Земля — большой корабль, как сказал
один поэт. Ему за это браво,
но ведь и я имею также право
сказать стихом о том, каков скандал
произошёл, сошли лишь мы на берег
и окунулись в адский пир горой.
(Загадочна судьба со мной, порой).
Лакали пиво. Тлели сигареты
в эфире чёрном, как благая весть
о том, что всё конечно, — всё не счесть.
Ругались матом, плавно улыбались,
когда шутили мерзко, но притом
такая лёгкость, нежности поток
томил всех нас, в душонку изливаясь.
А после бал — как по закону жанра.
Клубились люди в музыкальной жатве.
И ты плясала, воздух сотрясая
своим парфюмом. Таяла во тьме,
разбавленной софитами, и мне
казалось, будто ты — ребёнок рая.
Я судорожно вглядывался в глаз
явление — чистейшей красоты.
Во время танца дрожь слепила нас
в людском круговороте простоты.
Ты говорила с умными очами
о том, что грусть живёт лишь в голове,
что ты боишься драки и извне
уста твердили что-то en francais,
пока я грустно пожимал плечами.
Но, как известно, ночь пройдёт, оставив
рубцы на сердце: тыкву — не карету,
и мир, что походил на киноленту,
хлебнёт рассвет, с тобою нас состарив.
И станет ясной разность вся в тебе,
что я любил мою в тебе порочность.
Как стала ты её лицетвореньем,
никак не пояснишь глухой судьбе.
Хоть чую я нутром, что вроде прочен,
однако и хитин развалит время.
Ты — мой кошмар, собрание ужимок,
которые я тихо ненавижу
за то, что ими сам себя я выжег.
Наш вальс кружит первичностю снежинок.
Прости меня за юношеский пыл,
за то, что я так безоглядно плыл
к тебе. Тепла. И мой мотор колотит,
как в наковальне молот в обороте.
Корабль отходит нынче без меня.
Останься здесь, со мной на берегу,
хоть я тебя навряд ли сберегу.
Твой лик не отпущу, но упущу
мгновение, в котором я менял
мишень Эрота. Ветер сбил пращу.
Теперь же, вспоминая обо мне,
осклабься только в призрачной улыбке.
Терять любовь вот так уже привык я:
гляди, сколько крестов в моей земле.