Би-жутерия свободы 262

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 262
 
Мясник и альфонс, Руслан, еле расслышав в эфире призывные строки, неправильно интерпретировал благочестивые слова, приняв их на свой банковский счёт, и послал с нарочным букет орхидей вдохновительнице блюза, написанного в недоступном для его восприятия стиле регге, чем-то всё же напоминавшем лузгинку загорелых баб на завалинке. Ему повезло, Бог его идеи не покарал, не счёл нужным, потому что его блюзы перевешивали его минусы. Но слов из песни не выкинешь, хотя их можно произнести так, что никто ни черта не поймёт. И не в этом ли взбесившийся успех?
Пердельно возмущённый Зураб отослал букет обратно Руслану Циперовичу с выздоровительной открыткой резкого содержания: «Не ищи в этой женщине отдушину, всё равно угоришь», а в конце приписал «Я твой колбасный отдел имел в виду мелким планом». Дело принимало неожиданный оборот. Друзья стали обращаться друг к другу на вы. Это душевно травмировало впечатлительного мясника, и он, не выдержав неприятия его искренней помощи, записался на процедуру обрезания. Последующее зализывание нанесённой ему раны сопровождалось группой «Писка» девчонок-балалаечниц с подпевками и подтанцовками, что создавшегося положения не исправило. С той поры на базаре его больше не видели. Человек Циперович по имени Руслан пропал бесследно.
Подозревали, что тут не обошлось без ревнивого Зураба. Но, как говорят, нет рассечённого трупа, нет уголовного дела. А ненасытная Глафира требовала к себе всё большего и большего  внимания, денег и сексуальных вложений. Зураб как-то заметил ей, что её непомерные желания и простота беспредельная, в которую она облекает их, отдают Торичеллиевой пустотой. Глафира тут же попросила адресок Торричелли, догадавшись, что он итальянец. Свою неодолимую тягу к знакомству она оправдывала постоянным звучанием призывной «Патологической симфонии» Ованеса Блюдховена. Телевизионная куртизанка Ядвига Неспалось,  предлагавшая себя как экранизационный товар, шепнула Глаше, что Блюдховен шикарно упакован, остаётся только протянуть проволоку отношений и расхаживать по ней взад и вперёд, пока зрители не зааплодируют.
Ованеса можно разыскать в кафе «Шалости по малости», где он в виде хобби тапёрствует второй год в одном подклассе. Иногда он, не отстраняясь от своих насущных обязанностей, выступает на гастролях, отбивая синкопирующее соло на ксилофонных рёбрах гиены берцовыми костями галапагосской черепахи.
Несмотря на заскоки разрекламированного Ядвигой нувориша (у Ядвиги были сдвиги), Глафира наметила «иголкой с ниткой» переметнуться к Блюдховену (зеленщик ей порядком поднадоел).
Зураб седьмым чувством ощутил приближающуюся опасность. Как когда-то на родине, он никак не мог решить, последствия чего опасней – укус малярийного комара или взбесившейся лошади Ни тпру-Нину? Он стал не в меру недоверчивым, и заинтересовался декодированием Истории похоронной музыки, перевозочными средствами для транспортировки трупов, а также декорированием соответственных мест памятниками гранитного искусства. Из достоверных источников агентства «Почести для всякой Нечисти» содрогнувшемуся Зурабу удалось узнать, что интересующее его оборудование для захоронения находится под эгидой Гидры, загогулины которой комфортабельно расположились на вест 254-й стрит в баре «Линолеум страстей». В Захотидзе проснулся тамбовский комик-камикадзе из ударного подразделения «Таранька под пиво».
– Мне не нужны наймиты. Со своими проблемами я как-нибудь справлюсь сам, – написал Зураб в официальном заявлении Глафире и набрался для храбрости стаканом водки «Смекалка» подпольного производства. Обняв на прощанье Глашу сзади, он всадил ей кинжал под левое ребро по самую рукоятку, так как по радио обещали цунами в 300 метров. Следуя японскому обычаю – два ножа для харакири и один для неразделённой любви, он по-самурайски улёгся рядом с Глашей в красивую позу, заблаговременно приняв яд, чтобы снять с себя подозрение в убийстве Циперовича, который не раз представлял себя самураем, но без меча посреди капустного поля (когда он терял голову, кочаны сами летели направо и налево).
