В постеле трое, звуки стихли,
Лишь где-то тикают часы,
Он весь нагой, одна любуясь,
Прижалась вся к его груди.
Другая, трепетно касаясь,
Большого шрама на щеке,
Ловя во сне его дыханье,
Вся тонет в счастье и мечте.
Он повернулся, стиснул руки,
Прижал к себе, вдруг отпустил,
Перевернулся, увлекая
Ее в свой выдуманный мир.
Она старалась не дышать,
Вся тая от мужских объятий,
Ему готовая отдать
Свою любовь всю без остатка.
Ей так хотелось чтобы он,
Сжимал её в объятиях страстно,
Чтоб подставлял своё лицо,
Для поцелуев её сладких.
Хотела быть его судьбой,
И испытать мужскую жилу,
Почувствовать как властен он,
Как подавляет своей силой.
Чтоб грубым натиском мужским,
Он принуждал её отдаться,
И всей истерзанной потом,
Опять к щеке его прижаться.
Другая же, во мраке тихом,
Мечтала вовсе о другом,
Своими чарами хотела,
Пленить и покорить его.
Хотела жарко прикасаться,
Душить в объятьях, мучить плоть,
И чтобы он готов был сдаться,
На милость всех её угод.
Мечтала как он будет злиться,
В своей беспомощной любви,
Она же будет как царица,
Владеть и наслаждаться им.
В её фантазиях бывало,
Он покорялся словно раб,
Но этого ей было мало,
Она хотела все забрать.
Так что же у раба забрать?
Что же не отдано ещё на милость царской деве?
Что можно спрятать от неё,
Когда лежишь нагой в постеле?
Осталось где-то глубоко,
Внутри, где нету царской власти,
Мечта, что он свободен от неё,
И от её навязчивых объятий.
Она же наслаждалась им,
И забирала в плен умело,
Водила смелою рукой,
По всем достоинствам мужского тела.
О! Как приятны муки те,
И он опять готов плениться,
Чтоб руки властные ее,
Могли им вдоволь насладиться.
И вот последние надежды,
Разрушены её рукой,
Теперь спасенье невозможно,
И ей он говорит: Я твой!
Она ликует, он повержен,
И тело сильное его,
Ещё раз вздрогнув, затихает,
В объятьях с властной госпожей.
В постеле трое, звуки стихли,
Лишь где-то тикают часы,
Прижался он щекой к подушке,
Под одеялом видит сны.
Ему ведь даже не приснится,
Все те желания и мечты,
Что одеяло и подушка
Себе придумали в ночи.