Би-жутерия свободы 261

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 261
 
Встречи Глафиры Парнусе и Зураба Захотидзе в деепричастной пивной журналистов на отстрел «В Занзибаре пив-паф», там где спорили наливка с настойкой – кто полезней, и где безденежные выясняли отношения на языке банкомата Подкидыш, непростительно участились. Бизнес зеленщика терял обороты из-за невыдержанности и шарлатанства поставщиков.
Аналогичный период упадка уже имел место в Истории в диапазоне от 3 до 6 века новой эры в Древнем Риме. Поэтому продавцов и покупателей на базаре это особенно не удивило, но насторожило, так как в отличие от тысячелетней Римской империи Зурабу столько жить не светило (он фанатично верил в затаённые богатые возможности, хотя и предпочитал их богатым родственникам).
Взбудораженная мужская половина базара на 52-й стрит пыталась помочь другу поскорей выйти из бизнеса. Усатые и гладко выбритые конкуренты наперебой предлагали Захотидзе свои кандидатуры с целью удовлетворения ненасытных потребностей хищной Глафиры. Особенной настойчивостью, достойной стоика в баре, отличался Руслан Циперович – альфонс-мясник, потрошитель куриных сердец и женских сумочек. Заядлый курортник, отдыхающий от себя, он считал, что лучше женского тела места для отдыха не сыскать. Он прошёл с Зурабом Воркуту, огонь, воду и паспортное отделение от страны.
Но Зураб, путая ветчину с вотчиной, как парашютист, запутавшийся в стропах, отмёл предложения друзей, в том чресле и Руслана, заверив претендентов на лапу гориллы, оформлявшей документы в трансмиссии, что с Глафирой справится сам, какой бы суматохес не сопровождал её, в  догадках присовокупив:
– Ах, как хочется независимо ни от кого дерзать, искать мёд в дупле зуба мудрости, и оставаться неповторимым найдёнышем! Но потом всё же расквитаться с наглецами, чтобы полоса невезения оказалась нейтральной или унавоженной, но не взлётной!
Несмотря на то, что за Глашей водились отклонения от принятых конгрессом эротических канонов, за ней порочно упрочилась репутация эрудитки в Федеральном Бюро Обследований торговок телом. Там сегрегационно – чёрным по белому значилось, что ей не составляло труда отличить тромбоцит от тромбониста и овации от овуляции. Глаша (без у Тайки Кофер) вспоминала о фуфайке, которую как бы невзначай напялила на себя в примерочной магазина в присутствии продавца совести.
Так она, технически не приспособленная к благополучному существованию, сэкономила ещё 60 таллеров, не заплатив налог с умыкнутого ею в ажиотажном пылу товара. А ведь всё это произошло из-за того, что Глаша была убеждена, что деньги живые существа, и требуют к себе человеческого обращения. Когда же у выхода охранники прихватили её за жабры, в ней всё по никуда от них не детски занегодовало, соответственно её годам и приобретённым товару и опыту.
Об этом факте незаконного присвоения предметов личной гигиены во всеуслышание свидетельствовали неопровержимые доказательства, доставленные в полицейский участок. А именно – жёсткокрылые воспоминания, нахлынувшие в безразмерные памперсы, которые она по забывчивости надела в примерочной. В её намерения входило вынести в них распухшие от каратов бриллианты, позаимствованные в ювелирном отделе. Причём свою достопримечательную промежность Глафира в таких случаях не рассматривала, как другие в отрыве от действительности, а хранила для подходящего случая, чтобы с удвоенным рвением отдаться нетерпеливому партнёру.
Она отзывалась о ней, как о насущном пространстве, кормящем её. Глафира серьёзно задумывалась, за счёт кого или чего его следует расширять, совершенно не обращая внимания на то, что Зураб изо всех сил по ночам старался подвергать её расстроенную нервную систему испытаниям физической близости, ведь начиная с танцплощадок ему хотелось чего-то из ног вон выходящего. При этом Глаша, как неосмотрительная пациентка в неврологическом кабинете на манер уличной зазывалы оглашала воздух конструктивными предложениями типа: ох, ах, ух, эх бы!
Эти наклонности она унаследовала от кишиНевской мамочки Симы Чехарды, которая никогда не брала с собой то, что могла потерять, и... оставляла мужа дома. Но её повивальные темпы половинчатых решений производства детей по сей день не сокращались. Их можно было связать с оттягиванием наступления климактерического периода на многострадальной планете.
Двигаясь в модном направлении, г-жа Парнусе смело пошла на пересадку изогнутых стрелами ресниц с волосатых колен бескорыстного донора Амброзия Садюги. Правда, из-за того, что их ДНК не совпадало, он вынудил женщину от корки до корки прочесть его последний эротоломанческий роман, коренным образом перевернувший её сексуальную повседневность.
Единственным послеоперационным неудобством, с которым ей пришлось столкнуться после освоения Садюжиного труда, была еженедельная стрижка ресниц в салоне у Анфилады Матвеевны, хотя именно это делало её популярной в определённых неизвестно кем кругах и немыслимых любовных треугольниках. Но всё равно её замысловатая жизнь  казалась безвозвратно надломленной.
Один из ярых поклонников непредсказуемой в неясных предложениях г-жи Парнусе, композитор Умберто ПердюфартIII, чувствовавший себя заброшенным диском с древнегреческих олимпийских игр, посвятил этому событию приторможенное регге «Регент», и по наущению настойчивого композитора радио «Диск Жопей чем?» крутило в течение отчётного квартала модный блюз «Стрижка приспущенных  ресниц».
Этот ранее заблокированный цензурой текст написал генитальный поэт доельцинского периода, скрывавшийся от всемогущей власти в неблагонадёжных кулуарах  клоак на Самотёчной площади и на Цветном бульваре под кликухой Лебедев Too Much. По слухам, он занимался левитацией на дому, строил макет семейного счастья и пытался выбриться пикейными «Жилеттами».
В Израиле он отбыл два неопределённых судебным исполнителем срока, продав ортодоксальному еврею чемодан из свиной кожи, и на вопрос судьи «Может ли израильский солдат пройти боевое крещение?» ответил утвердительно.
Джазовики переписывали стихи Поглощённого литературной пучиной и Прекратившего своё гражданское существование, начинающиеся словами: «В колбасный отдел захожу к мужику...». В первоначальном варианте они звучали совсем по-иному, благонадёжнее и  намного лиричнее:

Для кого-то поэт безразмерно талантлив.
Спросишь мненье другого – пошловат, неказист.
Я оставил записку с просьбами на серванте,
Мелкий почерк округлый испещрил белый лист.

Да поможет мне Бог
От соблазнов уйти,
Избежать бед и склок,
Друга встретить в пути,
Отыскать сокровенной души уголок.
Да поможет мне Бог,
Всемогущий наш Бог.

Да поможет мне Бог
На примере конкретном
Жизненных сил приток
Ощущать по рассветам,
Оторвавшись от пола, достать потолок
Пусть поможет мне Бог,
Удивительный Бог.

Всепрощающий Бог,
Выдай знак одобренья.
Подари мне кивок,
Оценив озаренье,
Пробуди восприятий чудесных моменты,
Заключая в объятия,
Раскинь мудрости тенты.

Мне грехи отпусти
За напыщенный слог.
Помоги же мне Бог,
Снисходительный Бог.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #262)