Чем больше времени проходит, тем сложнее вспоминать подробности даже очень памятных событий… Эту историю, случившуюся со мной 39 лет назад, я рассказывал и записывал не раз и не два. Она не оставляла безучастными многих моих слушателей и читателей. Некоторые из них выражали сомнения в том, что такое вообще могло произойти, некоторые эмоционально возмущались моим поведением, не желая понимать того, что случившееся было не чьим-либо злым или добрым умыслом, а всего лишь стечением обстоятельств, игрой слепого случая… Помню, как один весьма темпераментный читатель разгромно стыдил меня, пригвождая к воображаемому позорному столбу, требовал моего раскаяния (это спустя несколько десятилетий после описанных событий!) и того, чтобы я немедленно удалил своё стихотворение из той тетради. Ну, что мне было ему ответить? Даже если бы провидение подарило мне фантастическую возможность вернуться во времени в тот вечер, я бы не посмел уничтожить своё стихотворение, записанное на последней странице простой синей школьной тетради, которую мне случайно безо всякого умысла второпях вручили две обычные добрые советские бабушки. При всём желании и раскаянии - рука бы не поднялась. Потому что на другой стороне этого тетрадного листа находились стихи, записанные рукой другого поэта - Анны Андреевны Ахматовой.
Это случилось осенью 1979 года, через 13,5 лет после её смерти. Я с моим студенческим товарищем приехал на электричке из Ленинграда в Пушкин, чтобы посетить первый в мире музей Анны Ахматовой. Располагался он по адресу Вокзальная, 25, квартира 21. Это была обычная советская однокомнатная квартира, принадлежавшая Сергею Дмитриевичу Умникову, давнему почитателю поэзии Ахматовой и собирателю всего, что принадлежало её эпохе или было посвящено её памяти. Сергей Дмитриевич прожил долгую интересную жизнь подвижника, отдавшего любимому делу все силы. Он родился в 1902 и дожил до 96 лет. В то время, о котором я пишу, ему было 77. И именно в тот день Сергея Дмитриевича не было в квартире, которую он добровольно превратил в музей. Сам Сергей Дмитриевич переселился в двухкомнатную квартиру своей верной спутницы жизни Валентины Владимировны Витковской, которая жила тогда неподалеку. Государственных музеев, посвящённых Анне Андреевне, в то время не существовало. Эпоха, при которой она писала «муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне», при которой о ней если и вспоминали, то шёпотом, миновала при её жизни. Но клеймо опального поэта, увы, в государственной машине не сразу исчезает. О ней после смерти, конечно, говорили открыто, но … не везде и не более того.
Я не просто так упомянул о возрасте Умникова. Музей, в который мы пришли, был частным, и он в тот день был закрыт, потому что хозяин дома отсутствовал. То ли заболел, то ли уехал по делам. А профессиональных смотрительниц не было. Нам с другом стало досадно уезжать просто так, постояв перед закрытой дверью. Не помню, мы ли позвонили соседям, они ли сами вышли на лестничную клетку. Факт в том, что дверь нам открыли и, пока мы осматривали экспозицию, в квартире Умникова оставались две пожилые женщины - скорее всего его соседки.
Поскольку это была квартира, то в ней имелась кухня, и бабушки, заметив, что перед ними скромные вежливые мальчики, пригласили нас на чай. За чаем я читал свои стихи. Много. По памяти. Затем приятель посмотрел на часы и намекнул мне, что пора уходить, иначе мы рискуем не успеть на электричку. Бабушки попросили меня оставить им на память что-нибудь из своих стихов. У меня, как это всегда бывает у увлекающихся и потому рассеянных натур, не оказалось с собой ни ручки, ни карандаша, ни бумаги. Ручку для меня нашли довольно быстро, а вот свободного листа бумаги почему-то не отыскалось. Ну, никак.
Приятель мой, стоя в прихожей, многозначительно смотрит на часы. Бабушки суетятся. Все нервничают. Блокноты и альбомы есть, но все, как назло, полностью исписаны благодарными посетителями. Нигде ни одного свободного местечка. Просто беда какая-то. Я приношу свои извинения и собираюсь выходить. И тут раздаётся восторженный возглас одной из бабушек: «Нашла!»
