Константы Ильдефонс Галчинский (1905 - 1953)
____________________________________________
Содержание
_К. И. Галчинский_
Вариации на житейские темы
Лирический разговор / Лирический диалог
Романс
<Я умру - и зарастет травою>
Письмо
<Хожу по Брюсселю пьяный>
Привет, мадонна!
Весна вернется, баронесса
Анинские ночи
Заговоренные дрожки
Маленькие кинозалы
В лесничестве
<Хмель на оленьих рогах>
Встреча с матерью
В том виновен
Ночь
Просьба о счастливых островах
Колыбельная колыбельке
Невероятная экзотика
Караван
Базар
Фата-моргана
Фатаморгана
Отчего не поет огурец
ПЕСНИ
<Ты только в домик наш войди>
<Луна восходит в облаках...>
<Как много пройдено путей>
<Вот это скромное строенье>
<Мы не могли б прожить, о, нет>
<Мы на земле - не для того>
<Мост Понятовского. Пурга>
<Пишу вечернею порой>
<Меня прошу я извинить>
Мелодия
Некрасивые глаза
ДОЖДЬ
<Тебе сказала я раз сто, а может, двести>
<Три года в Лодзи я работала сначала>
<На Жолибоже знаю улочку такую>
<Люблю я тебя столько лет>
<Коль разлюбить меня>
<Пылью лунного сиянья>
<Долго напрасно искал я>
Отчизна моя - это музыка
Венера
Ночное завещание
Отчизна
Баллада о трех веселых ангелах
Старонемецкая баллада
Как Ринальдо Ринальдини танцевал с кардиналом
Внимание! Новый журнал!
Стасина жена
Ниобея
--------
К. И. Галчинский
ВАРИАЦИИ НА ЖИТЕЙСКИЕ ТЕМЫ
Перевод с польского: А. Гелескул
Чтобы жаль было с ней расстаться,
жизнь должна быть - как лента в танце,
с позолотой,
чтоб заботы, дела, печали
родниковой водой журчали -
не болотной,
чтоб не только по именинам -
то колечко жене с рубином,
то браслетик,
чтоб Венера светила в поле,
чтобы к хлебу - щепотка соли
и букетик,
чтобы ночь была лунной-лунной
и сова проплывала шхуной
темнокрыло,
чтобы утро с его трудами
загоралось в оконной раме
и бодрило,
чтобы звезды на ясном небе,
дрозд на жердочке и "Онегин"
под рукою,
чтоб подсвечник стоял удобно
и дымился табак, подобно
пеплу Трои,
чтобы мирно цвели герани,
чтобы слышались, как в органе,
вздохи ветра
и звучал бы в нем vox humana
Иоганна Себастиана
до рассвета,
чтоб и кот, и сверчок, и псинка,
и чтоб был полуштоф с перчинкой,
а рождественский гусь с начинкой,
и вообще чтоб не только шкварки
или студни,
а на праздник - сонет Петрарки,
да и в будни.
--------
К. И. Галчинский
ЛИРИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР
Перевод: С. Шоргин
- Как любишь ты меня?
И я ответил:
- Под солнцем я люблю, при лунном свете.
Люблю тебя и в шляпке я, и в шали.
В дороге на ветру - и в людном зале.
Средь тополей, и сосен, и берёз.
Во сне. И если занята всерьёз.
Когда еду готовишь у плиты
(и даже если нож уронишь ты).
В такси. И вообще - в любой машине.
В начале улицы, в конце и в середине.
Когда расчёской волосы разделишь.
В опасности. В кино. На карусели.
В горах. На море. В туфлях и босою.
Вчера и завтра. Днём, ночной порою.
Весной, когда с небес - потоки света.
- А летом как?
- Люблю, как душу лета.
- Что про любовь осеннюю ты скажешь?
- Люблю - коль зонтик потеряешь даже.
- Зимой, когда покрыты снегом сёла?
- Люблю тебя я, как огонь весёлый.
Я место рядом с твоим сердцем берегу.
Снег за окном. Гляди: вороны на снегу.
ЛИРИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ
Перевод: А. Ревич
- Как любишь ты меня? Ответь!
- Отвечу.
- Ну как?
- Люблю тебя, когда мерцают свечи.
И в солнечных лучах. И в шляпе. И в берете.
В театре. И в пути, когда навстречу ветер.
В малиннике, в тени березок и сосенок.
Когда работаешь, когда вздохнешь спросонок.
Когда яичко разбиваешь ловко,
И если падает при этом ложка.
В такси. В автобусе. Пешком. В повозке.
На ближнем и на дальнем перекрестке.
Когда причесываешься. И в час веселья.
И в миг тревоги. И на карусели.
В горах. И в море. В ботах. Босиком.
Вчера. Сегодня. Завтра. Ночью. Днем.
Весной, когда летит к нам ласточка с приветом.
- А летом любишь как?
- Люблю, как сущность лета.
- А осенью, когда всё в тучах, всё уныло?
- И даже если зонтик ты забыла.
- Ну, а когда зима оденет окна в иней?
- Люблю, как пляску пламени в камине.
У сердца твоего согреться я могу.
А за окном снега. Вороны на снегу.
--------
К. И. Галчинский
РОМАНС
Перевод: С. Шоргин
Месяц - точь-в-точь балалайка над нами...
Ах! Вот его бы коснуться руками!
Было бы чудно -
вышла б небесная песня, наверно,
песня о людях, влюблённых безмерно
и безрассудно.
Будут в ней дальняя речка, закаты,
тень от ладони, цветов ароматы,
в небе звезда,
сад, и стена, и скамья под стеною,
ну и дорога, что манит с собою -
и в никуда.
Романс
Перевод: А. Домашёв
Месяц, как балалайка, на небе.
Эх! За шнурок его сдернуть мне бы
брошью для милой -
вот получилась бы песнь неземная,
любят в которой до гроба, до рая,
хоть до могилы.
Тихая речка текла бы на запад,
тень от ладони, ландышей запах
в воздухе бродит;
сад возле моря, скамейка, ограда
и та дорога от этого сада,
что в никуда уводит.
--------
К. И. Галчинский
Перевод: С. Шоргин
Я умру - и зарастет травою
малый холмик над моей могилой,
но в обличье месяца с тобою
встречусь, освещая окна милой,
дом твой краской выкрашу чудесной,
белой, серебристою, небесной.
В серебро одену сумрак ночи,
улицу и даже эти тени,
и прохожий скажет: "Нынче очень
яркое у месяца свеченье,
словно белый день - пора ночная!" -
то, что это я свечусь, - не зная.
--------
К. И. Галчинский
ПИСЬМО
Перевод: С. Шоргин
Тебе я, моя родная,
желаю спокойной ночи.
Я всюду твой след замечаю,
а ночь - весенняя очень!
Ты мне лишь одна - отрада,
и имя твое так сладко,
ты мне - и летом прохлада,
ты мне - и зимой перчатка.
Ты - счастье мое зимою,
осенью, летом, весною.
Шепни мне: "Спокойной ночи!",
поговори со мною.
За что же мне радость эта,
рай тихий вдвоем с тобою?
Ты - свет моего света,
мелодия рядом с судьбою.
Письмо
Спокойной ночи, любовь моя!
Усни, уже ты в полусне -
И тень твою я вижу на стене,
И ночь такая длинная!
Единственная на свете,
Как же воспеть твое имя?
Ты стала мне летом водою
И рукавичкой зимою.
Ты счастье мое весеннее,
Летнее, зимнее, осеннее!
Лишь расскажи перед сном,
Прошу, прошепчи в полусне:
За что мне такая награда -
Этот рай делить мне с тобою?..
Ты солнце мое ненаглядное
И песня моя желанная.
--------
К. И. Галчинский
Перевод: С. Шоргин
Хожу по Брюсселю пьяный -
от девушки, не от водки,
и все подряд покупаю
цветы - мимозы, тюльпаны;
на этих улицах длинных,
на бесконечных бульварах
я дом отыскать пытаюсь,
где есть окно и гитара;
окошко - узкое очень,
его под крышей найду я,
в нем вижу свет и гитару,
которой струны - как струи.
И девушка - в этих струях,
и я к ней так приникаю,
как будто к снегу; и с нею
так далеко улетаю...
Дни очень снежные ныне,
а ночи - теплы, как в мае,
лежит на ее коленях
моя голова больная.
И хоть ее обнимаю,
и хоть целУю влюбленно,
и хоть звенят поцелуи
пчелиного улья звоном, -
чего-то мне жаль все время,
чего-то мне не хватает,
поскольку она сквозь пальцы
мои, как вода, стекает...
И что же теперь? Остались
одни лишь следы на пальцах,
остался запах аира,
лаванды запах остался.
И что из того, что жарко
и запах цветов - зимою?
Она - как ручей, который
нельзя удержать рукою.
--------
К. И. Галчинский
ПРИВЕТ, МАДОННА!
Перевод: С. Шоргин
Тем, кто умеет книги умные писать,
звучит пусть слава громче башенного звона.
Книг не пишу я, и на славу мне плевать, -
привет, мадонна!
Постичь покой блестящих книг мне не дано,
не мне - весна, деревьев солнечная крона...
Мне только - ночь, и дождь, и ветер, и вино, -
привет, мадонна!
Явились многие на Землю до меня,
придут другие... Смерть - слаба, а жизнь - бездонна.
Всё - сон безумца, тот, что снится среди дня.
Привет, мадонна!
Ты здесь, одета в золотистые цветы,
и я венок тебе одной несу влюблённо,
росой умытая, цветами пахнешь ты, -
привет, мадонна!
Прими венок мой! Я - гуляка, но поэт, -
знаком редакторам, блюстителям закона,
а ты мне - муза, и любовница, и свет, -
привет, мадонна!
--------
К. И. Галчинский
ВЕСНА ВЕРНЕТСЯ, БАРОНЕССА
Перевод: С. Шоргин
Говоришь - любовь постыла,
что не хочешь ты греха,
говоришь, что ты остыла,
что фигурою плоха.
Я на это:
- Баронесса,
снова греется земля,
опадет зимы завеса,
вновь мы будем ТРУ-ЛЯ-ЛЯ.
Буду вновь твой Дон Диего,
снова месяц и цветы,
снова чувства, снова нега,
снова только Я и Ты.
И барон не скажет старый,
чтобы я валил к чертям,
не прогонит прочь с гитарой -
так как он не ЗДЕСЬ, а ТАМ.
