Начало:
http://www.stihi.ru/2018/11/04/8041
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2018/11/05/7084
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
"Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнёзда;
а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову".
Евангелие: от Луки 9, стих 58; от Матфея 8, стих 20.
Обычно озноб подымается снизу. Теперешний упал из волглого воздуха, взъерошил волосы, потёк по спине, иглами налил руки. Ласковый сон скатился с плеч.
Разум озадачил отсутствием решений, убедил в неизбежности развязки.
Опомнился Витька, вчувствовался: вокруг и около - так же и то же, только отзывается чистый дух налётом большого пожара, да под лицом круглое, будто посмертная
маска.
На первый взгляд - совсем неплохо: руки-ноги двигаются без болей, ссадины притёрлись, и главное, удалось отлежать беду, шевелением и звуком себя не выдать.
Судя по дыханию ветров, над миром ночь. Светла и коротка она у годовой макушки, скоро проходит.
Крутонул Витька головой, облизал губы, хлопнул глазами: сменилось ли? Ну, нет, прежнее, и надо ждать новостей.
"Лиса голосом - нечто, между галкой и собакой, - сказывал дедка Хванас. - "Дай-дай" утверждает, "Дея-дея" спрашивает. Животинка строгая, ходит без огласки.
Слыхал её, значит, удачно притаился. Коль сама тебя звуком поманила - на беду, никак не меньше. Чует силушку, ведает правду за собой".
Слабому услышать лисий лай - плохая примета. Одна лисица близ жилья слова не обронит, пара иной-то раз перекликнется, стая же - не просто так. Рыжие хвостовёртки
по своему телеграфу передали весть, отовсюду собрались свежиной полакомиться, человечинкой. На месте не стоят, ближе подбираются.
Сколько их? Витька сперва считал, потом сбился: не пять и не десять! С разных сторон тявкают, и просвета нет.
Вот она минута, когда живые завидуют мёртвым. Слушает Витька и понимает: Даже если сориентируется, поползёт по дороге или какому-то азимуту, * даже если
минуют беспутно бредущего люди-враги, даже если пощадит голод и жар от инфекций, дикие звери быстро оценят беззащитность двуногой добычи, разберутся по-свойски.
Умеет воплощаться страх! В коленях дрожит, пузо окучивает! Иной холодом прикинется, другой - паутиной у лица! Ещё бывает, как во сне: бежишь от чего-нибудь
опрометью, и вот спасение, а с последним шагом хвать за ногу! В воде такое особенно опасно. Большинство и тонет-то с ужаса.
Витькин страх трогать его начал. Сперва ягодицы нашёл, потом вдоль позвоночника двинулся. Преодолел ворот и стал прикосновением холодным, будто смерть.
Может и вправду она, собственной персоной, меж погибшими прохаживается, распознаёт: где свой, где чужой? А ну, как обнаружит ошибку и, решившись поправить,
начнёт с живого, кожу драть, или задушит!
Верно! То и есть! Эдакий вселенский мертвец! Его ни топором, ни крестным знамением нельзя, потому что сзади подобрался! Пальцы жёсткие, на шее застыли!
А поверх лицо, ощущением чёрное, и душу втягивает в себя! Должно быть - рот! Навострился, приготовился грызть!
- Унучек., Витюшка, ты живой? - Проник прямо в ухо вопрос и не достиг сознания. Слышишь меня, родимый! Обозначься как-нибудь, шевельнись, кивни!
Не шевельнулся, не кивнул, до трёх разов повторять пришлось.
- Ты ведь не раненый да? - шепчет Анисья, чтобы себя убедить.- Надо выбираться, пока не просвело. Лиски - это к лучшему. Это значит, что гитлеров скрозь
нету. Подымайся, Витюшка. Пойдём уже, а?
Медлит с ответом Витька. Он и рад бы пойти, только в землю вдавливает стыд. Ничего себе, ведущий юннат, специалист по учёту зверья! На славу отпраздновал
труса! Хуже дремучих старух, гораздо хуже!
На самом деле никакого мертвеца нет, и комьев дёрновых над ним тоже нет. Когда Анисья сняла, Витька не заметил, и многого не понял, например: как её миновала
роба-оторопь! Где набралась бабка сил, полубесчувственного повернуть, поднять, усадить. Прижалась щекой, как давеча, перед расстрелом, ловит губами пульсирующую
жилку, взгляд, наверное, пытается найти.
