдити
и члунът му се бий с нощта и канарите,
той фърля взор към синьото небе.
Кога земята всичко погребе
за него: слава, радост, упованье,
и място тука веч за него не остане:
той дири кът във синьото небе.
IV. Шиллер
Когда поэт до точки исписал
души своей источник вдохновенья,
и гений стал своей бескрылой тенью,
он воззовёт высоким небесам.
Когда поэт подобен тем листам,
несомым в никуда сердитой бурей
без сил и средств, усталый и понурый,
он воззовёт к высоким небесам.
Когда исчахнут на земле сырой
его забав последних упованья,
его лазурь небесная поманит-
поэт обрящет там себе устрой.
V. Альфред де Мюссе
О сердце, маятник над бездной.
О демон плоти и души,
бунташный, бедный, безвозмездный
затворник, чем я согрешил?
На тайной стрёме непрестанно
то замираешь, то частишь,
смеёшься или стонешь странно,
то леденеешь, то горишь.
От наважденья к наважденью
не птичий– настежь и лети–
твой до кончины от рожденья,
твой постук слышится к клети.
О сердце, маятник над бездной.
О ангел плоти и души,
бунташный, бедный, безвозмездный
затворник, чем ты согрешил?
Всему даны предел и мера–
у бездны нет ни стен, ни дна.
Над нею ты лишь для примера–
как жизнь, короткая одна?
Ты вековечная загадка,
бессильных дум живой услон:
твоя бездумная повадка
ничей неведомый закон.
Ты часом лёд, порою пламень,
во сне моём неслышно бдишь,
то мёд и воск, то тяжкий камень
в надёжно запертой груди.
Блуждает дух, влекутся мысли-
на привязи кратчайшей ты
в укор мятущимся повисло.
Твои метания просты,
но строй их сложнопеременен.
На всём готовом без узды,
исполненное самомненья,
вольно стреноженное ты!
Так бейся, вейся, жди и жажди!
Друг друга жертвы и рабы
мы упокоимся однажды
в гробу под падалью судьбы.
V. Алфред де Мюсе
Сърце, сърце, кипяща бездна
от страсти, бунтове и плам,
демо;н, защо в гърди ни влезна?
Защо отне покоя нам?
Защо бълнуваш непрестанно?
Защо се свиваш и дробиш?
Ту мъртво си, ту стенеш странно,
ту леденееш, ту гориш.
На всеки миг, на всяка стъпка
в гърди ни екне твоя глас,
всяк удар твой и скок, и тръпка
е грижа, страх ил бол, ил страст.
Сърце, сърце, дълбока бездна,
кой твойте тайни е узнал?
Кой ум вникна;, кой поглед влезна
в неизходимий твой дедал?
Морето има свойта матка,
небето– и то има свод!
Но ти– ти нямаш дъно, смятка,
ни път, ни край, нито изход.
Ти гатанка си вечно тайна–
ту бяс, ту вик, ту звяр, ту стон,
едно в вселената безкрайна
не знаеш никакъв закон.
Сега си лед, след малко– пламен,
заспя ли аз– ти ставаш, бдиш,
когато кажа: ще съм камен!–
ти като восък се топиш.
Духът блуждай, умът се лъже,
ти не се мамиш никой път,
сънят не може да те свръже–
не може нищо на светът!
Ти люшкаш се, пъхтиш, лудуваш–
звяр без юзда, море без мир,–
дене копнейш, ноще бълнуваш
за някой разстрошен кумир...
Сърце, сърце, реви в гърди ми!
Аз теб съм жертва– ти мен роб,
и ти, и аз ще да заспиме,
кога заспиме в мрачний гроб.
VI. Хайне
Престана буря нощна.
С разтупано сърце
изскокнах вън да видя
ляствичето гнездце.
То беше строполено,
с развеян, пръснат пух,
а двете лястовички,
че цвъркаха, ги чух.
Недейте плака, мили,
над вашата беда,
гнездо си ново свийте —
хай, дайте си труда!
Недейте се отчайва,
сдобийте малко дух:
в полето още има
и сламчици, и пух;
че всичко е възможно
и лесно на света,
дордето бъде жива
в гърдите любовта.
VI. Гейне
Ночная буря стихла.
Я с дрожью на заре
на ласточек на милых
под стрехой посмотреть.
Со всей природной дури,
неужто не со зла,
гнездо свихнула буря,
по былке размела.
Не плачьте вы касатки
о домике своём:
есть силушка и хватка–
совьёте ясным днём.
Всё сызнова несложно,
и не расти трава,
пока без слёз и дрожи
любовь двоих жива.
Отчаиваться рано,
переведите дух:
былья полна поляна,
в траве найдёте пух.
VII. Леопарди
Защо за скръб, горчевини
поета, боже, си орисал?
Защо го ти обремени
със твоята висока мисъл?
Защо си го без жал проклел
с гладът дело да има често
и кат на гордият орел
не си му дал в небето место?
Защо си го осъдил тук
да има гърди за страданье,
да бъде стон, да бъде звук,
да бъде цял едно риданье?
Защо си го направил ти
твар зарад битки и за лира:
от крехко стъкло– да кънти,
от стомана– да се опира?
Защо един за всички той
да чувствува, да бди, да плаче,
да няма отдих, ни покой
и вечно някой кръст да влачи?
Защо за капка слава той
да дига ураган от злоба
и за дарът случаен твой
да го преследват и зад гроба?
VII. Леопарди
Тебе ль, господь, поэт не мил,
в юдоль скорбей тобою выслан?
Не ты ль его обременил
своей возвышенною мыслью,
без пары крыльев в за мечту
взамен устроенного быта,
обрёк на голод, нищету,
презренье бедных впрочем сытых,
в толпе бездушной одного
сквозь дни лихие серой ночи
к страданью вечному его,
к слезам и пыткам приурочил,
обрёк на трудную борьбу
его, рождённого для лиры,
чтоб пелось звонко как рабу
глухих не служащему пиру,
не за бортом, так за кормой
без сна и отдыха колея,
влачащему судьбы ярмо
и крест обычных тяжелее
болотно грязною молвой
в туманно вечной славы дали,
его за дар случайный твой
дабы посмертно проклинали?
Иван Вазов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы