Когда б ни этот дождь, ни этот ветер, ни рябь воды, ни шелест камыша,
порхала б беззаботная душа, не беспокоясь ни о чём на свете.
Но холодом дохнуло из низин, взъерошило, качнуло вётел ветви,
и в небо серое густую синь, как из чернильницы, добавил вечер.
И стало вдруг на берегу пустом так непереносимо одиноко
прислушиваться, как шуршит осока, как будто в ней метёт лиса хвостом,
что в сердце словно кто вложил иглу – швея в игольницу, почти не глядя.
А в небе тучам растрепало пряди и заклубило сумрачную мглу.
И думалось о том, что вот опять неотвратимо портится погода,
что года времена и сами годы всё чаще принимаются мелькать.
И думалось о том, что суета нас отвлекает слишком постоянно,
подсовывая значимость обманом, а это всё не значит ни черта.
А то, что значит – вот, передо мной: рябь озера, поскуливанье ветра,
шуршание осоки, блики света, бросаемые крепнущей луной.
И сиротливость, что почти вкусна, где берег пуст, где капли дождевые,
от шелеста живая тишина, а в этой тишине и мы живые.