Он за мной в пижаме гнался,
обессилел и простыл,
слег - и больше не поднялся
(кто-то форточку открыл...).
Он любовь хотел порушить -
вот ему и надо так!
Разлучить хотел он души,
сексуальный наш контакт.
И весна, назло барону,
ласки новые суля,
даст команду Купидону -
и начнется ТРУ-ЛЯ-ЛЯ.
Но пока - зима (о, горе,
как же мы не любим зим!)
держит чувства на запоре
и цвести мешает им.
В холод каждый безутешен,
все - от малых до больших.
Как сосулька, я подвешен;
жду весны у ног твоих.
Потерпи и ты со мною -
и немного опосля
потеплеет. И с весною
вновь начнется ТРУ-ЛЯ-ЛЯ.
Хуже драмы не бывало -
нет, трагедия всерьез! -
нынче такса замерзала,
кашлял, плакал бедный пес...
Взял я пса (уж эти зимы!),
в одеяльце замотал.
О мой песик, мой любимый,
за двоих ты замерзал!
Приходи, коль ты страдаешь,
таксик, - ночью, среди дня...
(Ты, родная, называешь
часто таксиком - меня.)
Нет в глазах веселья беса,
слезы - будто из ведра...
Потерпи же, баронесса,
только месяц-полтора.
И тогда весна ворвется
(эх, скорей бы этот день!),
и безумство чувств вернется,
арфа звякнет: "трень да брень",
и опять сольемся, знаю,
чувства нежные хваля.
Не горюй, моя родная,
ТРУ-ЛЯ, ТРУ-ЛЯ, ТРУ-ЛЯ-ЛЯ!
--------
К. И. Галчинский
АНИНСКИЕ НОЧИ
Перевод: С. Шоргин
Кораллы свои перестань низать,
лишь ветру я рад сейчас;
он, словно сюита Альбениса,
в постель опрокинет нас.
Под лунным алмазом стекло дрожит,
и птицы несутся вдаль,
паук над постелью у нас висит -
взамен балдахина (жаль...).
Да, день был ненужен и смысла лишен;
но он позади, мой друг.
И вот серебристая, как саксофон,
звучит уже ночь вокруг.
Нас черный малыш с опахалом в руках
овеет со всех сторон;
полно изумрудов в его ушах;
Ночь - вот как зовется он.
Анинские ночи
Перевод: И. Бродский
Оставь в покое ожерелье.
Ночного ветра канонада
гудит над нашею постелью,
как Альбенисова соната.
Алмазом месяц разрезает
стекло. Свеча из парафина
горит, и на постель свисает
паук - подобьем балдахина.
И ночи саксофон прекрасный
звенит, высок и необыден.
И польских дней абсурд ужасный
во тьме не так уж очевиден.
И опахалом безграничным,
украшенным узором птичьим,
узором, отлетевшим прочь,
нам Арапчонок машет чудный
с серьгою в ухе изумрудной...
И это - Ночь.
--------
К. И. Галчинский
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
Перевод: И. Бродский
[Наталии, маленькому фонарику заговоренных дрожек]
1. Allegro
Верить мне - не неволю.
Но лжи здесь нету ни грамма.
Шесть слов - и не боле -
имела та телеграмма:
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
Волосы дыбом встали.
Стукнул зубом от страха.
Сразу вспомнил Бен-Али,
нашего черного мага.
Память моя прекрасна,
помню все, слово в слово:
"...заговорить коляску -
это проще простого.
Нужно кучеру в очи
сверкнуть специальной брошкой -
и он заколдован тотчас,
а также и сами дрожки,
но коня - невозможно..."
Номер набрал осторожно:
- Будьте добры Бен-Али...
В ответ тяжело вздохнули.
- Мне кажется, заколдовали
лошадь...
- Вас обманули.
Отбой.
Затрясся, ей-богу.
Едва сдержался от крика.
Ночь. Начало второго.
В дверях почтальон, как пика.
Кто он, тот почтальон?
Вдруг под пилоткой - рожки?
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ?
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК?
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ?
Страшно. Блеск зодиаков.
Спазма горло сжимает.
С крыш серебряных Краков
упавшие звезды снимает.
Ветер листья шевелит,
мнет почтальон пилотку...
А может быть, в самом деле
заказывал днем пролетку?
Может, в парк на гулянье?..
Мысли чтоб прояснились?..
Кучер уснул в ожиданье,
во сне усы удлинились,
и спящего зачаровали
ветер, ночь и Бен-Али.
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
2. Allegro sostenuto
С улицы Венеции к Суконному ряду
Артур и Ронард - два моих брата -
меня провожали под белые руки.
Нужно сказать, мы не знали скуки.
Месяц порою, кружась, снижался,
к носу булыжник вдруг прижимался.
Так и брели мы сквозь спящий Краков...
3. Allegretto
Как мерцанье зодиаков,
только порванное в клочья:
НАБИВАНЬЕ ЧУЧЕЛ ночью,
ночью ШВЕДСКИЕ КОРСЕТЫ,
ночью спящие КЛОЗЕТЫ,
ночь в КОНТОРЕ ПОГРЕБАЛЬНОЙ,
ночью ХОР НАЦИОНАЛЬНЫЙ,
ночью СЫР и ночью САХАР,
ночью ДАМСКИЙ ПАРИКМАХЕР,
ночью РЕЛЬСЫ, ночью ТРУПЫ,
ночью СКЕТЧИ сборной ТРУППЫ,
СТЕНОГРАФИЯ кошмаров
с ночью СМЕШАННЫХ ТОВАРОВ,
ночь ПОМНОЖЕННАЯ НА ТРИ,
нечто в КУКОЛЬНОМ ТЕАТРЕ,
ночь в КОСТЕЛЕ у оконца,
словно кается точь-в-точь...
Словом,
верные знакомцы:
вечный ветер, вечная ночь.
4. Allegro ma non troppo
Добрался до дома, где трактир "У негров"
(э-эх, жизни не жалко за этот дом!),
как струны рояля, натянуты нервы,
в горле какой-то холодный ком.
Спящую площадь обшарил взглядом.
О, ужас! Рядом с Суконным рядом:
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
Все, как было в той телеграмме.
Под башней Марьяцкой стою в пижаме,
а конь, представьте, шевелит ушами!
5. Allegro cantabile
Грива белеет, и хвост белеет,
ветер, запутавшись в них, звереет.
Белые дрожки по тракту мчатся.
Девушка в церковь мчится венчаться.
Пар из ноздрей коня вылетает.
Рядом с нею моряк восседает.
Моряк - подонок - ведь всем известно:
в каждом порту его ждет невеста.
Пусть же за это он сгинет в море.
Девушка после умрет от горя,
от одиночества и печали...
Только по смерти, как и вначале,
сила любви - иль ее причуда -
соединила их...
Но покуда
едет в коляске заговоренной
с панной влюбленной моряк влюбленный
к старой капелле в деревне бедной...
И там, где Езус лицо склоняет,
руки печальные соединяет
ксёндз, похожий на месяц бледный.
Ночь воет. Воркует нежная пара.
Но на рассвете,
клубами пара,
от желтой ограды, во мраке спавшей
возле ворот, с которых свисают
листья барокко и лист опавший,
на веки вечные исчезают
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
6. Allegro furioso alla polacca
А в извозчичьем трактире,
в самом лучшем месте в мире,
пар клубится облаками,
и усы над котелками
нависают с темной целью,
словно жизнь над колыбелью,
и в башку со всех сторон
бьется вальс "Веселый слон".
По тарелке стукнув ложкой,
заявляет пан Оношко:
- Да, машины торжествуют!
Но покуда существуют
в мире тракты и дорожки,
фаэтоны, санки, дрожки,
кони, седла, сбруя, дышло,
небеса, поля и Висла -
в городах больших и малых,
даже в самых захудалых,
будут, хоть невесть какие,
пусть хоть самые плохие
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
--------
К. И. Галчинский
МАЛЕНЬКИЕ КИНОЗАЛЫ
Перевод: И. Бродский
[Автору "Морских повестей" Станиславу Марии Салинскому]
В сильной тоске, в печали
лучше всего укрыться
в маленьком кинозале,
с плюшевым креслом слиться.
Снаружи ветер колышет
листья, и тени кружат,
покрывая афиши
причудливой сетью кружев.
А дальше, блестя глазами,
шнурки, грильяж, папироски
высокими голосами
предлагают подростки.
О! Стемнело. Усталый
месяц вытянул руки.
Маленькие кинозалы
прекрасны в тоске, в разлуке.
Кассирша с прядью волнистой
в будке царит золотистой.
Билет покупаешь и входишь
в сумрак, где фильм поет.
Шумит кинолес блестящий,
пальмовый, настоящий,
и в луче серебристом
дым сигарет снует.
Как славно тут притулиться,
скрыться от непогоды,
с плюшевым креслом слиться
и умолкнуть на годы.
Плещет в сердце бездомном
река в серебристом свете.
Дремлешь в том зале темном
любовным письмом в конверте:
"Ты - как звезда над бором.
Ложусь я в постель пустую.
Где тот мост, на котором
встретимся вновь?
Целую".
Выходишь грустен, туманен,
заарка-заэкранен,
бредешь пустырем и шепчешь:
тут бы и кончить дни,
в кинозалах случайных.
Это - царство печальных.
В них так просто забыться.
Как прекрасны они!
--------
К. И. Галчинский
В лесничестве
Перевод: И. Бродский
Здесь, где купелью сонной
звезды мой смех встречают,
кирпичный домик спасенный
холм золотой венчает
в лесничестве Пране, ставшем
осенним спасеньем нашим.
Гаснут в комнатах теплых
лампы и блеск улыбок.
Сколько осени в стеклах!
А в осени - сколько скрипок!
И в них, друг друга толкая,
печали поют, не смолкая.
За окнами лес и поле,
лес - разговор сосновый.
С тихой неясной болью
день умирает новый,
и меркнет свет постепенно,
словно свечи Шопена.
Месяц в серебряной чаще,
в теплом ночном тумане,
одетый в парик блестящий,
играет, как Бах на органе.
А путь сверкающий Млечный
ночные холмы объемлет.
И этой музыке вечной
лесничество Пране внемлет.
О лесничество Пране!
Ропот дубов и грабов.
Ламп и свечей мерцанье,
мерцанье улыбок храбрых.
