Правы всё-таки были древние греки, когда говорили - мир полон богов и людей.
Но людей в нём больше?
Но боги сильнее?
Рядом живут, и боги очеловечиваются, иногда стремясь вниз, но умереть не могут, так как уже умерли. Сократ ведь не умер - и это случилось с ним, когда он был приговорён к казни - последнее бессмертие, а перед ним были и предыдущие. Такое лёгкое принятие смерти - удивлялись друзья - не стойкое, не мужественное как у воина - лёгкое. Хотя Сократ был и стойким и мужественным воином, что подтверждали его соплеменники. А ушёл легко... "Мне будет легко умирать" - Башлачёв.
А люди иногда приобщаются к божественному, ну да, не надолго... А сколько усилий для того тратят, какие фимиамы воскуривают впустую, не в ту сторону, а приобщаются обычно, просто свернув за угол незнамо и неожиданно для себя.
Пока боги шастают по земле - люди обожествляются. Ещё быстрей и незаметней они обожествляются в самом малом и незаметном, земном и обыденном, напротив в великом обожествляются только герои, но "самое само" и есть бог, который имеет даже совершенно иной нечеловеческий голос - Сократ слышал этот голос, но только не догадывался, что это был голос не даймона, а его собственный, голос его "самое само". Сократ был равнодушен к богам и был обвинён в безбожии потому что сам был Бог, поэтому относился к богам иначе и спокойно, а со стороны людской - неподобающе. Точно также распяли Христа приняв его за антихриста - людям известно лишь людское отношение к божественному, а богово к богову - им невдомёк. Казнь - вот их имя для такого отношения. "Достоин смерти" - говорят люди и исполняют, не зная что язык всегда говорит правдивее их самих - действительно тот, кого вы приговариваете "достоин смерти" в отличие от вас - смерти недостойных.
Смерть божественная - жизнь людская - это уже Гераклит - смерть людская - божественная жизнь.
Пессоа относился к богам чувствительным, тонким, культурным, Сократ - к богам-варварам. Богом -варваром был Шекспир, Данте, Гёте, Ван Гог, тот же самый Хайдеггер, и даже Гомер был варваром или наивным, диким божеством, богом - варваром была и Жанна дАрк, и Цветаева, и Башлачёв, что позволяет сказать о божественно-варварской распространённости. А о божественной чувствительности и тонкости скорее как исключительности - время таких богов на Земле видимо ещё пока не пришло.
Но смею вас уверить, что и боги варвары всегда обладали немалой степенью чувствительности и тонкости, о которой обычным смертным стоило бы помечтать. Их варварство было степенью напряженности прорыва сквозь неподходящие основания человеческого бытования, которое само лишь постепенно изменяется таким образом, что приближается, быть может в некотором будущем к гипотетической возможности порождения уже не варваров-гениев только, но и гениев тонкости и мелочей. И Пруст, и Пессоа, в этом смысле, вестники будущего; гений-варвар тот, кто как Зевс посылает молнию, раздирающую небеса и сам летит вслед за нею, гении же тонкой и чувствительной души, скорее переливаются, перехлёстывают через свой край от полноты и избытка. И те, и другие переходят свои границы достаточно свободно, но несколько разными способами, однако что мы ещё можем сказать о гениях? Кто их изучал? Кто их постиг? Не в их биографиях, разумеется, а в их гениальности.
Водораздел, проводимый "самое само" - это вылупление себя из окружающего мира, может ли птенец всё ещё находящийся в яичной скорлупе наблюдать и видеть птенца, уже проклюнувшегося на белый свет, уже ошарашенного новым миром? Сидим себе в своих скорлупках и типа "развиваемся", но для свободного существования мы ещё не проклюнулись.
"Самое само" - стремительно, но не суетливо, по сравнению с нашей суетой, оно настолько медленно и тихо, что стоит, но именно потому что оно стоит и умеет стоять практически на одном месте, нисколько не уносимое вдаль потоком времени, оно может и "прыгнуть", "ринуться" и не на что-то там и не от чего-то там, а ринуться к самому себе - от себя к себе - ведь именно так "самое само" всегда и движется. Гений гениальных людей и есть присутствие в них "самое само", не напрасно искал его Сократ, обладая и сам гениальностью, он ставил вопрос по существу: не человек познаёт себя каков он есть - это невозможно, а "самое само", будучи достигнутым в человеке обладает характеристикой истинного самопознания, но и не только той характеристикой, а и другой, и пожалуй, гораздо более важной - "самое само" мыслит Благо, т.е. Добро и Зло, то есть мыслит жизнь в её цельности. Не познание познания лишь ведёт "самое само", но познание жизни вместе с собой, как чего-то единого. А последнее, как раз и присуще тем феноменам, которые мы называем гениальными.
На языке древних греков "самое само" обозначалось ещё как софросина и не имела никакого определения, однако имела распространённость и бытование среди древнегреческого мира, безумный же Сократ взялся её определить - помыслить. Но всё то, что он смог помыслить по данному вопросу ушло безвозвратно и кануло в Лету с крушением греческой цивилизации - ни один европейский язык впоследствии не имел и не подобрал соответствующего термина для греческой софросины - словно дальше её и не существовало и обозначать было нечего. Так куда делась софросина и что это было?
Жизнь, взятая вместе с индивидуальностью, которая продуцирует и проецирует саму эту жизнь - софросина - никуда не делась - продолжала шествовать своим незаметным мощным путём, но отражаться ей стало не от чего - не было общественного экрана непосредственно и прямо улавливающего её. Такой экран "теплился" у древнего грека, а у современного человека он стал опосредованным уловлением через культуру - отдалённым, глухим, искажённым, запоздалым. Вот почему мы своих гениев с определённого исторического момента не лавровыми венками венчаем или не обступаем плотной толпой, как Сократа, к примеру, а выбрасываем за борт и считаем за "ничто" при их жизни, и лишь похоронив, слышим отголоски иной судьбы. Записываем в реестр культуры и пропускаем по этому реестру - выдаём медали, ордена и звания, а также многотомные труды, но непосредственного отношения к гению у нас как не было, так и нет. Между тем, гений требует именно непосредственного отношения. Иных подходов к нему нет, и потому он всякий раз наивен, словно и обычный неискушённый человек на улице, что он и есть сама непосредственность - божественная и человеческая одновременно.
По этому поводу у Пессоа есть прекрасная фраза о том, что одни люди правят и управляют миром, а другие содержат его в себе, и вот к последним, Пессоа вдруг как-то странно относит и великих, например, Шекспира, он перечисляет некоторые великие имена, и самых малых - какого-нибудь самого простого рабочего на улице. Удивляться нечему - гений выбрасывает середину и проходит весь путь сразу же от начала и до конца - от самого низа к самому верху, а низ и верх, они, знаете ли, как посмотреть - совпадают...