Писать о творчестве современных авторов приятно, потому как «исследователь современной литературы вообще не обязан ни перед кем из них «стоять навытяжку» и заниматься апологетикой». (мин. С. 4) Учтем также совет уважаемого М. Ю. Минералова: «Ошибочно было бы трепетно и благоговейно взирать на все, сегодня издающееся, - такое уместно в отношении классиков прежних эпох. «Неприкасаемых» в современной литературе быть не может. «Попал на страницы» - значит, подпал под анализ и оценку». (там же) Так что руки мне профессор развязал, за что ему отдельное спасибо. Особенно греет душу то, что можно принести пользу потомкам, ведь «нередко нам изначально известно то, до чего литературоведам других эпох придется специально «докапываться». И объяснения он будет искать именно в наших книгах и статьях». (там же)
Правда, Улицкая в некотором смысле «в авторите», все-таки «Букера» получила. Но мы оставляем за собой право, иметь на сей счет собственное мнение.
Конец 80-х – начало 90-х годов – довольно интересный период истории нашей страны. Вначале она называлась несколько иначе, чем сейчас, а именно СССР. Нас трясло и крючило вместе с ней, на литературе, естественно, это отразилось. Перестройка на деле оказывалась «ломкой». Помаячила в перспективе угроза гражданской войны. Маститые замолчали, некоторые на время, некоторые навсегда. Повылазили «бывшие диссиденты» от литературы. Всплыли на поверхность новые. Литература все больше и больше становилась коммерческой.
Созидать оказалось некоторое время нечего. Просто стало непонятно, что созидать, а тем более как.
Ю. М. Минералов отмечает некоторые наиболее характерные интонации в прозе 90-х – иронию, тягу к экзотике, масс-культурный «экзистенциализм», пессимистические интонации, особенно в женской прозе, распространение легко жанровой беллетристики, продолжение традиционной исторической тематики, литературные «эксперименты», темы конформизма, порядочности и предательства. Профессор также отмечает, что литература - по-прежнему зеркало общества.
Какое же место у Улицкой? Минералов отмечает пессимизм. Возможно, это суждение относится лишь к рассказу «Зверь», на который он ссылается, нам проза Улицкой видится совершенно по-другому. Я нарочно не стану отыскивать в интернете критические статьи об этом авторе, постараюсь проанализировать данное произведение субъективно честно.
Почему «баба»? Потому что автор этой работы сам относится к этому полу. Потому что многих, я слышала, интересует вопрос, существует ли женская проза? Потому что мы видим мир иначе. Нас зачастую волнуют больше свои «узкие» ценности, через призму которых мы и воспринимаем окружающий мир. Когда вокруг «всех трясет» нас в первую очередь может волновать что-то совершенно от времени абстрактное, например, мужчина.
Потому что у «женских» книжек преимущественно женская аудитория.
Почему Улицкая? Потому что как читательнице хочется вот этого сугубо женского взгляда. Щербакова исписалась, Токареву в продаже сейчас что-то не вино, а Улицкая на слуху.
Почему «Веселые похороны»? Ну, во-первых «Казус Кукоцкого» явно вниманием критиков не обделен, а «Медея» уже подвергалась моему остроумию и остракизму. Рассказы, возможно, представляют больший интерес для специалиста, но тут требуется системное видение и более точный анализ.
Повесть «Веселые похороны» описывает несколько дней из жизни небольшой интересной «коммуны» в интересном месте в интересное время, а именно…
События происходят в квартире-мастерской в Нью-Джерси, где проживают художник Алик с женой Ниной и еще множество «гостей», в основном женщин. Сама атмосфера студии такова, что поначалу даже не совсем понятно, что это Америка, богемность скорее напоминает кухни 60-х, вообще кухни советской «творческой интеллигенции», диссидентов и т. п. Алик умирает. И из названия повести ясно, что он умрет. Интересно, каким же образом похороны станут «веселыми», с какой целью автор загнала всех в Америку и зачем она так много «наколбасила»? Хочет нам Америку и «новых американских» показать? Не надо нам, мы уже и Лимонова, и Довлатова читали – все про Америку знаем.