И крыши взмах черепичный
гудит, как рояль концертный.
У каждой стены кирпичной
месяц поет бессмертный.
Пустое стекло смеется.
Тропинка вьется, как в сказке.
В листве золотистой вьется
серебряный след коляски.
Серебряный месяц молча
в затылок лошадке светит.
Заснувший извозчик ночью
в лесничество Пране едет.
И звезды, как снег, заносят
крыльцо лесничества Пране.
Но каждой сентябрьской ночью
в забитой оконной раме -
в нашей комнате грустной,
сердцу биться мешая,
в твоем зеркальце узком
светит звезда большая.
--------
К. И. Галчинский
Перевод: С. Шоргин
Хмель на оленьих рогах,
гроздья рябины в вазоне,
дикие лозы в окне,
а на окне - пеларгонии,
в озере - блеск серебра.
Осень. Настала пора
цвет тростнику потерять;
лето уходит за дверь;
вечером надо теперь
лампы пораньше включать.
Но сейчас еще утро, и вечер не скоро.
Предо мною мой стол, старый стол, за которым
я пишу, быть стараясь правдивым.
Но звучать, как струна, не всегда удается:
человек иногда и скрипит, и трясется,
словно сосны под ветра порывом.
*
Этот домик стоит на пригорке,
в этом доме - и я на пригорке,
а вокруг увядает листва.
Хмель с оленьих рогов свисает,
месяц строки мои читает
и в стихах изменяет слова.
*
Как мог знать я, что здесь эта осень меня повстречает,
что здесь меня сможет застать?
Я в окно погляжу - виноград за ним дикий опять,
да и аиста там же гнездо - на сарае,
ну а вечером слышу все ту же сову,
будто велено в книге читать мне все ту же главу.
Пол здесь самый простой - доски сбиты гвоздями,
с досок краска давно уже стерта годами,
но тепло от печи - хоть на улице все холодней.
Хмель висит на оленьих рогах над кроватью моей.
Пусть придется мне пробовать тысячу раз, миллион -
буду самую чистую форму искать,
это время, в котором живу, словно зеркало, я отражу.
Лишь слова мне нужны, что свободны от всех наслоений,
что очищены, найдены вновь,
да и силы на это нужны.
*
На пригорке, над озером Нидзким,
где живу я, - лесничество Пране,
виноград вьется дикий на стенах,
и как много на окнах герани!
На гнездо аистиное с неба
солнца льется сиянье.
--------
К. И. Галчинский
ВСТРЕЧА С МАТЕРЬЮ
Перевод: Г. Климова
1
Она мне первой показала месяц,
и первый снег на елках,
и первый дождь.
Я был тогда, как мелкая ракушка,
а платье черное на ней, как море Черное, шумело.
Ночь.
Коптил фитиль, горела лампа.
В ушах комариный звон.
Ты, может, на небе, мама,
ты - звезды и весь небосклон?
Или парус на синей глади?
Или волна, что берег лепила?
Ты, может, мои со стихами тетради
посыпала горсткою звездной пыли?
Ты, может, полуденная жара,
мазурка пчел в золотой летней зале?
Я нашел в камышах вчера
шпильку для волос. Не твоя ли?
2
Черноольшаник на черной воде
сыплет в трясину пыльцой и трухой.
Ветер, эй, что дудел на дуде,
звезды задул над каждой ольхой.
Мышка лесную мерила тропку,
как Млечный путь - летучая мышь.
Ветер смолк. Серебристую трубку
месяц разжег во всю тьму и тишь.
В искрах, и блестках, и в канители
желуди, ветки и тучи над лугом, -
мир как бы стал серебристой елью,
серебристым - с песнями - буком.
3
Листья тонко задрожали,
птахи в тон им подражали,
солнце выйдет выше всех,
сердце тает, точно снег.
Листьям жить и опадать,
птахам вечно не летать,
солнцу меркнуть и сиять,
сердцу - и звезда, и скрипки.
4
Коробка елочных свечек где-то
во тьме буфета, где всякие вещи.
Наткнешься - и мысли про то, про это
так сдавят сердце, что сами от боли трепещут.
Мама покупала эти свечки мне.
В дреме они. Спят в потайном огне.
Ты их зажги - и хоть огонек так мал,
смотри же, смотри, что бывает на свете:
засветится милый лица овал...
Мама палец поднимет. Утихнет ветер.
Целуй же и руки, и мамины косы,
на нежных щеках ее снежную россыпь
с хрустом, как в детстве любимые сласти.
А все светила, что мерцали, как очи,
закрой в чемодане. Открой ночью,
когда повстречаешь в дороге несчастье.
5
Лето в лесу. Темень в еловой чаще.
Заячья капуста. Шалфей.
Хмурится небо. Птица глаз таращит.
В травах гуденье шмелей.
Желтые, белые бабочки - листок за листком.
Пора тишины и света.
И там, за песчаным за тем бугорком,
там тоже лето.
Небо, как малый город в большой праздник,
глазеет звездами окон.
Ты знаешь - на свете много звезд разных,
но больше всего синеоких.
А там в углу, в квартире с балконом,
одно окно с цветком червоным,
другое окно с цветком другим, -
там ты живешь. И глотаешь дым,
шевеля угли. Считаешь беды.
И так долго ждешь меня к обеду.
6
К тебе иду. В твой мир зеленый.
В твои ветра. В твой белый снег.
В твой необъятный свет для всех,
где все сезоны - на ладони,
и все трояк силезский пляшут,
аж пыль столбом, аж вздрогнет воз,
и вепрь проскачет по болоту,
олень средь бела дня подрос.
Как все визжат, руками машут,
что звезды сыплются с берез.
А скрипка осени разбита,
поет, безрадостная птица,
зима бела, как ты, а лето -
как золотая рукавица,
ее в саду оставил Ян,
Ян Кохановский, тот, кто ложкой
лишь стукнет - и запляшут сферы,
и небо вмиг пустилось в пляс,
в нем голубые кружат перья,
волк задрожит, и леса бас -
как у Шекспира, у Гомера.
А в лунном серебре озер
дельфин прислушался, осетр
вдруг вынырнул, забыв свой опыт.
В лесу - косуль пугливый топот.
И от костров рыбацких дым,
там жарится плотва, кипит работа,
всё - как у Яна. Вместе с ним
моя здесь бросит якорь нота.
Здесь музы все, как на парад,
все рифмы, ритмы и бемоли,
и месяц, мой несчастный брат,
на телеграфных проводах
повис и корчится от боли.
Сапог упал... Но ликом светлый,
умом не блещет, не искрит.
Его шнурок огромной петлей
вплетен в мой стих, в мой манускрипт.
--------
К. И. Галчинский
В ТОМ ВИНОВЕН
Перевод: С. Шоргин
В том виновен, что долго бродил я без сна,
что так поздно вернулся, мой друг,
что сейчас только понял, что ты - и луна,
и деревья, и листья, и луг.
Что сейчас только понял: веселый ручей -
это ты; и ракушка на дне;
и звезда, что сияет над ширью полей;
и порыв ветерка по весне.
--------
К. И. Галчинский
НОЧЬ
Перевод: С. Шоргин
I
Прислушиваюсь чутко
я к шуму в кронах парка;
как этой ночью жутко,
как этой ночью жарко;
любовь с небес струится
и сквозь кору сочится,
теряют перья птицы,
а я - свои страницы.
Поскольку ночь - как вальс...
II
На мост прибеги, на мост, - букет покрепче держи,
чтоб ветер его не унес.
А имя твое - изумрудное.
В твоих волосах ветер; я знаю их азбуку тайную,
изгибы кудрей и локонов. Еще далеко до рассвета.
Ты слышишь течение ночи? Как будто куранты на башнях
затопленных городов.
А имя твое - из ветра.
III
Когда же ночь для нас раскроется, как дверь,
и сна узоры явятся на двери, -
тебя увижу я такою, как теперь,
и вновь словам твоим поверю.
Листва деревьев к волосам прильнет твоим,
и ночь к руке притронется украдкой.
Давай с тобою эту ночь благословим -
вдвоем упасть в нее так сладко.
Подобны пьяным будем мы с тобой к утру,
а ночь - разбита, как фортепиано;
слегка покачивать нас будет на ветру,
а ночь, а ночь - болеть, как рана.
--------
К. И. Галчинский
ПРОСЬБА О СЧАСТЛИВЫХ ОСТРОВАХ
Перевод: С. Шоргин
А меня на счастливые ты острова отвези,
ветром ласковым волосы, словно цветы, растрепай, зацелуй,
убаюкай меня, тихой музыкой в сон погрузи, отумань
и от сна на счастливых меня островах не буди.
Воды шумные, тихие воды ты мне покажи,
звезд беседы на ветвях зеленых услышать, прошу я, позволь,
покажи мотыльков разноцветных, согрей их и к сердцу прижми
и спокойные мысли с любовью склони над водой.
--------
К. И. Галчинский
КОЛЫБЕЛЬНАЯ КОЛЫБЕЛЬКЕ
Перевод: А. Гелескул
Петушок сидит над люлькой,
натуральный, не свистулька.
Запевала, задавала,
шпоры остры, перья алы.
Петушок, не квочка.
А под ним - господни силы! -
ручки малы, ножки милы...
птицы... принцы... сны... подарки...
предсказание гадалки...
Дочка.
А над нею в шуме, в гаме
ангелята вверх ногами,
звезды плещут, месяц катит...
Да на все и слов не хватит.
Точка.
--------
К. И. Галчинский
НЕВЕРОЯТНАЯ ЭКЗОТИКА
Перевод: С. Шоргин
1. Караван
Надо идти годами,
надо долго брести;
солнце горит над нами,
нас спалило почти;
в сердце от солнца - боли,
боль от жары - в висках,
вкус раскаленной соли
чувствуем на губах.
Встретим пальму в пути мы -
думаем, это - чары;
встретим оазис - и мимо,
ибо всё это - мары.
Днем - лишь мара одна,
а среди ночи синей
платиновая луна -
черный лев над пустыней.
2. Базар
Красок ярчайших ораву
можешь увидеть тут.
Близкому вечеру славу
звезды поют.
Словно фигурка резная,
стоит торговец халвой,
к небу глаза воздевая,
барыш вычисляет свой.
Вечернее время настало,
цвет неба - синий и чистый;
смотрят на небо устало
кинематографисты.
