Сегодня - впервые в жизни - я слышала крик журавля, такой пронзительно призывный, словно он кричал: « Помоги мне, Любимая!!! Я здесь, почему ты не слышишь меня?!!»
Это продолжалось минуты полторы. Я и моя младшая дочь пяти лет, и даже моя собака, застыли от ужаса, насколько эмоционально был окрашен этот полный тоски и отчаяния крик.
Дочь сказала мне: « Это человек, он зазывает другого журавля.» Дочь, как и я, слышала этот звук впервые... Хотя мне тридцать семь, но такой клич и я так близко от жилья человека не слышала. Впрочем, там где я жила - журавлей не было - были аисты. Если же это кричал человек, то на месте журавля я бы поверила: у меня мурашки по коже от смысловой интонации этого крика, словно он хотел донести всю боль одинокого сердца, будь оно человеческое, будь оно журавлиное...
С тех пор я понимаю смысл слов « Журавлиная тоска» и даже вспомнила пару строк из своих ранних « необразованных» стихов : « ... в вечернее небо канут протяжной тоской журавлей...»
Вот и состоялся журавлиный крик в моей жизни. Что он разбудил в моей душе, обостренно встревоженной от перемен весеннего воздуха?
Каждый звук, движение ветра, из каждого окна прекраснейшие виды природы: березовая роща за диким полем, высокий берег зарождающейся реки, лес, к сожалению безжалостно вырубленный, лишь вдоль берега оставлены молодые березки и старые тёмные ели. Молодицы и старицы, пережившие свой лесной народ; из другого окна: словно красавцы воины на параде, подбористо и стройно раскинулся край соснового леса, где каждое дерево - воин. Невдалеке полигон, вскоре звуки сменятся на совсем другие... предупреждающие о смерти.
Из третьего окна в полстены зала виден пруд с изумрудными переливами, ветры творили на поверхности причудливую рябь; кусочек нашего современного поселка, дорога, уходящая вдоль леса в просёлочные просторы моей родной земли - Латвии.
Мне не важно, что не родилась здесь телом, но я рождаюсь здесь духом: мне хочется любить и беречь эту землю, украшать, и заботиться об этом лесе ( через пять лет натовские учения выжгут здесь триста пятьдесят гектар), заботиться об этой земле чистейших родников и холмов, оставленных ледником, заботиться обо всем живом населяющем ее окрестности. Я чувствую неразрывную связь с этим местом, с этими постоянно бегущими вдаль облаками, ветры здесь сильные, дожди - просто ливнепады, порою кажется, что крыша нового, крепкого по богатырски сложенного дома не выдержит, как от ударов пуль и вся покроется решетом.
Я даже не мечтала жить в таком прекрасном, удивительно красивом, по своему диком уголке Латвии - где-то между Сигулдой и Ригой. (продолжение следует)
« Все возвращается на крУги бытия,но все меняет облик непрестанно, и даже в этом крике журавля был тронут болью рай обетованный. Мне в голосе том чудилась тоска по этим трупам вырубленных сосен...Он крикнул, словно пулей у виска, о том что рай ему уже несносен. О!!! Эта журавлиная тоска, и странная весна, похожая на осень: в ней хрупкость одинокого цветка, который преклоняясь сил у солнца просит.»
« Повырубали, затоптали тракторами, надрали веток , да и бросили , как хлам...
И это - человек, увы, желает, - лишь скорую поживу мимолетную, как сам» ( Спустя пару лет от красоты оставалось уже немногое, увы жалкое неприглядное зрелище) а звуки полигона были привычнее пения птиц, шума дождя, пения балтийских ветров...)