Прикрыв рукою отражение,
увидел черноту окна,
но ощущение движения
не поднялось во мне со дна.
Стоял на месте свет далёкий
едва заметный, чуть дрожа,
кусок созвездья одинокий
на высоте хвоста ежа,
замочной скважины подсветка,
забывшей признаки ключа,
забывшего, какая ветка
моё окно должна умча
ть в совсем неведомые дали.
Ничто не двигалось. Стучали
колёса. Так, ни в склад, ни в такт.
Часы ушли, а мы стояли
в каком-то тёмном одеяле
в таинственном большом рояле,
где струны рельсами дрожали,
но дрожь не отменяла мрак.
И только внутренность вагона
была участком полигона,
где люди спали кое-как.
Сгребя детей и жён, айпеды,
и в дрёме выдыхая беды
и радости свои, едва
их было слышно. Поезд скорый
одолевал сквозь мрак просторы
куска Иваново-Москва.
Устало думая стихами,
я всё глядел в оконной раме
на свет вагонного огня.
В себе услышал пару строчек
и записал, корявя почерк.
И тут соседка: «Переводчик?»
не в ямб спросила у меня