На кухонный стол, за которым мы только что пили чай, ложится обычная синяя школьная тетрадка. Её раскрывают для меня на последней чистой странице. Я сажусь и записываю по памяти самое сильное на то время моё стихотворение (мне едва исполнилось 19). Пара минут и - дело сделано, можно уходить. И тут, одна из бабушек переворачивает исписанную мной страницу. На обратной стороне мы видим начертанные чернилами строки Анны Ахматовой. Этот почерк невозможно не узнать, мы только что видели его на фотографиях в музейной экспозиции! Полное замешательство. Мы раскланиваемся и уходим…
Прошло много лет. Неоднократно возвращаясь к той истории, я пытался понять: возможно ли это было в принципе? Дело в том, что, во-первых, хорошо известно: сын Ахматовой Лев Николаевич Гумилёв передал весь её архив Пушкинскому Дому - институту русской литературы Российской Академии Наук. Во-вторых, никому не известен факт того, чтобы Умников собирал рукописи самой Ахматовой. Он, как частное лицо, хранил вещи той эпохи, книги Анны Андреевны, картины, посвящённые ей, но не её рукописи. Значит, всё случившееся, лишь плод моего разыгравшегося воображения?
Однако, есть и другие свидетельства. Ю.К. Толстой в своей работе «Спор о наследстве Ахматовой» сообщает, что «после смерти Ахматовой ее архив оказался в руках Пуниной и Каминской, проживавших с Ахматовой в одной квартире. В последние годы жизни Ахматова, будучи человеком щедрым по натуре и получая крупные литературные гонорары, фактически содержала Каминскую, а частично и Пунину, пользуясь их услугами в быту». Далее Толстой сообщает: «1 ноября 1966 г. часть архива Ахматовой, вопреки решению комиссии по литературному наследству, поступает от Пуниной в Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Одну часть архива Пунина передает библиотеке в дар, а другую продает».
Я не стану пересказывать эту историю целиком. Она достаточно хорошо известна: часть архива Ахматовой оказалась проданной или переданной, но не в Пушкинский Дом, а часть - вообще до сих пор не найдена. О не найденных синих тетрадях Анны Андреевны сообщает Лидия Чуковская (Чуковская Лидия. Переписка, М.: Новое литературное обозрение / 2003 Директору института русской литературы члену-корр. АН СССР В.Г. Базанову).
Вот что пишет она: «Со мною Анна Андреевна о будущей судьбе своих бумаг и вещей никогда не говорила. Но однажды, показывая тетрадку, дорогую ей по особым причинам, произнесла: «Этому место в Музее. В Пушкинском Доме». Предложение мое исполнено не было. И. Н. Пунина желала распоряжаться архивом бесконтрольно. И распорядилась. А мы теперь так никогда и не узнаем с должною точностью, каково было содержимое архива Ахматовой ко дню ее смерти. Когда-то Ахматова показывала мне, например, три синие школьные тетрадки, куда ею от руки была переписана «Поэма без героя». Что сталось с этими тетрадками впоследствии? Существовали ли они в архиве до 5 марта 1966 г.? Если да — то где они теперь? Если нет — то куда и когда они исчезли? Из-за отсутствия своевременно сделанной описи каждый из нас таких вопросов может задавать десятки.»
Что помню я? Это была синяя тетрадь, Обычная, какие раньше продавались за 2 копейки. Записи в ней были сделаны чернилами и принадлежали одному человеку. Пустой в тетради оставалась только одна страница - последняя. Я не берусь судить о людях, которых не видел лично и хоть в чём-то их подозревать. Ни в коем случае. Но, возможно, кто-то принёс (или оставил на время) хозяину музея эту тетрадь с целью её продажи или идентификации? Это всего лишь предположение. Но тетрадь Ахматовой была в тот памятный день там, в доме, находящемся на улице, носящей теперь её имя!
У меня такое ощущение, что пусть и таким вот образом, но той осенью я виделся с Анной Андреевной, с её духом. И она не сердится на меня.