3. Фата-моргана
Все проходят печали,
изгоняем их вдаль мы:
там, в серебряной дАли,
есть зеленые пальмы.
Спят на них попугаи,
каждый схож со звездою,
их деревья качают
в такт морскому прибою.
Негры в тени отдыхают,
утомлены жарою,
в небе солнце пылает
маленькое, больное.
Огни на ночном небосводе -
как партия шахмат там,
и тени верблюдов бродят,
ушедших давно по пескам.
--------
К. И. Галчинский
ФАТАМОРГАНА
Перевод: А. Гелескул
Ну, вот и беды отстали,
сейчас разгоним печаль мы.
В краю серебряной дали
растут зеленые пальмы.
На пальмах спят попугаи,
как звезды, сбитые в стаи,
и пальмы, спать помогая,
баюкать их не устали.
Под пальмой сонные дети
лежат, как черные дыни.
И светит, светит и светит
больное солнце пустыни.
А ночью небо над нею -
как шахматные этюды.
И все смутнее, смутнее
бегущие вдаль верблюды.
--------
К. И. Галчинский
ОТЧЕГО НЕ ПОЕТ ОГУРЕЦ
Перевод: М. Живов
Отчего не поет огурец,
ни один огурец на свете?
Нам подумать пора наконец:
может быть, перед ним мы в ответе?
Если он не поет до сих пор
никогда - ни зимою, ни летом,
это, видно, судьбы приговор,
у него, значит, голоса нету.
Ну а что если петь хочет он,
точно жаворонок, спозаранку
и, глухой немотой истомлен,
льет зеленые слезы в банку?
Исчезает весной след зимы,
но за веснами - новые зимы.
Огурец всё рыдает - а мы,
равнодушные, шествуем мимо.
--------
Константы Ильдефонс Галчинский (1905 - 1953)
ПЕСНИ
Перевод с польского: С. Шоргин
I
Ты только в домик наш войди -
и словно ночь вошла с тобою,
она шумит, шумит листвою,
а ты шагаешь впереди.
И тени птичьи за тобой -
щегол, снегирь, другие птицы.
И свет, что от тебя струится,
ясней луны ночной порой.
Ты - словно месяц в облаках,
небесных блесток вереница;
и звезды ты несешь в руках,
как зерна теплые пшеницы.
Ты, как щебечущим плащом,
укрыта птицами лесными;
плащ длинный тянется сквозь дом,
сквозь двор - к звезде, которой имя -
Венера. А в тебе сейчас -
высь облаков, воды свеченье...
Я красоту печальных глаз
спасти хотел бы от забвенья.
II
Луна восходит в облаках...
Мне этой ночью нет покоя:
об этом сердце и руках
пишу и сердцем, и рукою.
Уста, что сладки и горьки,
и сладость в голосе печали,
и уши - словно островки,
что Одиссей видал из дали.
Твое лицо - как облака,
как горизонт, деревья, поле.
Мое перо скрипит слегка:
я буквы вывожу - на волю.
Птиц золотых и синих свет
пусть в этих буквах вспыхнет сразу,
чтоб из правдивого рассказа
возник правдивейший портрет.
Небесный повернулся круг,
быстрей, быстрей летят мгновенья...
Я красоту любимых рук
спасти хотел бы от забвенья.
III
Как много пройдено путей,
вдвоем протоптано тропинок?
А сколько видели дождей
и в свете фонарей - снежинок?
А сколько писем и разлук,
дней, что горьки были на деле?
И вновь упорство - чтобы вдруг
встать, и идти, и выйти к цели.
А сколько позади трудов?
Надежд, и горя, и сомнений?
А книг? Разрезанных хлебов?
А поцелуев? А ступеней?
Все годы подсчитай труда,
всю страсть, что вложена в тетради,
и те мгновения, когда
звучал Бетховен... и Скарлатти...
Глаза твои - два огонька,
а сердце - вот исток свеченья.
Я это сердце навека
спасти хотел бы от забвенья.
IV
Вот это скромное строенье,
где наши дни с тобой текут -
упорный, неизменный труд
и неустанное творенье.
Восход, закат приходят в срок,
то дождь, то солнце над садами;
мы жизни истинной поток
своими здесь творим руками.
Мы лишь песчинки на земле,
и от людей вся наша сила -
чтоб хлеб водился на столе,
чтоб лампа вечером светила,
чтоб время - днем или в ночи -
сияло, как огонь, пылая.
Как у станков стоят ткачи,
стоим у жизни мы, родная.
Мы каждый день в узорах ткем
ткань для другого поколенья.
Я нашу лампу над столом
спасти хотел бы от забвенья.
V
Мы не могли б прожить, о, нет,
без звуков музыки с тобою.
Мы любим трубы, и кларнет,
и звуки скрипки, и гобоя.
Есть скромный канделябр у нас,
в нем свечка алая большая;
когда концерт - горит она,
свет яркий к звукам добавляя.
Приходит музыкальный час,
когда при этом теплом свете
Концерт по радио для нас
играют бранденбургский третий...
И тень за музыкой спешит,
на стенах пляшет неустанно.
И со стены на нас глядит
лик Иоганна Себастьяна.
Нам улыбается старик,
свое услышав сочиненье.
Я этот час и этот миг
спасти хотел бы от забвенья.
VI
Мы на земле - не для того,
чтоб наблюдать очарованье,
а чтоб творить, хранить его,
как золотое изваянье.
Идем - пусть даже сотни раз
придут к нам снова дни лишений -
и видим отраженье глаз
в красе машин, в красе растений.
И, ожидая свой сеанс,
сидим не раз в уютном зале,
и видим рядом, возле нас,
людей, что, как и мы, устали.
И время с нами вдаль несется,
и мы со временем спешим,
работой красоту творим,
что вновь работой обернется.
Снег серебристый в небесах,
и на лице твоем - свеченье...
Я снег на этих волосах
спасти хотел бы от забвенья.
VIII
Мост Понятовского. Пурга
нам ставит снежную преграду.
Мост Понятовского. Снега
уже заносят балюстраду.
Фонарь. Лучи нещадно бьют
в глаза. Заснежена дорога.
Автобус ожидают тут,
и ожидающих немного:
лишь только двое. Это мы
на этой улице прибрежной -
два человека средь зимы,
как будто в чаще леса снежной.
Сюда позвать бы трех ворон:
пускай они во мгле морозной
сюда слетятся с трех сторон -
на этот снег слетятся звездный
и будут на снегу видны;
пусть ветер туч вершит круженье...
Я и ворон средь белизны
спасти хотел бы от забвенья.
IX
Пишу вечернею порой
в избушке, что укрыта в чаще,
при свете лампы нефтяной,
на ящике пустом стоящей.
Стучат тихонько на стене
часы. За окнами стемнело.
Дверь приоткрылась, и ко мне
мать лесника зашла несмело,
тревогой смутною полна,
вся словно в тенях от заботы.
"Я снова, - говорит она, -
слыхала в тучах самолеты.
Война закончилась давно,
но этот шум страшит... Я знаю,
что нет причин бояться. Но -
былое время вспоминаю".
Нас люди, мать, спасут с тобой
от дней тяжелых повторенья.
Я этот взгляд тревожный твой
спасти хотел бы от забвенья.
X
Меня прошу я извинить,
что в песнях этих дал так мало
и что пою я, может быть,
не то, что петь бы надлежало.
В них о красотах столько слов,
слов золотистых, серебристых,
и лун, и птиц, и облаков,
и Бахов, и огней лучистых...
Мне яркий свет и вправду мил,
в стихах ищу я место свету.
Когда бы мог - то превратил
я в канделябр планету эту.
И у меня сомненья нет:
стихов лишь в том предназначенье,
чтоб ярче стал от них рассвет
во всех краях без исключенья,
чтоб светлой улица была,
и во дворах светлее стало,
чтоб розоперстая пришла
к нам Эос - гордо и устало.
Смогли мы полпути пройти,
и продолжается движенье...
И я свой след на том пути
спасти хотел бы от забвенья.
--------
К. И. Галчинский
МЕЛОДИЯ
Перевод: С. Шоргин
Указала на грудь себе пальцем,
что кольцом, как короной, увенчан.
Дать бессмертье просила ей - вальсом
иль стихами, звучащими вечно.
И до клавиш дотронулись руки,
чтоб воспеть и уста, и ресницы;
упорхнули мелодии звуки
за окно, словно певчие птицы.
Записав эти звуки стихами,
стал я словно властителем света.
Её руки так пахли цветами,
и звучала мелодия эта...
--------
К. И. Галчинский
НЕКРАСИВЫЕ ГЛАЗА
Перевод: С. Шоргин
Я увидел и задрожал,
я таких еще не видал:
некрасивые;
взгляд какой-то у них отрешенный;
невзирая на цвет их зеленый -
некрасивые.
Почему же с утра и до ночи,
целый день твои вижу я очи
некрасивые?
Нет, они ни на что не похожи,
до того некрасивы - о боже! -
некрасивые...
В твоих глазах, любимая, родная,
должно быть что-то; есть там что-то, да.
Хочу забыть - никак не забываю,
лицо и очи вижу я всегда.
Жизнь проведу я в поисках напрасных,
пусть даже свет я целый обойду -
но не найду я глаз таких прекрасных,
я глаз нежнее и вернее не найду.
Я сменил свое мненье про очи:
вижу я, что глаза твои очень
красивые;
твои очи - точь-в-точь две свечи,
как две звездочки в темной ночи,
красивые.
Не сокрыто от них ничего,
льют свой свет на меня одного,
красивые.
О глаза! До скончания дней
вы над жизнью склонились моей,
красивые.
В твоих глазах, любимая, родная,
должно быть что-то; есть там что-то, да.
Хочу забыть - никак не забываю,
лицо и очи вижу я всегда.
Жизнь проведу я в поисках напрасных,
пусть даже свет я целый обойду -
но не найду я глаз таких прекрасных,
я глаз нежнее и вернее не найду.
--------
К. И. Галчинский
ДОЖДЬ
Перевод: С. Шоргин
I
Тебе сказала я раз сто, а может, двести,
что время уходить: льет дождь, уже темно.
Стоять вот так, лицом к лицу, на том же месте -
действительно смешно, неслыханно смешно.
Где видано, чтоб так глядеть в глаза друг другу,
как будто под дождем фильм крутится немой?
Где слыхано, чтоб так в руке держали руку?
Ведь завтра мы опять увидимся с тобой.