Конечно! У ней на всяк случай Богородица! Вот чем спаслась. Надо и ему хотя бы усилием выдавить из себя Святое Слово, тогда, пожалуй, и обойдётся.
- Ну, согни колено, - тянет за подмышки Анисья, - держись, восставляйся на ноги, а я тишком покличу: может, ещё кто уцелевший. Ээй! Ээй! Ээй!
Поплыл над землёй долгий стон и сник без отзыва. Трудно сказать, правильно поступила бабка или нет: шуметь - опасно, своих бросать - совсем негоже. Выбор
всегда в одну сторону, хоть и предполагаются две. У Анисьи изначально определён. Такая уж она, и другой не была. Может, поэтому смиловался Господь?
Ничего себе, милость! Те с милостью, к месту своему прибранные, а живым, - хочешь не хочешь, - ступай, невесть куда, сквозь испытания. Да поменьше спрашивай,
- за что, а побольше, - зачем. Тогда пользу обретёшь, так говорят.
- Так-то вот. - Обозначила бабка положение группы. - Все полегли за тебя за одного.
- Почему за меня?
- Они, видишь ли, стариков бить затеяли, ан, старики - давно битые. По две, по три войны у каждого на веку, Савватей Курносов, почитай, четвёртую... Знает,
куда пулям лететь, куда убиенным падать, вот и пихнул меня. Митрохина Куня вперёд кинулась, другие тоже. Таково завещание тебе, наказ, чтобы жить. Помни
о том и будь на этом свету с благодарностью.
«Буду», хотел бы обещать Витька, только сильно не поверилось, что выполнит.
- Ты ступай передом, я следом. - Велела Анисья.
- Не могу. Не знаю, куда ступить.
- Что значит, «не знаю»? Месяц, вона где, аистовы сосны слева, Селищенская дорога впереди, там погост, а здесь, как немцев побьём, обелиску загубленным
поставют. Чего тут не понять!
- Глаза у меня повредились, вот чего.
- Как повредились? На вид совсем целые!
- Ага, целые, вроде дохлой кошки: хвост и лапы есть, кишка при своём животу! Не вижу я, бабка. Откроешь - светло. Закроешь - темень. Главное же - весь,
будто перевёрнутый, слышу через раз, и земля под ногами шатается.
- Это бывает. Не часто, но случаем. А ты вот что... Руками цепляться, хоть, можешь?
- Могу.
- Вот и держись посзади, за опояску крепче держись. Пойдём - обтерпишься, обчуешься. Знамо дело: Господь не выдаст, и свинья не съест.
«Обтерпишься». Сколько надо вытерпеть, чтобы эдак сказать? Да, нет ни сколько. Чем хочешь, крути, каким ведаешь, героем зови, а всё мимо. Книжные люди
могут позволить себе горевать до посинения, настоящим же недосуг.
Слыхал Витька по радио: Гамлет какой-нибудь, совсем убит, в клочья порван, однако, без пятиминутного монолога на тему прощания с миром и обличения врагов
- дрянная трагедь. Лежит и вещает, вещает и лежит...
Главное же, зрители в театре том сопереживают, бедолаги, веруют всему! Батька говорил: приём такой - художественная условность. То-то - художественная!
От слова "худо" произошла!
Иначе случается у всамделешьных! Как предрекла Анисья, устоялся Витька скоро. Первыми стопы определились, поняли, по чём шагают, и мало не показалось им.
Хорошо, если под босой ногой просто осклизью земля. Иной-то раз - откровенный череп, а ещё - мокрое без предположений, только за то уже благодарность,
что не на четырёх ползём.
Ну ладно. Всё кончается. Кончилось захоронение, утрамбовался путь и возник вопрос!
- Куда воротишь-то, бабка?
- Понятное дело, куда, - последовал ответ, - до Громовщины, через Сивоколок, на Красное. Там у Дарьюшки спасёмся
- Стой, не ходи. Лучше тут посидим.
- Зачем тут?
- Да, чтобы без суеты. Убьют, по крайней мере, сил не тратить.
- Почему убьют?
- Потому что след наш сразу обнаружится, даже собак не зови. К речке бы выбраться, водой покрыть, вот чего.
- Как выберешься к речке? Помимо охраняемых посёлков, скрозь топина дрямная! *
- А на Лексинский спуск?
