Костров погасших уж давно белесый дым,
Вдыхая грудью налитой, я утопаю
Увядшей яблоньки колечком годовым
В снегах нетронутых родимого Алтая.
И вижу скалы, и сучок кедры сухой,
Где пращур лук свой ветхий вешает и стрелы,
И с речкой любится, и потчует ухой
Канопус рядом, что с мигающей Капеллой.
И пьет глотками, как арак, холодный снег,
И грудкой лебедя роняется на травы,
Где пригорюнившись, как свой невольный грех,
Вручает сном, моей безнравственности нравы.
Чтоб снова в небо, сквозь полярную пургу,
К летам минувшим, к шейке тоненькой и дланям,
Рисуя кровью листьев алых на снегу,
Костры своих, средь лун слепых, Солнцестояний.
Тернистым путь тот был его по краю мглы
От зарождения Эпохи и до Тризны,
От той унылой деревянной Улалы,
До кроткой, матери покойной, укоризны.
В конце, где ближе чем, то ярче и светлей
И дом под крышей, и могильная ограда,
И смоль, давно уж облетевших тополей,
И клумба с астрами отцветшими, что рядом.