Миниатюра написана давно, когда мне было двадцать с небольшим, и я видела такого редактора, которого в дальнейшем из редакции выжили. Но он был исключением из правила - поэтому он в редакции и не удержался.
ПРИТЯЖЕНИЕ МУЗ
- Послушай, не спятил ли он, что из кандидатов наук ушел в редакторишки?! - этот вопрос приятеля поставил меня в тупик. А и в правду, что толкнуло его?
Когда я думаю о редакторе журнала, на ум невольно идет сравнение со служителем театра: суфлером ли, рабочим ли сцены – одним словом, с чернорабочим музы. Ведь и тот, и другой участвуют в священнодействии и являются, так сказать, неотъемлемой частью мира искусства, хотя и не дано им войти во храм. Муза под боком у обоих, и всё же….
Служитель театра вряд ли бы нашел себе местечко потеплее – чаще всего он профессии не менял. Однако его скромный труд воспет писателями, в театре он свой родной человечек – он пересмотрел все премьеры, видал игру знаменитых актеров; каждый день на его глазах рождается чудо искусства.
Ну бедолага-редактор… В поэзию и прозу, и тем самым в редакцию, приходят из разных сфер. Оставляют позади и станок, и грязь, и слякоть строек. Но у него работа была не пыльная, в заработке он потерял. Увы, его подвижничество по достоинству не оценено: редактора все лишь бранят. Прежде всего, бранят писатели. Какими только эпитетами его не награждали! Он и зверь, и душитель свободы, и вдобавок невежда, не чающий, что обилие метафор лишь украшает текст, а в наше время без жаргона не обойтись, он и… да что говорить! Он раз сказал одной злющей девице, что слово «кейф» устарело и вышло из обихода, так она, ни много, ни мало, а накатала-таки опус о крыльях, прибитых к распятию! А каких только каверзностей не сочиняли другие! Его ругает – и отчаянно, критика: за тенденциозность в подборе материала, за писательские огрехи – критика думает, что его-де долг следить, чтобы в тексте диалоги звучали разговорно, а метафоры не отдавали пошлостью… Его критикует читающая публика – за обилие жаргона в прозе, скуку, серость... Его распекает Главный – и за всё сразу: за опоздание со сдачей рукописей в набор, за – и кстати одновременно – обилие жаргона и неразговорность речи персонажей романов, за недовольство авторов, за негодование критики и читателей… Слыхали ли вы, чтобы редакторам журналов пели хвалебные дифирамбы? А какую белиберду большей частью читает он у себя в редакции! Шлют мемуары заслуженные деятели, не разбирающиеся в законах словесности, толстенные конъюнктурные романы присылают пробивные молодые люди, хаживают в редакцию и назойливые девицы со стихами. И всё это скучно, бездарно, пошло! И ему кажется, что легче вспахать гектар пашни или нарубить воз дров, чем читать всю эту муть. А читать нужно, а он читает и затем рассылает авторам вежливые отказы, вызывая лишь обиду.
И тут должно сказать о главном – о том, что роднит его с завсегдатаем театра. Как суфлер чаше всего – это несостоявшийся актер, так и он в прошлом неудавшийся поэт, как впрочем и большинство их в его редакции. И роднит обоих чернорабочих музы то особое бескорыстие, состоящее в поистине удивительной способности радоваться чужому успеху. Нет, конечно, в наше время пруд пруди проходимцев, ищущих в редакции теплое местечко; но он не из их числа. Он не просто разбирает присылаемые рукописи – он священнодействует: ищет среди хлама крупицу таланта. В жизни это не даст ему ровно ничего – новоявленные таланты быстро забывают своих первооткрывателей. И снова, и снова он будет рыться в кипах макулатуры в поиске, в надежде… Неудавшийся поэт, он всё же поэт в душе; и ему искренне хочется, чтобы если не он сам, то хоть кто-нибудь сказал доброе слово. А писатели –дошлый народ, и идут в них всё больше неудачники, и пишут они всё больше о наболевшем: о распавшихся семьях, гонениях и произволе, убийствах, грабежах… А ему так хочется, чтобы кто-нибудь написал о хорошем, светлом, чистом… Он думает – нет, скорее, верует в то, что доброе писательское слово спасет мир. Он неисправимый идеалист.
Прав ли он в выборе профессии? Возможно, иные роды деятельности подыскивают себе люди сами, да только… не мы, а муза выбирает нас, а она, увы, дама капризная. Званых много, а избранных мало; но солдаты и генералы – все мы воины. Под силу ли искусству спасти мир – как знать? Но не сражаться за него мы не можем – судьба ли нам выпала такая, или же муза – это своего рода наркотик, что раз вкусив, не оторваться; а кто мы – солдаты или генералы, в общем-то неважно. Или просто с зарождением человечества в мире возникло и не меркнет неотразимое, таинственное, волшебное и сказочно прекрасно Притяжение Муз?