- Ты что, с ума сошёл, в село возвращаться!
- Не ходил с ума и тебе не советую. Кроме Лексиных, нема нам пути. Хаты выгорели, жители побиты. Охрану сняли, должно... Если нет, - так и так пропадать.
Изворотлив русский человек, немцу рациональному не в понимание, потому и удалась затея.
Пошли-поплелись старая да малой не дело пытать, не от дела лытать, а ту, единственную тропку отыскивать, по которой в светлое будущее проникают.
Время скорое бежит.
Одеялом ночь лежит.
На долах и на горах.
Тонкой нитью снует страх,
Рыщет ощупью, злодей,
Ищет место меж людей..
Страх не сеет и не жнёт,
Тихо тлеет, душу мнёт.
Собирает урожай:
«Знай, дрожи и уважай!» –
Сводит ужасы в кружок.
«Покорми его, дружок!»
Разбор для игры был у Ступанских ребят, вроде считалки: надо шапкой лицо накрыть, пять раз крутонуться и показать рукой на север. Ошибёшься - тебе водить.
Витька угадывал любое направление. По компасу сверяли, об заклад бились, и непременно он выигрывал.
Теперь же относительно стран света утвердился лишь после того, как Анисья место обсказала. Взял руками её, стоящую, и точно выросла в нём система координат,
позволившая овладеть собой. Как только двинул ногами да выпрямил спину, сразу представилось, будто бы сел на погибель верхом, и управляет.
По-хорошему бы – войти в воду и, цепляясь за пребрежные кусты, двинуться вверх, на Васичево. Там ещё третьего дня, сказывали, немцам пришлось из-за тифа
ретироваться. Может, Анисья, то предположив, не возразила? Только навряд получится: мало сил, да и разноглубый рельеф дна быстро порядок наведёт, течению
тела предоставит.
Витька тифа не боится, а хоть и заболел бы: всё лучше, чем теперь. «И как же делаем?» На ту сторону? Боже, избави! Крутизна такая, - нипочём не взберуться.
Там, за гребнем горы, железная дорога: сплошные патрули. Из окрестных деревень людей, сказывали, по пояс закапывают для живого щита. Подкрадутся партизаны,
путь взорвать, и не рискнут своих-то!
Пользы нет в тот край смотреть, авот гадания – очень вредят, надежду отнимают.
Где останки жилья начались, Витька определил без труда. Пожарище даже через три зимы духом приметно, в первое же время ни с чем не спутаешь. Хоть нет
огня, однако, тёплая зола долго дышит. Шагни туда, обожжёшься, или проблески побегут. Надо идти вдоль улицы, серединой, и снова: "так и так пропадать".
Дорогу огненная потрата минула: колеи правильно лежат, кустики травы на узнаваемых местах остались. Тихо-тихо по селу. Ни скотиньего вздоха, ни собачьего
брёха!
Лишь колодезные журавли далёко слышны, до того конца можно посчитать - восемнадцать штук, скрипят, ветру жалуются. Только ему едино, где свистеть, куда
лететь. Война - чрезмерный указ, десять вёрст до Красного - не час. Прозрачен ветер, невесом, всё равно, что мёртвая душа.
Нет воздуху опаски, а людям – спасения, но всё-таки - живы.
Строго по курсу Кузьминский дом запахом ворка * отмечен. Цел, однако! Зашугал староста соседей, пожар предполагая, близ стоящие надворные постройки разобрать
велел, завалить заборы.
«Может, у них на сеновале спрятаться на первый денёк, - мелькнула дерзкая мысль. - Сам-то барин привык пузо гладить, по задворкам не шастает. Тётка скотиной
распоряжается, - поди, не выдаст!»
Ещё можно - в чей-нибудь погреб. Ан, нету. Собаки сразу укажут. Какие нежности! Какие рассуждения! Совсем не можно: где найдёшь его, погреб, и ноги, будто
у цыплят, подкашиваются, хоть бы на бок не лечь! Двигай себе, ступай без права и лева, не своим путём, - случаем.
А если попадут, куда стремятся, и достигнут реки, верен край, даже два!
Первое: течёт речка прочь от Красного села, петляет вёрст тридцать меж болот и напичканных ключами луговин, упирается прямиком в город, в механические
мастерские, а там немцев – как собак нерезаных.