Но нет. Идея у Улицкой, несомненно, была. И замысел, возможно, даже удался.
То, что у Улицкой есть свое, женское виденье жизни, не оставляет сомнений. Серьезная заявка была в «Казусе Кукоцкого». И, честно скажу, виденье это мне не совсем близко. Тогда у меня создалось впечатление, что мир Улицкой – мир причудливой чувственности, насыщенный яркими красками и сконцентрированного женского «хотения». В нем было что-то языческое, непредсказуемое, не целостное. У меня складывалось впечатление, что мое христианское восприятие жизни хотят разломать, «раздербанить», и гаркнуть мне в ухо: «Какая мораль?! Какой Христос? Язычество! Это миром правит женская похоть!»
И пишет, стерва, возмутительно сочно. Мне это было обидно.
Критик, наверно, должен быть объективен. Но, конечно, никогда таковым не бывает.
Женщины-авторы, я заметила, вообще более бесстыдны, чем авторы-мужчины. Вот Айрис Мердок, например, поразила меня кислым запахом потных ног у героини «Черного принца», Щербакова пишет о юношеской поллюции на простыне «и талый снег, и резаный шампиньон», Улицкая о запахе крови и вазелина, запахе «настоящей мужской любви».
Конечно, половой инстинкт, он правит миром. Но не только он. Писательниц в двадцатом веке стало значительно больше, чем прежде (из "прежних", на вскидку могу только вспомнить Жорж Санд и Сапфо). Но это не значит, что, придя в литературу, мы должны выпрыгивать из трусов. Мне думается, женский пол автора в литературе диктует свои правила. Во-первых, в мире существует миф о женщине, муж у нее всегда второй, потом может быть еще один любовник как исключение, большее количество половых партнеров у героини книги должно иметь серьезное обоснование (например, перед нами великая актриса, писательница или просто-напросто царица), а иначе она просто развратница и нечего про нее писать.
Конечно, ХХ век в известной мере раскрепостил женщину. Сейчас можно многое себе позволить, но есть определенные границы в литературе, переступая через которые женщина уже перестает считаться женщиной и не может рассчитывать на нормальную любовь. (У меня такие отступления, прям, Белинским себя чувствую!)
Приведу пример. Одна моя приятельница, отучившаяся, кстати, год в литинституте, написала и издала очень честную и циничную книгу о своей работе в службе «Секс по телефону». Повесть, на мой взгляд, обладает несомненными художественными достоинствами, а автор – талантом, о чем я ей при встрече и сообщила. «Но, милая, - сказала я, - как же ты после этого будешь общаться с мужчинами?» «Ах, да! – тут я вспомнила. – Ты же теперь с ними не общаешься!» И что странно, после секса по телефону она еще несколько лет имела нормальные гетеросексуальные романы, даже после написания книги их имела, а вот после опубликования – все, ку-ку, в джазе только девушки! И это не потому, что испортила себе репутацию (она публиковалась под псевдонимом), а потому, что переступила.
Мужчины не знают многих тайн, и, наверно, не должны их знать. Вот, например, что у обычной женщины ХХ века, если она не сразу вышла замуж, за десять лет «свободной» жизни бывает не меньше десяти партнеров. У коммуникабельной и симпатичной – десятки. Разве можно об этом запросто писать в романах?
А вот Лимонов в «Записках неудачника» своими семечками от огурцов в кале как-то особенно не поразил, хотя и запомнился. Впрочем, и герои у него заведомо маргинальные. А жена его, Наталья Медведева, написала кое о чем откровенно, и тут же стала «вне закона», литературного, я имею ввиду.
Вот и я, видимо, смотрю на творчество Улицокой как старая ханжа. Видимо это просто «естественные» женщины. Возьму себя в руки и попытаюсь некоторое время быть объективной
Если «Казус Кукоцкого» поразил меня своим языческим виденьем мира, то здесь налицо попытка мир все-таки объединить под каким-то новым богом. Причем от христианства здесь, пожалуй, позаимствована любовь, а в остальном религия какая-то синкретическая, американская. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что именно это и было идеей, которая легла в основу данной повести.