И так расстаться трудно,
и так расстаться трудно,
и если даже дождь идет слегка - ну ладно;
и так расстаться трудно,
и так расстаться трудно -
нас здесь, наверно, этот дождь зачаровал.
II
Три года в Лодзи я работала сначала,
теперь - в Варшаве... Это словно чудный сон!
Была одна, потом его я повстречала.
Как музыкален, как похож на песню он!
И с ним я песенки порою напеваю,
берет он скрипку и играет мне подчас,
и каждый вечер на Жолибож приезжаю,
туда, где тополь, как всегда, встречает нас.
И так расстаться трудно,
и так расстаться трудно,
и если даже дождь идет слегка - ну ладно;
и так расстаться трудно,
и так расстаться трудно -
нас здесь, наверно, этот дождь зачаровал.
III
На Жолибоже знаю улочку такую,
где каждый вечер зажигают свет,
где тополя, и в кронах ветер дует,
и хорошо, как было в восемь лет.
Ты скажешь: "Милая!" Скажу тебе: "Желанный!"
И так мы ходим взад-вперед вдоль этих стен,
а в этой улочке, идущей на Беляны,
светло, как будто напевает там Шопен.
И так расстаться трудно,
и так расстаться трудно,
и если даже дождь идет слегка - ну ладно;
и так расстаться трудно,
и так расстаться трудно -
нас здесь, наверно, этот дождь зачаровал.
--------
К. И. Галчинский
ЛЮБЛЮ Я ТЕБЯ СТОЛЬКО ЛЕТ...
Перевод: С. Шоргин
Люблю я тебя столько лет -
то в мраке люблю, то в напеве;
быть может, уже восемь лет...
А может (не знаю) - все девять...
Все спуталось, смерклось; где ты, а где я -
не знаю, и часто мне снится,
что ты - это мгла, мои годы в боях,
а сам я - твой стан и ресницы.
--------
К. И. Галчинский
КОЛЬ РАЗЛЮБИТЬ МЕНЯ...
Перевод: С. Шоргин
Коль разлюбить меня потом
тебе когда-то доведется -
прошу, не говори о том,
как Бог о том не говорит.
Наслать задумав мор и глад,
он с неба ласково смеется,
хоть знает, что цветущий град
в пустыню скоро превратит.
--------
К. И. Галчинский
ПЫЛЬЮ ЛУННОГО СИЯНЬЯ...
Перевод: С. Шоргин
Пылью лунного сиянья на твоих ногах мне быть,
ветром в ленточке твоей, молоком в стакане,
сигаретою в устах, и узкой тропкой в васильках,
и скамейкой, где сидишь, книгой, что читаешь.
Как шитьем, тебя украсить, как простор, тебя обнять,
временами года быть мне для глаз любимых
и огнем в камине ярким или крышей, что хранит
от дождя.
--------
К. И. Галчинский
ДОЛГО НАПРАСНО ИСКАЛ Я...
Перевод: С. Шоргин
Долго напрасно искал я; мир захлестнул, как водою,
мир, в котором так много и водяных, и русалок...
Но под вечер однажды время находки настало:
та, что взором печальна, кобольд мой сладкий, со мною.
Когда дождливо и мрачно, мучит тоска и тревога,
когда псалмы я читаю и страхи глотаю, как вина,
тогда я строчку за строчкой, как будто цветы розмарина,
сплетаю в венок для кобольда, милого малого бога.
--------
К. И. Галчинский
ОТЧИЗНА МОЯ - ЭТО МУЗЫКА
Перевод: С. Шоргин
Отчизна моя - это музыка. А ты - словно главная нота,
с которой вернусь сквозь годы я к музыке, словно к дому.
И ты не волнуйся, Саския. Нужна мне, нужна до того ты,
что я не отдам тебя смерти - и никому другому.
И если у всех небес я, у всех в небесах серафимов
криком отчаянным вымолю, чтоб пели тебе они "славься",
если скажу тебе больше: что ты прекрасней рубинов,
тебя попрошу об одном лишь - не очень-то зазнавайся.
Пять лет я молчал, как будто с горы скатившийся камень,
пять лет я молчал, как льдина, и ждал ледохода начала;
но вот к любви прикоснулся запекшимися губами,
и, словно вино, язык мой любовь развязала.
Слушай, Саския: что б ни случилось, я знаю,
что легендою станет судьба твоя,
ибо буквы огнем со стены возвещают:
"Так тебя не полюбит никто, как я".
Словно за лентой, Саския, протяни за бессмертьем руки,
как тянутся за гитарой, как яблоко с ветки срывают.
Гитара и яблоко - бренны; постылы гитары звуки.
Но книгу на этом закрою. Прошу, улыбнись, родная.
--------
К. И. Галчинский
ВЕНЕРА
Перевод: С. Шоргин
[Моей жене]
1
Для тебя - все оркестры на свете,
и тебя, словно с неба звезду,
о Венера, принес сюда ветер,
я к тебе днем и ночью иду.
2
Сновидений любых объясненье,
всех свиданий и свадеб секрет,
ты повсюду - в огнях и в растеньях,
ты кивнешь - и танцует весь свет.
3
Ты по рынкам задымленным бродишь,
и улыбка, как прежде, с тобой.
Ты уходишь и снова приходишь,
и платочек в руке голубой.
4
И незрячий увидит; недужный
встанет с койки; услышит глухой
то, как ветер несет тебя южный,
как идешь ты порою ночной.
5
Ты все раны излечишь рукою,
сможешь дело любое решить;
все мужчины бегут за тобою,
чтоб тебе свою душу излить.
6
Ты во сне поведешь их из дому
в тихий садик на берег реки -
и потом, наяву, все подъемы
им покажутся снова легки.
7
Все изменится, преобразится,
когда ночью твой перстень блеснет:
дрогнут листья, пробудятся птицы
и звезда над землею взойдет.
8
Что ж, тебе - и венец, и порфира,
книг, пластинок, картин миллион,
звук гитар на мостах всего мира -
он от тех, кто сегодня влюблен.
9
Чтоб тебя лишь прославить, природа
чередует свои времена:
горы летние, вешние воды,
трубы осени, зим белизна.
10
Ты живешь в нас и делаешь краше,
нас, как песня, ведешь на простор,
ты - тропинка певучая наша,
вздох последний и вечный восторг!
--------
К. И. Галчинский
НОЧНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
Перевод: С. Шоргин
Я, Константин, сын Константина
(в Испании - маэстро Ильдефонс),
не находясь в рассудке здравом,
пишу при свечке завещанье.
Я вижу - мотылек летит на свечку, храбр;
как тень его, дрожит моя рука...
И, значит, мастеру, что сделал канделябр,
июньского оставлю мотылька.
Когда однажды мастер этот, одинок,
пройдет по улице - а день уже угас, -
пусть прилетит на чью-то свечку мотылек;
цветы закроются на клумбах в этот час.
И он увидит мотылька в чужом окне
и остановится. И вспомнит обо мне.
А всем поэтам - и в грядущем, и сейчас -
я завещаю эту кафельную печь,
где мысли сгинули; где, в пепел обратясь,
исчезли игры, что совсем не стоят свеч;
и им же - месяц, что чернильницей служил:
его когда-то я по случаю купил.
И вот тогда, когда придут иные дни,
когда настанет ночь совсем иная,
и над тетрадью будут мучиться они,
как эту ночь запечатлеть, не зная, -
я буду в тучах, в шелесте деревьев,
в листах тетрадей буду, в скрипе перьев,
поскольку ночью я и начал, и затих,
и партитуру ночи полностью постиг.
А вот седьмое небо оставляю
я дочери своей, чья жизнь - балет;
оставлю ей и херувимов рая,
и вышний шум, и иллюзорный свет,
природу - как копилку всех секретов
и как учебник для ее балетов.
Для Теофила - когда вечер настает -
пусть будет улочка для шепота одна;
еще оставлю створку кованых ворот -
на них когда-то был Нептун из чугуна,
потом из города сбежавший навсегда.
Теперь на небе он - спокойная звезда.
Очарование оставлю, что собрал
я на земле, для всех людей хороших,
все дни из золота, все дни из серебра,
и даже дятлов, даже этих мошек,
что близ акации роятся в час заката...
Вдали встает заря, откуда нет возврата.
Блеск феерический - стихам; они сильней
сквозь тьму и злобу пусть осветят даль.
А стройной, смуглой - что оставлю я моей?
Печаль.
--------
К. И. Галчинский
ОТЧИЗНА
Перевод: С. Шоргин
[Дочери]
Много песен на свете -
из столетья в столетье,
но один есть, единый
тон - глубокий, глубинный;
до последней минуты
внемлешь только ему ты;
только отзвук поймаешь -
"это он", понимаешь.
В этом солнечном тоне -
красный цвет пеларгоний;
защебечут знакомо
птицы - значит, ты дома;
лист, что в речку слетает,
сердце сразу узнает,
вмиг он сердцем замечен;
а что в сердце - то в речи,
в речи древней, как доля,
и шумливой, как поле,
в той, что шепчет травою,
зеленеет листвою,
что бывает и тучей,
и горою могучей,
снегом, птицей и летом,
музыкантом, поэтом.
Струны струнам ответят,
время путь наш отметит.
Главной правды частица
в тигле сердца искрится;
льется свет с небосклона
на труды и знамена,
а людские деянья
добавляют сиянья.
Снова искры далече,
как Шопеновы свечи,
скрипок пенье ночное
и цветы под луною,
ель звезду задевает...
Снова утро. Светает.
Край красы и симфоний,
и в окне - пеларгоний,
край и угля, и стали,
сосен, нежных азалий, -
ты всегда мне сияешь,
путь во тьме озаряешь.
Я делю с тобой беды;
спят отцы тут и деды,
спят в тиши и покое
под зеленой травою.
Над идущими нами
развевается знамя,
чтобы сильными были,
чтобы молоты били,
чтоб уменья и силы
для работы хватило -
и на суше, и в море,
в шахте и на просторе,
чтоб сияли все краше
дни нелегкие наши,
чтоб жила, побеждая,
Польша - нота святая.
--------
К. И. Галчинский
БАЛЛАДА О ТРЕХ ВЕСЕЛЫХ АНГЕЛАХ
Перевод: С. Шоргин
- О сестры дорогие,
послушайте аббата. -
(Дул за окошком ветер;
был месяц листопада.)
