В какой-то год, скорее на Успенье,
(Я точно помню, это было летом),
А может просто в рядовое воскресенье,
В наш храм зашёл парнишечка-калека.
Сквозила боль во всем его обличье.
От безысходности, наверно, в Божий дом
Придя, в углу нахохлился по-птичьи.
Убогий "птах" со сломанным крылом.
Головка падала сама-собой на плечи,
Не согласовывая тех падений с ним.
Но, невзирая на тяжелые увечья,
Лицом он был красив, как херувим...
Он появлялся раньше всех на службе,
На стульчик сев в "своём" уже углу.
И прихожанам вид его недужный
Взывал, конечно, к милосердию. В пылу
Большого сострадания к парнишке,
Помочь пытались кто едою и деньгой.
А кто совал ему одежду или книжку.
Но отрицательно крутил он головой.
В свой мир беды горючей не хотел он
Впускать людей и одиноко горевал.
А служба кончится, влачил кривое тело
Крест целовать и сразу на вокзал.
Имею "жало в плоть" я для смиренья
И по причине этой близ притвора
Всегда стою. Но как-то в воскресенье
Народу полон храм был. Очень скоро
Толпа к калеке придавила меня тесно.
Пацан увидел - что-то с теткою не так.
И сразу понял - не один он тут болезный.
И в этот день решился на контакт...
Мы подружились. Я не сразу, но сумела
Расположить его на пару-тройку фраз.
И очень постепенно, между делом
Он мне открылся. Вот его рассказ:
"Я поздний ведь ребёнок, долгожданный.
Единственный у всей большой родни.
И при таком раскладе было б странно
Мне не испортиться. В безделье свои дни
Я проводил. Любой каприз и прихоть
Мне выполняли как неписаный закон.
Смекнул я быстро, что к чему, и лихо
Манипулировал родней. А кто влюблен,
Не видит в "божестве" своём изъяна.
"Король" в сопливом детстве на горшке.
А дальше-больше, ведь расту. До пьянок
Я докатился, до "травы" и в "порошке"
Познать осталось адскую нирвану.
И крестик свой нательный уж давно
Серебряный сменял, когда был пьяный,
На "травку" или водку. Все равно
Мне было. Жизнь летела по наклонной.
В притонах местных я желанный гость.
Мольбы родных, позором изнурённых,
Вздымали только ненависть и злость.
Мы по ночам с дружками на дороге
Под улюлюканье и бешеный шансон
Гоняли дико. Припоздалый путник ноги
Мог унести едва. И людям бедным сон
Ломали мощных мотоциклов диким рёвом,
Войдя в безудержную лихость и кураж.
Ни чей авторитет, ни просьба или слово
Не в силах были укротить дурной шабаш.
Продолжение следует...