Так Зураб проследовал за базарным другом в мир, где властвует  «полный отпад» иллюзий и поиск наплевательского плюрализма в негативизме.
По местному радио отменили цунами, но перестраховщиков-телевизионщиков брало сомнение, и они старались ничем не выдавать своей некомпетентности, отменив прогноз на завтрак. Арик Энтерлинк (в свободное от увлечения куклами время – пытливый парапсихолог и загорелый д’Душка) покачиваясь вышел на балкон, не без сожаления оторвавшись от надувной блондинки «Матильды» (его накатывающемуся желанию быть покрытым волной вместе с ней не суждено было исполниться). Взамен неточного предсказания ему послышались голоса, в которых он опознал Зураба и Глафиру. Но самое удивительное, что для антиквара и парапсихолога-любителя Энтерлинка они звучали как бы из другого отрезка времени, на 200 лет опережающего события.
– Надо же, – пробормотал старик Энтерлинк, удобно растянувшись в кресле и прикрыл глаза больно подвернувшейся под руку газетой. Он погрузился в прослушивание иносказательного, а может быть зашифрованного разговора бывших влюблённых.
В начале это напоминало ему обычную светскую беседу, проходившую в неизвестном для него измерении. Потом брюхосочетание двух пауков. Он назвал бы это условно: «Голубиная Воркута». Что-то в лаконичности звуков было от общения птиц. По мере развития щебетания Энтерлинк парил в радужном сне.
– Держитесь за меня.
– Это с обломанными-то ногтями и облупившимся маникюром?
– Употребляйте больше кальция и смените лак.
– Не могу. Лак – удача. Спуститесь на землю!
– Мы осуждены на бесконечный полёт.
– Это из-за телезрительного подхода к женщине. Я вам мешаю?
– Что вы, но мне легче удержаться, если вы подвинетесь.
– Вы что-то ставите мне в упрёк?
– Смотря, что вы подразумеваете под ним.
– Чтение про себя стихов Опа-наса Непонашему.

             Запотели ладони у стёкол,
             призадумавшихся о СПИДЕ,
             еле слышно сказал не Софокл,
             а Садюга, погрязший в обиде.

– Это не упрёк, а неотрегулированное умонастроение.
– Поставьте его себе на медленный огонь.
– Мы не в Аду, но если вам так хочется, извольте.
– Ставьте, пока жаровня войн вертится.
– Ошибаетесь, это рулетка.
– Поверьте, вы играете с огнём.
– Во мне столько душевного дождя. Я вас затушу.
– Но кому я понравлюсь в тушёном виде?
– Похоже, вы любите домашний очаг.
– Всё это в недалёком прошлом.
– Но сомнительное прошлое не покидает нас.
– Да, ни при каких обстоятельствах.
– Оно помогает избежать очага инфекции.
– Вы первый, кому удалось провести время.
– Я также могу провести проводку.
– Про водку ничего не скажу, слишком земное.
– Где вы видите землю?
– А что это там, налитое водой?
– Ах, это мои тренированные мышцы!
– Выходит, часть вас осталась там, внизу?
– Как вам это удалось узнать?
– С вами произошло то же самое, только вы не заметили.
– У вас были гантели?
– Нет, был эспандер-гармошка, я находила его вкусным.
– Уверен, он бы мне не понравился.
– Вкусы бывали разными.
– Вы правы, давайте поменяемся ими.
– Пожалуйста, но вам станет тяжелее летать.
– Думаю, никто в этом светопреставлении, не имеющем должного эффекта без юпитеров, меня не заметит.
– Мы не видим тех, кого вы называете никто.
– А этот высохший старик непонятной давности?
– Бог не стоит на раздаче в столовке, обойдёшься без добавки.
– Как знать. Возможно мы недооцениваем старика.