- Три ангелочка были,
и каждый Бога славил,
их звали - ut sequuntur - [по порядку, по очереди. Читается: "ут секвунтур"]
Петр, Зефирин и Павел.
Один милей другого,
красивы - то, что надо!
На них бросал обычно
Бог ласковые взгляды.
А рай - как рай: там место
веселому досугу:
обеды, тары-бары
и ужины - по кругу.
Но были эти трое
не слишком образцовы,
и стал Господь частенько
глядеть на них сурово.
Их часто там лупили
за нарушенье правил,
но нет - не исправлялись
Петр, Зефирин и Павел.
Страданья ангелицам
чинили три нахала;
хоть их и было трое,
грехов-то семь - немало!
Был Петр - как Петр: любитель
бутылки и стакана,
и крылья оставлял он
в ломбардах постоянно.
Когда кончались деньги,
негодник - furis more - [по воровской привычке]
в Господний погреб винный
лез за бутылкой вскоре.
А Павел - был как Павел:
он обожал сраженья;
и всех он на лопатки
клал ровно за мгновенье.
И сам святой Георгий
о нем промолвил: "Сила!
Наш ангел Павел в драке
не хуже Радзивилла!
Бог тоже похвалил бы,
но что-то разоспался..." -
сказал вот так Георгий
и вновь за змия взялся...
Был Зефирин - веселый,
до музыки охочий,
любитель струн, сиринги... -
ну, Зефирин, короче.
Знал греческие мифы -
Ахиллы и химеры...
Любил луну на небе,
любил стихи Бодлера
и тайные утехи;
он, принимая позу,
бродил со странным видом -
andante maestoso. [медленно и величественно]
И был такой стыдливый -
ну... на Руссо похожий;
он проповеди "К птицам"
любил, и "К рыбам" - тоже.
Но дядя (старый ангел)
заметил у нахала
подборку анекдотов -
племяннику попало...
Вот так они и жили;
но был наказан каждый...
Бог вызвал очень срочно
архангела однажды:
"Изгнать велю я Павла,
Петра и Зефирина.
В раю таким не место!
Налей-ка из графина!"
Вино довольно быстро
закончилось в графине...
Господь ходил сердитый,
ругаясь на латыни.
Был Зефирин печален -
он, с влажными глазами,
как сам Жан-Жак, стыдился,
закрыв лицо крылами.
А Петр - как Петр: опалой
был удручен едва ли;
он вскрыл замок отмычкой
и пил вино в подвале.
И Павел - был как Павел:
не очень огорчился;
с Георгием на поле
он на кулачках бился.
Но вскоре стало ясно,
что их делишки плохи...
Архангел Зефирину
сказал: "Напрасны вздохи.
Приятелей зови-ка,
вот вам решенье Бога:
идите прочь отсюда -
вам в ад теперь дорога!"
Пинками прочь из рая
он в пекло их отправил;
испортили карьеру
Петр, Зефирин и Павел.
Вам - ergo - надо, сестры, [следовательно]
на Бога полагаться
и с ангелами лучше
под вечер не встречаться.
--------
К. И. Галчинский
СТАРОНЕМЕЦКАЯ БАЛЛАДА
Перевод: С. Шоргин
Некогда в земле Шляраффенлянд
жил барон - вожак разбойных банд,
рыжий раубриттер Демолинус;
были с ним три сотни молодцов,
рыжих и неистовых бойцов,
ну а богом был для них Гамбринус.
(Сей Гамбринус залу украшал:
пива бог в углу на бочке спал
с кружкою; на ней - изображенье
сцен, где свиты шумные Диан
с луками неслись, как ураган,
в лунном свете, в бешеном круженье.)
Заповеди Божьи позабыты -
чтили лишь Гамбринуса бандиты.
Подымая кружки над столами,
до утра могли они кутить;
слугам тоже разрешали пить
рыжие безбожники с усами.
Дочь растил прекрасную барон,
ей не раз играл на роге он
(взятом в замке господина Миле).
Но развеселить ее не мог,
хоть звучал стократным эхом рог,
разносился этот звук на мили.
Инга целый день погружена
в серебро запутанного сна,
что сияет зимней белизною.
Сны снуют за нею - сон за сном,
в шлейфе сны сливаются одном;
этот шлейф не удержать рукою.
Инга плачет, глупая, все дни,
ибо рядом с нею лишь они -
рыжие усы, тупые лица;
только топоры, собачий вой,
и никто не пригласит с собой
погулять иль в роще порезвиться.
А когда поднимется луна -
ходит в одиночестве она,
четки на ходу перебирает,
любит перед сном клубнику есть,
а потом всю ночь страничек шесть
"Дон-Кихота", бедная, читает.
Чтоб хоть малость Инге счастья дать,
мудрецов барон велел позвать.
Жулики, устроив совещанье,
ей поехать в Рим совет дают,
в келью шлют, рекомендуют труд;
а один орет: "Кровопусканье!"
Этот шарлатанский медосмотр
наблюдал оруженосец Петр -
и вскричал: "Пусть кто умеет - учит!"
Поступил красавчик очень верно:
с Ингою, испуганной, как серна,
в дальней спальне заперся на ключик.
Через час пришли они назад -
и глаза у дочери горят!
Обнялись слуга и Демолинус.
Мудрецы убрались со стыдом,
что забыли о рецепте том,
старом, как пивной божок Гамбринус.
Сей Гамбринус залу украшал:
пива бог в углу на бочке спал
с кружкою; на ней - изображенье
сцен, где свиты шумные Диан
с луками неслись, как ураган,
в лунном свете, в бешеном круженье.
--------
К. И. Галчинский
КАК РИНАЛЬДО РИНАЛЬДИНИ ТАНЦЕВАЛ С КАРДИНАЛОМ
Перевод: С. Шоргин
Лейтесь, кьянти и мартини,
чтобы песня рассказала
про Ринальдо Ринальдини
и кузину кардинала.
Семь Ринальдо шпаг имел,
и любая - золотая;
ловко шпагою играя
на гитаре, громко пел,
серенаду пел: - Кузинка,
сердце ты мое возьми!
Ты, блондинка, - как картинка,
белла стелла до ре ми!
Но кузина отвечала:
- Нет, не нужен мне бандит.
Коль любовь в тебе кипит -
кайся! Живо к кардиналу!
Что поделать?.. Задрожал,
но пустился в путь недальний.
Вот покой исповедальный,
в нем - сердитый кардинал.
На стене - витраж высокий,
миг священный наступает;
органист розовощекий
фуги разные играет.
Наш герой от веры млеет,
от восторга чуть не плачет,
и под курткою своею
он гитару скромно прячет.
Стал он каяться в смущенье;
кардинал же - как кремень:
- Нету грешнику прощенья!
Вдруг гитара - трень да брень!
И Ринальдо стало тошно:
"Совершил я новый грех!
Но, по правде, не нарочно".
Тут раздался громкий смех;
подбородки кардинала
затряслись - их было три:
- У тебя грехов немало -
живо дальше говори!
Стал рассказ еще похлеще -
про убийства, про разврат;
у Ринальдо шпага блещет,
у попа глаза горят.
"Бес в попа вселился прямо;
мне, пожалуй, можно встать", -
и разбойник среди храма
на гитаре стал играть!
Оба лихо танцевали,
пели, громко веселились
и, танцуя, в сад вкатились,
где цветочки расцветали.
Кардинал остановиться
попытался - ни в какую!
А бандит: - Давай девицу,
или насмерть затанцую!
Что поделать?.. Надо дать,
коль не хочешь умирать.
И женился Ринальдини
на кузине кардинала;
поздравлял их Муссолини,
вся Италия плясала.
Оба рады несказанно,
и любовь - тому причина...
В секретарши взял кузину
энергетик Ватикана.
--------
К. И. Галчинский
ВНИМАНИЕ! НОВЫЙ ЖУРНАЛ!
Перевод: С. Шоргин
- Что? Негде вам стихи печатать?
Мне - есть.
- И где ж вам это удается?
- Не здесь.
- А где - сказать бы не могли?
- Гм... там - вдали, вдали, вдали...
Вон там, в высоких небесах,
на крыльях ангельских, на тучах,
еще на змеях на летучих.
- А где же касса?
- В облаках.
- И платят?
- Золотым дождем,
но только птицам (ну, орлам),
а вот, простите, фраерам -
облом.
- У... жаль...
- Что сделаешь, увы,
не доросли до неба вы,
и жить у вас тут всё труднее:
шпики, печальные евреи,
газеты,
клозеты,
фашисты,
коммунисты,
бараны,
"Курьер Поранны".
Как мышь - так с гонором слона...
Еще раз сплюну я в волну,
блесну - и в небо упорхну;
у нас в редакции на небе -
тишина...
--------
К. И. Галчинский
СТАСИНА ЖЕНА
Перевод: А. Эппель
Прошу минутку вниманья! Перед вами супруга
Непонятого провидца. Три брата их было, три друга:
Стася, Буся и Яся - и все трое творили,
Стася творил всех дольше - братья послабже были.
Но взял вдруг перо и сломал он, и воткнул куда-то;
Вхожу - оттоманка, Стася и перо сломато.
Я склеить было хотела, но Стася с помощью взгляда
Дал мне понять, что поздно - час пробил и клеить не надо.
На полу возле таза изорвана в клочья лежала
Последняя Стасина драма: <Вот где у пчёлки жало!>.
Десять актов. С прологом. И всё собственноручно.
Но рукопись возвратили, сказавши, что несозвучно.
Стася взял свои акты, в карманы пораспихал их
И побрёл в переулки средь ветра и листьев палых.
Словно Шопен, трагичен, он шёл в осенние дали,
И слёзы в полкилограмма с ресниц его упадали.
На обед я сварила суп и бигус с картошкой.
Вдруг Стася как встал со стула, как дал мне по уху ложкой!
Сюда вот. В это вот ухо. В качестве поученья.
Я охнула. Да чего уж! Я вынесу все мученья!
И воспаление уха, и Стасин характер мерзкий,
Лишь только бы созидал он, мой Аполлон Бельведерский.
Ну, я ему в ножки упала и говорю: <Стасёчек,
Может, хочешь чаёчку, а может - шарлотки кусочек?>
Но Стася остался Стасей и крикнул страшно и глухо:
<Не смей, говорит, мещанка, лишать меня силы духа!
