Они еще пахли смолой, сосной,
Медлительной влагой таежных рек.
Потом их прогрел черноморский зной,
Просоленный парус взвивался наверх,
И мимо бесплотных ночных огней,
Дрожащих, омытых печалью, шли,
И бился волной опустевший рейд,
Вслепую ища свои корабли.
А в пристань врастал каменистый спуск,
Кривились стволы в миндальном цвету,
И ветер их гнул, а берег был пуст
И сваи держали его пустоту,
Но в миг возвращения, ткнувшись бортом
В расщелину бухты, как в добрую мать,
И в спячку впадая, не знали о том,
Что здесь, а не в море, им умирать.
Слободки, калитки, колодцы, мостки,
Рыбацкие лодки – скорлупки в ряд.
И курят в убогих дворах рыбаки,
И тенью наброшен на них виноград.
В извилинах улиц без фонарей,
В расселинах балок - домишки вкривь,
И тощие руки усталых рей
Тянулись туда, паруса спустив.
В домишках проснутся, зажгут огни,
Начнут, суетясь, доставать из печи…
Вернулись, вернулись! Считали дни
До новой разлуки в сырой ночи.
Здесь жизнью звучала родная верфь,
Им матерью зыбкой была волна,
А смерть… лишь вдали им грозила смерть,
Холодное ложе морского дна.
Кто знал, каково разлучаться – так!
К погрузке камни! - Сдержать печаль.
Рубить отверстия! - Близок враг…
Покинуть судно! - Прощай, прощай!
Они умирали, закрыв собой
Холмы и овраги, бухту и верфь,
И длился их странный бескровный бой,
И бился в обшивке бесплотный нерв.
Ветер срывался и замирал.
Да и к чему, если все решено?
И молча смотрел в бинокль адмирал:
Они, кренясь, уходили на дно.