Герой повести художник Алик - это точка, вокруг которой возникает новый, доселе неведомый американцам мир. Он объединяет вокруг себя женщин, любивших его в течение жизни и просто соседей, врачей-иммигрантов и дельцов-галерейщиков, православного батюшку и иудейского раввина, русских, евреев, парагвайцев, англичан…
Алик, уступая просьбам жены поговорить с православным священником, просит «для комплекта» пригласить еще и раббая, но «не дает» ни тому, ни другому. Борьба конфессий заканчивается тем, что его, умирающего, хотя и непонятным именем «Алик», все же крестит жена Ирина (чему мое православное сердце несказанно обрадовалось, но рано), а хоронят его на еврейском кладбище с поочередным исполнением христианских и иудейских обрядов.
Но и это еще не все. «Евреи не садятся кушать после похорон. Они садятся наземь и имеют пост», (113) а у нас тут поминки, наша взяла! Ан нет. Поминки превращаются если не в оргию, то в весьма веселое мероприятие, которым руководит сам Алик с того света. Каким образом? Незадолго до смерти он записывает на кассету обращение к собравшимся на поминках гостям, с тостами, прибаутками и призывами веселиться, и передает ее своей незаконной дочери Тишорт.
И все веселятся, пляшут, поют матерные частушки, Валентина, одна из возлюбленных Алика на долгом жизненном пути, даже совокупляется в туалете с жилистым индейцем, и, если учесть, что Улицкая утверждает: «Происходящее нисколько не напоминало ничего, что она испытывала в жизни, и это было потрясающе» (123), то, наверно, эта сцена должна олицетворять собой обретенное, наконец, женское счастье.
Счастье обрели также черный саксофонист и беленькая Файка и Берман с Джойкой – половая жизнь, таким образом, у многих на похоронах наладилась.
Ну, что еще произошло хорошего вокруг Алика? Дочь благодаря ему вылечилась от аутизма, обрела отца, картины после смерти обрели покупателей, женщины примирились, американцы стали малознакомой новоиспеченной вдове жертвовать деньги, что для них совершенно несвойственно…
Все обездоленные женщины, таким образом, оказались пристроены, что сняло вопрос о последствиях блуда, как корня человеческих несчастий.
Таким образом, подводя итог всему написанному, Людмила Улицкая, видимо, решила проблему целостности мира под эгидой всепокрывающей любви.
На этом моя объективность заканчивается, начинается, видимо, субъективность.
В повести, кстати, «как в зеркале», отражены события, происходящие в то время в Советском Союзе – августовский путч 1991 года, за которым герои следят по телевизору. Что-то это тоже должно было олицетворять… Видимо, любовь эмигрантов к Родине. Но этот эпизод слишком прямолинеен и патетичен, как и остальные, где ставится вопрос о России и о русском характере. «И вдруг Ирину прожгло: он как будто никуда не уезжал! Устроил ту Россию вокруг себя. Да и России той давно уже нет… …Беспечный, безответственный. Здесь так не живут. Так нигде не живут! Откуда, черт возьми, это обаяние, даже девочку мою зацепил? Ничего такого особенного ни для кого не делал, почему это все для него расшибаются в лепешку… нет, не понимаю. Не могу понять…» (101)
А вот Улицкая пытается нам показать любовь к России путем художественным.
Тишорт спрашивает у Алика, почему все эмигранты так любят Россию, раз они там плохо жили.
«Алик честно задумался: вопрос оказался действительно не прост.
- Открыть секрет?
Тишорт кивнула.
- Подставь поближе ухо.
Она прислонила ухо к самым его губам, едва его не завалив.
- Никто в этом ни хрена не понимает, а самые умные только прикидываются, что понимают.
…
- И ты? И ты тоже? – как будто обрадовалась Тишорт.