Шарлоткой сбить меня хочешь? А я надежда вселенной,
Я сфинкс, говорит, пустыни, египетский и нетленный!
Меня метафоры мучат, пафос и правая злоба,
Шекспир со мной по сравненью - нуль, а Мицкевич - микроба!
Не смей и думать, что завтра сдам я мочу на анализ, -
Я этого выше и создан, чтоб мне века поклонялись.
Я, говорит, метафизик и чисто случайно - Стася,
Мой дух уже воплощался в Дантовой ипостаси!>
Тут пришел Паутинский, вытер ноги в прихожей,
Издерганный человечек - его не печатают тоже.
Вошёл он, чихнул и тихо заплакал на всякий случай,
А Стася как раскричится: <Ах ты, графоман линючий!
Литературная сошка, бездарь - и всё такое!
А я витаю над бездной и не знаю покоя!
Держите меня! А то ведь я жизнелюбьем не брызжу!
Я, говорит, провидец и всё, говорит, провижу!
Пойду вот отматерю вот редакторов и всех присных!
А потом по Варшаве пущусь, будто бледный призрак.
Выворочу с корнями все фонари и тумбы,
И пусть обо мне возвещают благовесты и трубы!>
Тут Стася скушал шарлотки большой кусок машинально,
Глянул на нас с Паутинским дико и инфернально,
А после из оттоманки вынул своё творенье -
Плод глубочайших раздумий, борения и горенья,
Поэму под заголовком <Бёдра с бархатной кожей>.
Паутинский хвалил, но с весьма лицемерной рожей.
Известно - ханжа и проныра, и завидует Стасе,
Наврёт, обольстит человека и уйдёт восвояси.
А мне, покамест мой Стася читал про бёдра, казалось -
То ли вода, то ли что-то другое где-то плескалось...
Тут Стася читать закончил и лёг на оттоманку.
И заснул. А спать любит. И храпит спозаранку.
А по ночам, когда месяц в шифоньере дробится,
Мне не спится, поскольку где-то что-то сочится
Или хлюпает тихо, а если в потёмках сонных
Стася по дому ночью бродит в одних кальсонах,
Бульканье слышно громче, я просто вся извелася.
А это, как оказалось, плескалось в мозгах у Стаси.
--------
К. И. Галчинский
НИОБЕЯ
Перевод: А. Эппель
Посвящение
Я, Кохановского подручный,
В полдневье века о Ниобе
Концерт, как ветер, темнозвучный
В Ольштынской сочинил чащобе.
Пускай своим негромким ладом
Тебе во славу он послужит.
Ты в летний зной была прохладой
И рукавичкой - в снег и стужу.
Себе в прическу. Семиструнной,
Вплети нехитрый слог поэта.
Ты - песнь моей дороги трудной.
Ты - блеска всплеск и светоч света.
Посылка
Любимая, поблекнут строчки,
Утихнут в темных скалах ветры,
И внук меж тучами увидит
Твой взор - сияющий и светлый.
I
ЕВТИФРОН
увертюра
1
Несуразна, непригожа,
день и ночь стоит у моря
обратившаяся в камень
2
дочь несчастная Тантала,
Амфионова супруга,
горемыка Ниобея;
3
семь сынов ее, семь дочек
Артемида с Аполлоном
расстреляли на рассвете.
4
А вокруг земля пустая,
ни огня на побережье,
только камень жмется к камню.
5
Небо стынет над Ниобой,
днище тучи тускло блещет,
хлюпает вода о камень.
6
Не приходит парус дальний,
он сторонкою проходит,
а глухая ночь приходит,
7
непригожа, несуразна.
Вдалеке гуляет буря,
а в лицо наотмашь ветер.
8
Над Ниобой вьюга воет,
вьюга снег по кругу водит
над подругой музыканта,
9
над супругой Амфиона,
бедной дочерью Тантала,
и полны глазницы снегом.
10
Стынут каменные слезы,
развиднеется не скоро,
только чайки стонут.
ВИЗАНТИЯ
АЛЬМЕ
ЦЕЗАР
ВАТИС
ТУИ
МИЗЕРЕРЕ
ДОМИНЕ
Такой антифон сложил стихотворец Талиарх, сын бочара, во печаль погруженный, и расписал его на пять наиславнейших колоколов града Византии.
А имя первого колокола было Евтифрон,
второго - Архангел,
третьего колокола - Никола,
четвертого - Герион,
пятого - Акрокерауния.
Так величали колокола.
И когда они звонили песнопенье Талиарха, говорят, будто от звона оного падала золотая тень на тысячу двести куполов, у ворон вырастали золотые крылья,
зеленели тучи, а стоящая на площади Михаила Архистратига фигура Ниобеи заметно веселела.
Первым вступал Евтифрон, возглашая АЛЬМЕ, АЛЬМЕ, за ним - Архангел со своим ЦЕЗАР, Никола восклицал ВАТИС, Герион - ТУИ,
а колокол Акрокерауния, сбежавший потом в Рим, гудел МИЗЕРЕРЕ, и все голоса смешивал, и братьев заглушал, да так ловко, что в звоне его слыхать было
каждый голос: и Евтифрона, и Архангела, и Николы, и Гериона. Герион же, колокол, из всех пяти братьев колоколов был самый радостный;
статуя Ниобеи скорбящей, внимая ему, чуть ли не руку протягивала, словно бы просила гребень.
А когда исполнились сроки, и Магомет II вступил со своим войском в город, статуя Ниобеи повалилась, и голова статуи откололась.
Тогда стихотворец Талиарх, сын бочара, выскочил из своего убежища, схватил голову и сбежал с ней во Флоренцию. Данте уже полтораста лет как умер.
Такова изначальная история мраморной головы Ниобеи, именуемой Неборовской.
малая фуга
1
Что за вихрь по дорогам Европы
мчал тебя потайными путями?
Кто владел тобой, мраморный облик
с эллинско-славянскими чертами?
2
Кто в галере провез тебя с риском?
Кто в возке таскал через заносы?
И, тобою восхитясь, какой епископ
оборвал на полуслове <Патер ностер>?
3
В стороне какой, в какой державе
ты злодейства знавала и розни?
И какой отпетый мерзавец
тыкал факелом в древние ноздри?
4
Где была ты? Где? В какие лета
тать волок под плащом воровато
белый мрамор, черные секреты
роттердамских антиквариатов?
5
Может, Гольбейн, Дон Жуан, Учелло
на тебя молились, как на образ?
Может, Карл-Филипп - скрипач умелый,
Иоганна Себастьяна Баха отпрыск?
6
Может, Тициан, на лик твой глядя,
ошалел средь веницейской ночи
и на волоса тебе приладил,
шутки ради, миртовый веночек?
7
Голова великого шедевра,
где твои восходы? Где закаты?
И в каких же ты плутала дебрях
по Европе - Дантовому аду?
8
На каких ветрах? В какие зори?
В день какой? Грозовый? Бирюзовый?
Ты плыла в смарагдах Черноморья,
чтоб звездой упасть на брег Азова?
9
И пропасть. Но случай обнаружил
в камышах тебя, на дне, в придонских плавнях.
Ты скажи мне все. Скажи, как мужу,
без утайки о событьях давних.
10
Посреди двадцатого столетья
ночью я шепчу, ошеломленный:
- Чьи глаза гляделись в очи эти
в Бремене? А может, в Авиньоне?
II
ЧАКОНА
хранитель музея
Хранитель музея в Неборове сказал:
- Обнаруженная на берегах Азовского моря экспедицией ученых Екатерины II, она путем обмена с царицей попала в XVIII веке
в руки магнатского рода Радзивиллов. В наши дни своей красотой служит труду.
остинато
Ниоба,
мрамор и мирра!
О Ниоба, Ниоба,
тебе Эсхилова еще звенела лира;
стих пляшущий иль плач
тебе во славу,
трохей ли, ямб -
что выберешь себе по нраву?
Где сыскать мне просодий строфических?
В алкеевых строфах? в сафических?
Ниоба,
их столько, силлаб и строф,
сколько в море Эгейском твоем
островов.
Ниоба,
будь я рожден тобой,
спел бы тебе я:
два слова весенних - и гимн!
да какой!
- Ласточка! Ниобея!
И только всего-то: Касатка! Ниоба!
И в ноги - сирень.
Лучше бы Кохановский. Лучше Прокофьев.
Лучше б - Шопен.
И пусть, Ниоба. А мне твой голос -
приказ и проповедь.
И пусть не по рукам тяжелость,
а я попробую;
добавлю туч, чтоб рифма золотом
блестела глуше,
и сердцем - ух!
в глубь Ахерона -
как можно
ниже,
как можно
глубже,
здесь?
нет?
Ниоба!
Ветер в болотах поет.
Стынут пальцы.
То ли? это - лицо твое?
Молви! Сжалься!
Верно, ты им просто сестра -
ведь у каждой лик яснолобый!
Ох и мороз!
Ох и ветра!
Ниобея!
Ниоба!
Сквозь прах, и мох, и мрак, и сырь,
сквозь ночь и вороньи стаи -
а сверху небо, кривой упырь -
Ниоба,
ноги устали!
Путь опасен,
где б согреться?
Генрих, басни
<Лиришес интермеццо>:
слезно и пошло,
всхлип тоски.
Ахерон, течешь ли?
Что ж!
Теки.
малый скрипичный концерт
1
Опять светлы окошки... А чьи в окошках тени?
Окошки и герани, мосток, ветвей плетенье,
старинный колодец с Нептуном, яблоня, ступени -
а где оно?
2
Дул ландышевый ветер, колыша занавески.
Пел соловей. В подсвечник стекали капли воска.
В тяжелых косах ночи звенели звезд подвески -
а где оно?
3
Лазурным циферблатом часы светили с башни,
по небосводу тучка плыла неторопливо.
А после вышел месяц, окошки отворявший, -
а где оно?
4
Над вывеской цирюльни реял южный ветер,
пес в переулок вышел - нес в зубах фонарик,
летели в воду искры, смех, шепоты, букеты -
а где оно?
5
Обрученье в беседке. Яхонт. Яшма. Жемчуг.
<Баллады и романсы>. Имя. Ветер в поле.
А месяц потихоньку что-то шепчет, шепчет -
а где оно?
плач ниобеи
Что за но-о-очь!
шлях белеется,
что за но-о-очь!
шаг сбивается.
Где вы-ы, мои деточки?
Сгинул путь!
Из какой же вы пьете речечки
тину-муть?