Выйти с воды можно лишь по кабаньим тропам, утоптанным желобам, ведущим в чистый лес. С глазами Витька без печали прошёл бы, теперь - без вариантов!
Второе и того краше: Анисья воды боится, смертным страхом пугается. Тонула, видишь, она смальства в ледоход. С тех пор к берегу ни ногой, бельё полощет
на мостках. Для того ей специально доску вынули. Оп! Стала. Может, тоже решила свернуть к сеновалу?
Замер Витька и тотчас в шаге от себя, выстрелоподобный, услышал голос!
- Иди уже, не трусь. До двенадцати часов надо очертить. Потом она вся на нас ринется.
Кто ринется? Кто говорит? Неужели сам Кузьмин, супостат! И с кем? Да как близко! Почему их не замечают на открытом месте? После будет ответ, когда-нибудь,
сильно после, ежели вообще случится это "когда-нибудь".
- По чём ты узнаешь двенадцать часов?
Другой отзывается голос, детский. Не иначе Костя!
Вот кому житьё! Витька – аж задохнулся! Слыхано от Хванаса: «не желай креста, кроме своего». Вот где стало понятно сказанное! Низачто! Никогда Витька не
поменялся бы с Костей ни одной из щепочек того креста. Лучше триста раз ослепнуть и пятьсот – помереть, чем жить в понимании, что ты – предатель по неволе
и всем – враг.
Для своего положения Витька хоть что-то сделал. Костя же! И дёргаться не понадобилось – само вышло: только глазами хлопай.
С магазинного дня Витька не видал Костю, лишь догадывались один об одном: кто с груши глядит, кто с голубятни.
Голубей-то немцы отобрали сразу, почитай, и батькина должность не помогла. Интересно, куда девали? Хороша была стая, в городу славилась.
- По Медведице сверяют время, - назидательным тоном бормочет Кузьмин и добавляет со знанием дела: - Медведица, волчица... Хрен понять!!!
Последний раз Витька ел больше суток назад. Утром просфору ждал, и получилось, - без завтрака. Откуда взялся вулкан в животе, на зов которого лягушки под
плотиной отозвались.
Он думал, его страх весь уже исчерпан, да ошибся. Настигло урчание, сзади вылилось так, что противопоставить нечего, обозначило вонью беглецов, чудом утаённых.
- Идём скорей! - Сорвался на шёпот до визга Кузьмин. - Слышишь ты! Началось уже!
Что началось? А вот что! Полное село покойников, и все до третьего дня по земле ходят, на живых любуются! Вия никто не отменял!
Нечистая сила - это произведение нечистой массы на нечистое ускорение. От неё, от силы, тройной круг защищает, который надо провести во тьме до полуночи
строго по часовой стрелке. А центром - печь, где спят.
Формула жути стара, как мир, верна, как пуд! Возглас непонятной природы здорово смутил Кузьмина, только три круга, отдай, не греши, хоть камни с небес.
Какой пройден, лишь он знает. Если не последний, то шаманы усадьбу обогнут и снова повстречаются. Те из ворот, к выгону почапали, следовательно, этим дожидаться,
пока дверь стукнет, вот и вся геометрия. Можно бы в выхожденцев сыграть, пугануть напуганных, но вдруг проверят! Разминулись, и Слава тебе, Господи! Анисья,
видимо, так же рассудила, потому что осталась стоять, точно в землю вросла.
Буркотнёй кишечник не ограничился, распахнул "ворота" без вящего стыда, и удержу не дал.
За то самое такую ненависть Витька к Кузьмину ощутил, до того возлютовала душа, что не почуял ладонями, как Анисья вперёд шагнула. Пальцы мутазок * выпустили,
праздно повисли.
Она тоже потери не заметила, окликать пришлось. А ему пришлось удержаться на дрожащих ногах и утраченную бабку в пустоте отыскивать. Глупое положение,
и вдвойне глупо, что своей волей в него попал, гневу поддался!
Витька аж подскочил от изумления, сообразивши: вот зачем нужно Слово "любите врагов ваших!" Это напоминалка про Господа, в скверную минуту пригождается.
Горе подожмёт человека, и, естественное дело - возмутиться он: что за чушь, "любите врагов", но эдак выходит - веруешь, когда тебе удобно, по факту же
- вроде предателя! Бог велел любить, а человек не знает, как. Подскажи, просишь при явлении врага, и подсказывает: ровным мир становится, тело подвластным,
чувства осознанными.