- Я прикидываюсь лучше всех.
Вид у обоих был исключительно довольный. Ирина с ревнивым интересом смотрела в их сторону». (81)
Вам что-нибудь понятно? В смысле, проняло, или, там, толкнуло мысль? Мне ни хрена непонятно. И ни хрена не проняло. Это равносильно тому, чтобы иллюстрировать любовь к Родине посредством реплики героя: «Я люблю Родину!»
Одним словом, определить целостно или не целостно произведение можно только на глазок, руководствуясь лишь личным вкусом. Так вот, оно не целостно.
У нас тут, я слышала, говорят, что целостность произведению придает образ автора, так вот, не нравится мне этот образ. Как он мне видится? Человек, ну, женщина должно быть, которой уже все по барабану, потому что она уже много видела, хотя так ничего и не поняла, сидит эта пожилая женщина и загибает анекдоты. Потому что идеи свои она пытается донести слишком прямолинейно, подсознание не цепляет, ум читательский и душу заставить работать не может. А не может она потому, что идеей этой она не болеет, или уже давно отболела, или не болела никогда.
Вообще, как «рыба» к роману, может, это было бы и ничего. Но тогда сами «веселые похороны» в композиции заняли бы слишком мало места, поэтому повесть.
Вообще идея «веселых похорон», обращения покойника к поминающим встречалась мне (угадайте у кого?) у Веллера. И там она была отработана лучше. Впрочем, в анализируемом нами произведении поминки занимают вполне правильное по композиции место.
Ну, а теперь похвалить-то надо. Книги Улицкой – неплохое чтиво для женщин, увлекательное и с претензией на интеллектуальность. Интеллектуальности там, впрочем, нет, но можно себя уговорить.
Ну и язык, конечно. Картинки очень живые. И остроумная женщина, как рассказчица анекдотов – просто клад!
Вот несколько примеров:
«Сам Алик лежал на широкой тахте, такой маленький и такой молодой, будто сын самого себя».
«Новый американский язык, приходящий постепенно, тоже был утилитарным и примитивным, и они изъяснялись на возникшем в их среде жаргоне, умышленно усеченном и смешном. В это эмигрантское наречие легко входили обрезки русского, английского, идиш, самое изысканное чернословие и легкая интонация еврейского анекдота.
- Боже ж мой, - ерничала Валентина, - это же гребанный кошмар, а не музыка! Уже закрой форточку, ингеле, я тебя умоляю. Что они себе думают, чем пойти покушать и выпить и иметь полный фан и хороший муд? Они делают такой гевалт, что мы имеем от них один хедик».
Реплика Валентины, кстати, единственная в этом роде, больше так на протяжении всей книги не изъясняется, Улицкой лень, видно было.
«В ванной комнате, в душевом отсеке, коротконогий жилистый индеец коротким массивным орудием наносил ей удар за ударом. Она видела его черные волосы, распустившиеся вдоль вытянутых щек, розовую полоску новой кожи, натянутой на шрам. На лодыжках и на запястьях она ощущала железный охват, но при этом вся была не васу, без упора, и двигалась сильными рывками вверх и вперед». (123) Остальное уже цитировала.
Отмечу еще, что автор, безусловно, любит роман Маркеса «Сто лет одиночества». «Казус Кукоцкого» сильно перекликается с ним по орзанизации, атмосфере роковой чувственности и мистицизме. И в повести «Веселые похороны» мистика занимает определенное место – парагвайские музыканты исполняют у одра умирающего пляску смерти, Алки общается с умершими, затем Нина общается с умершим Аликом… Бутылки с травяными настоями – атрибутика колдунов и знахарей.
Тут, по правилам риторики я должна обобщить все выше сказанное, но не вижу в этом особого смысла, по-моему, моя основная мысль и так ясна. Задавая себе вопрос, останется ли Улицкая в веках, я отвечаю: «Не останется». Несмотря на дивный ее местами язык и остроумие.
Четверг, 12 Ноября 2009 г. 21:42