Он сам поставил планку, но взять её не смог,
И ухнул вниз отважно и отвесно.
Был интересен внешне и сердцем одинок,
И падать ему было интересно.
И мельтешили кадры неснятого кино,
Играли тени на экране в прятки.
Канканили мулатки и пенилось вино,
Такого же оттенка, как мулатки.
Не столько даже ростом - он духом был высок.
И не любил покой и компромиссы.
Валились в пыль актрисы у длиннопалых ног,
Красивые и умные актрисы.
Негромко улыбаясь, о чём-то напевал,
В плену Шекспировских страстей и детских игр.
А выбор: "быть иль не быть?" - он не существовал,
Он презирал само понятье: выбор.
По жизни шёл неровно, случалось: запивал.
И не терпел обиды и обузы.
Непрожитые годы, как в лузы забивал.
А ты собою закрывала лузы.
И пусть - чего тут скажешь? - тебя он не любил,
Махни рукою. Так уж жизнь сложилась.
Судьба лепилась плохо, и он тебя лепил -
Ведь ты могла лепиться. И лепилась.
Я помню это утро... день звонкий, как металл,
И отвечал восток ультрамарином.
Он не был гражданином, он быть им перестал -
Художник не бывает гражданином.
Остались пара строчек. И даты: от и до.
И дети есть, но в них его не вижу.
Стал рыжим сразу "после", раскрасив всё, что "до".
Он и при жизни был немножко рыжим.
Теперь настало время монтировать кино,
Но склеивать не кадры, а поступки.
Уступки допускаются - без них ведь страшно. Но!
Сурово жизнь карает за уступки.
И предо мной открылся таинственный сезам -
Я на тебя гляжу его глазами.
Слезами не поможешь. По рыжим волосам
Я глажу, плача рыжими слезами.
Не чокаясь и ладно, допьём и бросим пить -
Такое его было завещанье.
Я обещал смонтировать, раскрасить, долепить -
И я исполню это обещанье.