– Пора заканчивать пустую беседу за отсутствием диалогики.
– Извините, и моё время на вес золота.
– Не в обиду вам сказано, оно довольно низкой пробы.
Иероглифы молний разрывали обмякшее небо на мелкие части.
Раздался скрежещущий треск разреженных воспоминаний, за ним оглушительный грохот грома.
Чёрная кошка старухой с согбенной спиной перебежала исполосованную дорогу разряду, ударившему в чугунную ограду.
Серебряные мимические мышцы лунного лика, затерянные в тучах, поморщились, как в страшном сне Ливана Неразлейвода с архитектурных барселонских крыш, созданных великим каталонским зодчим Гауди, зарезанным, как Берлиоз у Булгакова трамваем, миниатюрными Ниагарами низверглись седые пряди изломанных столбов водопадных позвоночников. Забрилльянченные – они танцевали отблесками мечущихся автомобильных фар.  Дождевые потоки размывали сгустки помидорной крови у овощной лавки.
Когда гасли юпитеры на политической арене, Арик распинал себя на раме окна, засиженного акционерами мушиного общества.
Энтерлинк очнулся с волосами на груди цвета Молотова перца. В необъезженных мечтах о безалкогольной  женщине, крезанутый на всю катушку он набросился на югославскую стенку, где хранились деньги с драгоценностями и бифштекс двухнедельной давности «Дожуём до понедельника».
Всё было на месте соответственно нагим истинам.
Хотелось дармовой выпивки, катаясь на снегурках по катку сальных шуток, и в ситуации, завёрнутой в обличительную речь, а не задавать заковыристого вопроса, считать ли у золотого человека жилы того же достоинства что и он сам? А если это так, то можно ли разрабатывать их наравне с мышцами?
Но человек не земля, хотя и в нем достаточно перегноя. На улице гулкая равномерность сливалась с шагами, превращаясь в дисциплинарное взыскание шагистики на плацу, доказывающее, что в тяжёлой поступи легковесных проступков – самоуничтожающихся улик не бывает, кроме ультрафиолетовых ключей от сейфа.
Уверен, домососедка, с ног на голову перевернувшая представление о человеке и думающая, что пустышка – это крохотная пустыня, обсасываемая младенецем, прижалась к замочной скважине, попирая моё право на конфиденциальность.
Едва сдерживаюсь, чтобы не харкнуть в её подслушивающее устройство, представил себе творческий затворник Арик, уверовавший, что народится новое поколение со старыми запчастями. Интересно, из какого материала эта сука в молодости строила глазки?! Если Бог не окружит её потусторонними шумами Зазеркалья, то он просто обязан зафитилить ей по заслугам!
Тут Арик понял, что, если комар не может поймать себя на мысли о нём, то и его удел выдвигать ящики вразброд, а не выкладывать травматологические гипотезы спёртым у кого-то испитым голосом в сопроводительных письмах больного генштабу стран-участниц мецеНАТО, в свете поучений интермеццосопрано.
Самодостаточный Арик сразу успокоился. Он опустился в импозантное массажное кресло, в которое уволился из сонливого брака, включил энергосистему и задремал вразнобой со своими ожиданиями под лирическую мелодию «В телескопированном обществе скопцов не вижу больше я удалых молодцов».
В следующем фосфоресцирующем сне вербовщик возвышенных идей Арик завидовал скакуну-огню в камине – темпераментному режиссёру-прилипале к субреткам-головешкам с потрескивающими голосами, как бы срывающимися с патефонных иголок. Глядя на всепоглощающий огонь, он уже не нуждался в немом укоре и в солнечных батареях, пристроенных электриком на крыше.
Он сам без всяких мотиваций оваций отапливал скромную комнатушку сбросами сексуальной энергии по системе Перпетуум Кобеле, и это учитывая, что секс был и оставался излюбленной темой задушевных бесед с заходящим к нему с карниза персидским котом, вписывающим, даже стыдно сказать чем, новую страницу в науку о потолковом сексе, при этом настырно повторяющим, что он не комета, чтобы вилять призывно хвостом.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #263)