В Париже-то вас искала я -
понапрасну.
С фонариком по каналам.
А он погаснул.
Ох и ночь!
Ох и сне-е-ег!
Ох, невмочь,
Мельпомена, мне!
Где ж вы-ы, где вы-ы, деточки,
где вы есть?
Кто вас, мои свечечки,
мог увесть?
Может, я вот на столечко
не дошла,
может, я бы в той щёлочке
вас нашла?
Как мне бы-ы-ыть?
Кому жалиться?
Обрати мен-я-я,
ночь, пожалуйста,
в камень стылый,
в глыбу голую,
чтоб ни цветика,
чтоб ни голоса,
только ве-е-етер в ярости,
крик ворон.
И столкни в реку горести,
в Ахерон.
III
НЕБОРОВ
большой скрипичный концерт
1
Здесь лампа подвесная на скрипучей балке -
двурогая девица с хвостом, как у русалки,
2
зовут ее Мелюзиной, реже - водяницей,
под сводом над тенями она плывет плотицей
3
и светом повествует, как люди словесами.
Под этой самой лампой я сиживал часами,
4
глаз не сводя с Ниобы, Ниобы Неборовской.
Летели искры лампы по потолочным доскам,
5
и в сапогах промокших бродил ноябрь по лужам,
с листом кленовым в петлице,
с осколком солнца в сердце.
6
Уже над воротами фонарь был желт и светел.
И скрипнул граб во мраке. Хорал заладил ветер,
7
семь уцелевших листьев сорвал и бросил в осень,
дворцовой дверью хлопнул, затем рванулся вкось он -
8
разбил рельеф, метнувшись на тимпан фронтона,
и гулко билось эхо в трубу, в гербы, в знамена.
9
И морем Средиземным осень подступала.
На барельефах солнце нет-нет и проступало
10
и высекало искры в ларцах и табакерках,
в гонимых ветром листьях - осенних фейерверках;
11
те листья дальше, дальше гнал ветер оголтелый.
А ночью холодало. И птицы улетели.
12
И только там, где ныне столько глаз совиных,
где пел в июньском жасмине хор скрипок соловьиных,
13
остался блеск, даже ночью, как золотая строчка:
<Я, соловей, певал тут!> - и золото листочка.
14
А в спальне неборовской, где замки тугие,
в простенках гобелены висели дорогие,
15
и на одном был остров цвета мокрой мяты
и сильный ветер, судя по зелени примятой,
16
и видно было, если светильник приближался,
что в глуби гобеленной кабан за ловчим гнался,
17
как будто на офортах со сценами погони
к поэме поэта Шекспира <Венера и Адонис>.
18
Я долго в Неборове бродил по анфиладам -
бежал от Ниобеи, оказывался рядом,
19
кружил и возвращался по проходам низким.
От лампы в Ниобею отлетали искры -
20
Бетховеновой елки блестки-волоконца,
Шопен их вдохновенный переиначил в солнце.
21
Дул ветер в гобелене. То выл. То тихнул быстро,
то на басы бросался, то - по всему регистру,
22
и лес назад отбрасывал, и брал верха легко он
(и гобелен приплясывал в простенке, будто клоун).
23
Вихрь, заморочив ловчего, играл в ноздрях кабаньих,
вел пурпурную осень, как Вакх свою компанию
24
сатиров и Шопенов на триумф индийский -
что у министра Гёте в <Элегиях римских>,
25
где описанье амфор - скрипок низких глуше;
выше - только свечки, Ахерон и души.
встреча с шопеном
- Monsieur Шопен, вот это да!
Как попали вы сюда?
- Я со звезд лечу во мгле.
Мне полегче на земле:
клавикорды, старый двор,
что-то вроде в до мажор
(сущая безделица, милостивый государь),
старых нот старинный лад,
осень, листья вдаль летят.
- Но куда же вы? Как жаль.
Боже мой, в такую даль!
Ваша шляпа. - Merci bien.
- Bon soir, monsieur Шопен.
продолжение скрипичного концерта
26
Месяц в глобус гляделся в библиотечном зальце,
по Средиземному морю водил серебряным пальцем,
27
вглядывался в Сицилию, Францию мигом обшаривал
и снова спешил в Византию, обследовав полполушария,
28
и резал свои монограммы в колоколах густозвонных,
в медных сердцах Гериона, Николы и Евтифрона,
29
которым звонить повелела певца Талиарха муза.
Потом бродил по карнизам, углам, зеркалам, аркебузам;
30
с себя при помощи ветра тучу стряхнувши рьяно,
кружил вокруг канделябров и старого фортепьяно,
31
зыбким потоком сияя, плыл по стене у пилона,
где на другом гобелене был свадебный пир Посейдона,
32
златом-серебром тканный, словно бы к рифме рифма,
и Меркурий подарки всем приносил с Олимпа.
33
Тут подошли созвездья, стукнули в окна, робея,
Дева, Стрелец, Возничий, Весы и Кассиопея,
34
звезды, милые звезды - столько вас, поднебесных,
и от века известных, и еще неизвестных:
35
Андромеда и Лебедь, Венера, Сириус ясный.
И вдруг все звезды погасли. И месяц тоже погаснул.
36
И Мелюзина погасла. Дрогнула тьма, голубея, -
и тогда засветился во мраке лик Ниобеи,
37
сначала белым свеченьем, потом синевой серебрённой, -
и я узнал этот мрамор. И вскрикнул, словно ребенок,
38
когда он мать или воду внезапно увидит в березах,
как вновь обретенный берег, песок и привисленский воздух.
39
Ниоба! Ниоба! Фонарик сквозь сумрачные нагорья!
Ниоба! Ты - Дон! Ты - Висла!
Ты - все Средиземноморье!
40
Словно кормчий, который опасным проливом проходит,
а ветер огни погасит, и силы уже на исходе,
41
и буря крепчает, и столько разных камней подводных,
и Сцилла грозит, и сирены, и нету звезд путеводных,
42
и последние блики устали на скалах светиться,
и смолкла последняя песня самой последней птицы;
43
в борта тяжелые волны бьются темно и тревожно,
и огня даже сердцем запалить невозможно,
44
ночь длится, пути не видно, и страшно, и дело худо,
вокруг непроглядная темень, и помощи нет ниоткуда, -
45
и вдруг в беспредельном небе одна звезда загорится,
и кормчий воскликнет: <Звезда моя!> - и к звезде устремится,
46
снова весел и полон неодолимой отваги,
ибо звезда кораблик проводит в архипелаге.
47
Так Ниобея светилась. Ноябрь за ставнями мокнул.
Светало. Утро звучало. Лучи пролетали в окна.
48
Нашли меня утром. Словно у материнского гроба,
сидел я с лицом в ладонях пред ликом твоим, Ниоба.
* * *
Что слезою сияло,
то солнцем взойдет.
Что в землю упало,
ростком прорастет;
что развеяно ветром,
рвется к дому.
За пригорочком
тихий омут.
IV
ОДА К РАДОСТИ
Миртом и розмарином, дуделками, воскуреньями
украшал тревожный Гораций уплывающие мгновения,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Мы для тебя иначе: тебе, Ниобея, с вечера
стрелочник фонарями стальные пути рассвечивает,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Тебе гудят самолеты. Дети поют славословья.
Тебе, Ниобея, ибо ты - мир, оплаченный кровью,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Тебе дифирамб отковал я, чеканщик, в работе упорный.
Ты - ритмы, хоругвь и хоралы портов и аэропортов,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Будь я твоим Талиархом, владыкой великого звона,
звонил бы и дни и ночи
в
Евтифрона,
Архангела,
Николу,
Гериона,
Акрокераунию,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
О, звуков пока не хватает, нам звуков надо немало,
мы еще разгадаем язык стропил и металла,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Новых зверей отыщем по межпланетным чащам.
Слова и времени атом светом зажжем слепящим,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Мудрая мукой своею, дай мудрость кричащим упрямо:
<Лучше бы на луне ты нас породила, мама!>
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Заговорят пусть камни, деревья, жестянки, коровы,
пустошь, камыш, кустарник пусть обретают слово,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Пусть молвит бочонок формой, дождь ветром, причалы молом,
пускай - инструмент инструментом - станет кларнетом молот,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Мы, мастерки с молотками, миру защиту отыщем,
на западе наше солнце светит в морские кладбища,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Там, где свет пропадает, в купольных высях, в своде
палец твой - луч огромный лучами лучи выводит,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
И замирает форма. Числа слышны отдаленно.
И в контрапункт свободный вплывает сон Сципиона,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Слог Ниобея слоги три слога Ниоба слоги
три слога четыре слога о слоги слоги слоги слоги,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Басня снег ба снег баба снег слоги снежно
мама снег баба снег слог слоги ба,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Чей голос? Голос слога слог мама слоги ловите
солнце мама солнце слово соловьи в алфавите,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
Слог - это звук или звуки, простой элемент языка:
НИ - слог, О - слог, БА - слог, а тучка - ТУЧ и КА,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
А ты - сотворенная Ствошем легкая тучка-безделка.
Ты кёльнский орган, разросшийся в тысячи людей,
цветов, диковинных фигур,
верблюдов,
не говоря о малюсеньких белках,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
L'art, l'art tu es Niobe, l'art qui rit et pleure,
plus vaste que vos canons, plus doux que le bonheur,
[Искусство - ты, Ниобея, искусство; искусство, которое смеется и плачет, /
тебе тесны каноны, ты сладостней счастья (франц.).]
Niobe, daughter of Tantalus,
Niobe, Amphion's wife.
[Ниоба, дочь Тантала, /
Ниоба, жена Амфиона (англ.).]
В тебе Орландо ди Лассо. В тебе равновесье и век.
Mensch - ja, das klingt stolz. В искусстве - человек,
[Человек - да, это звучит гордо (нем.).]
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
По широтам и долготам
лад один, одна забота,
века полдень, солнца веха,
пой, Ниоба, песню века.
И мою дуделку тоже
ты возьми для песни этой.
Кто тебя обидеть может,
песнопевица столетий!
Солнце близко. Песня близко.
Пули жалки ей всегда.
<Радость, олимпийцев искра,
элизийская звезда!>
Симметрия и ветер, летний дождь и гармония,
ты Европу сжимаешь, как скрипку, в своих человечных ладонях,
Ниоба, дитя Тантала,
Ниоба, жена Амфиона.
--------