Здравствуй, темень старый друг,
я слышу твой условный стук,
небритым яблоком кадык выпер,
мой доблестный и смелый дух выбыл
и мне мнится, – сбыточность клонится левей
мечты моей.
Без нее смеркаюсь.
Огни поперли напролом
в невероятное потом,
превозмогая боль любви поэм,
метнулись пойманные сны никем,
не мигают пылинки звезд и сменилась мгла,
луна легла.
Я опасаюсь.
Легли кровавою росой
обиды беды в рыхлый слой,
тоска, как древний скандинав викинг,
застыла в верном, временном сдвиге
и я тщусь видеть что-нибудь из исконных вер,
последних мер.
Ее опять касаюсь.
Быть может, это все давно
с презрением отнесено.
Не вызывает к жалости ничью
и путает охотника с дичью,
оставаясь при власти сумеречной не у дел, –
горел, алел
виновником, каясь,
парил крылатый в декабре
к багрово утренней заре,
над темными, сырыми сводами,
усыпанный мелодий нотами.
Звезду тащил тощий рабочий вол…
И шум умолк.
И я прощаюсь.