Осенний день уж на излёте.
Никто тобою не добыт.
Но странный шорох на болоте
Твой чуткий слух насторожит.
Моргнув прищурившимся веком,
Заметишь издали его,
А зверь идёт на человека,
Ещё не зная ничего.
Шумит в болотистых размывах
Листвою бронзовой ивняк,
Застыл валежник на обрывах,
Пыхтит в болоте известняк.
Отважно хлюпают копыта
В вонючей жиже торфяной.
Покаты, как борта корыта,
Бока под шкурой смоляной.
Вот замер он, вот острым рылом,
Как плугом, взрезал вязкий ил,
Зачавкал. Что же там нарыл он,
Что миру нового открыл?
За то, что пахарь сердобольный
Его желудок и кишки,
Чтоб жизнью был вполне довольный,
Набьют травинки, корешки.
Раз чем-то занят, значит, глух он.
Не думай так, что нужен свист,
Чтоб встрепенулось его ухо,
Он слышит, как ложится лист.
Не утешайся дерзкой мыслью,
Что близорук с рожденья он.
Когда в цене – спасенье жизни,
Его глаза со всех сторон.
Тот холмик с грубою щетинкой
Не паинька, он не таков.
Лишь зеленцой свисает тина
На тучном вымахе клыков.
И пусть тогда, считая метры,
Тебя твой глаз не подведёт,
Когда ступаючи от ветра
К тебе он близко подойдёт.
И пусть ружья раскатный выстрел
Над лесом эхо повторит.
И пусть он грунт, болотный, мглистый,
Густою кровью обагрит.
И после тошным угрызеньем
Ты свою совесть не терзай.
Да, этим Божием твореньем
Ещё богат мещёрский край.
Но пусть уж лучше будет мёртвым
Творенье это, чем живым,
Непобедимым, сильным, гордым,
Над трупным холодом твоим.