Пока она была жива,
откуда-то брались слова.
Про город на седых холмах,
его историю и раны.
Я понимаю: это странно -
она нездешняя сама,
как пересаженный росток,
прижившийся на почве Крыма.
Она узнать успела, что
земля отцов теперь делима
на здесь и и там. А для меня
здесь дом. И не бывало дня,
чтоб я не чувствовала остро,
до спазма в горле и до слёз,
весь Гераклейский полуостров,
как будто он в меня пророс.
Как часто, стоя на ветру,
и поутру, и ввечеру,
смотрела я на бухту, вниз,
и новые слова брались
о том, что камни или соль
морская, радость или боль,
года в крови, года в огне -
так дороги, так ясны мне.
Когда б она могла понять,
зачем домашние заботы
оставив, я беру тетрадь
и вновь записываю что-то.
И в день родительской субботы,
вдали от дома, в ноябре,
как будто вновь под ветром стоя
на Воронцовой на горе
ищу негромкое, простое
и настоящее. Она
наверное, удивлена
была бы. Я ей не читала
ни строчки этого тогда.
А в августе её не стало.
Слова иссякли. Так вода
в жару уходит в недра, в скалы.
Давно исписана тетрадь.
Два месяца её могиле.
И можно только навещать
и повторять, что не забыли,
ещё - поддерживать отца,
бывая с ним как можно чаще.
А те слова стучат в сердца:
простым, негромким, настоящим.