Хорошо придумано! Куда там "Око за Око!" Раньше Витька считал - смирение для слабаков, а сила от ненависти, ну нет, ничуть! Ненависть силу съедает. Если
у тебя избыток сил, пересиливаешь и ненависть тоже. Убери ненависть, укроти гнев, вся сила на победу повернёт!
Ветхозаветным способом бессильному Витьке зло, Кузьминым порождённое, не одолеть. Выросло отчаяние, наповал сразило! Ага! Подожди! Кто в доме хозяин?
Миром война кончается, мир же войной - далеко не всегда.
Итак, Витька готов смириться, принять условие задачи, но покориться - нету! Если сам руками сделать ничего не сможет, значит, пока живой, будет сердцем
просить о низвержении чуждого, о победе над врагом. Никто передумать не заставит и не проверит, чем жива тварь раздавленная.
Это же по логике понятно: ненависть любовью покрывается. Нет любви, хоть намерение обозначь, и то уцелеешь, любовь призвавши.
Вот, если бы все люди разом при виде врага эдак-то спрашивали? Войны бы не было! Маниловщина, конечно, только от мысли сердцу тепло!
Витька давно хотел убить Кузьмина, подвернись случай, но подвернулся в хате, и ничего не вышло, потому что из ненависти убить хотел. Теперь тоже убил
бы, да не зверски, со злобы разрушающей, а как змею, вынырнувшую в лицо из трав. Опасен он, слишком опасен. Только, видно, не ко времени бить, другое средство
дадено. Разгляди, восприми, пользуйся.
Тогда, с мамкой, забыл про Господа, на себя понадеялся, и вон что вышло, а могло бы иначе повернуть, в разы веселее! Мамка-то где?
«Не надо! Стой! Опять гнев под сердце подкатил! Остановись. Потом разберёшься».
- Знаешь чего, - шепнул Витька у Лексиной усадьбы, - ты заголи подол до плеч, а на груди в узел скрутишь.
- На что так-то? Совестно!
Возмутилась Анисья.
- Тоже мне, честная нашлась! Какой стыд! Смерть на пятки наступает! Полотно в воде, как раз, парусом надуется или ноги свяжет!
- А рубаха? Под юбкой-то рубаха есть!
- Её тоже воздень. Да, главное слушай: Тут обрыва нету, склон продолжается, поэтому - глубокое место. Ты спиной подойди, присядь и на воду ложись так,
чтобы толкнувшись, выпрямиться. Глаза утопи, наверняка не потонешь.
- Плыть куда?
- На середину. Течение вынесет.
- Не привыкла я бездорожно в небушко глядеть.
- Убедишься, что вода тебя держит, страх уйдёт, тогда головой верти, сама поворачивайся. От спешки дальше надо, чем спокойней, тем вернее.
- ты как?
- Риторический вопрос!
- Чего торический? Знаешь что, малый, мне слов этих учёных не говори. Я и так, будто по льду двигаюсь, от них же - скрозь провал!
- Не бойсь, не буду! Ты же запомни: любой вопрос не по факту - ри-то-ри-чес-кий.
Действительно, как? Витька отродясь слепым не был, становиться не собирался, поэтому в ум не вступало вызнать, коим способом они по речке передвигаются.
При мысли о предположениях стало страшней, чем у Кузьмина! Боекомплект кишок закончился, а то бы жабам снова отвечать!
В этот год пасха ранняя: ледоход шёл, значит, на Духа * обычному человеку нельзя купаться, - руки при портомойках * немеют. Только выбирать не из чего!
Да и не принято выбирать такому, как Витька. Он с Хванасом, сколь помнит себя, Крещенским днём завсегда кунался, босой ходит с проталин до морозов, и
по должности положено не бегать от холода, на съёмках, животных ожидая, в стыни да сырости часами лежать.
Анисья - другое дело: возраст почтенный, сердце болит. Однако, ушла без всплесков. Вот где выдержка! Он же коснулся носками воды и понял: тотчас умрёт!
Мокрая глина потащила, в миг погружения остановился рассудок, а когда снова осознал себя, обнаружил властную невесомость, полное отсутствие кожи, глушащий,
назойливый звон.
Третьего года ездили они с отцом в гости на черноморское побережье. Там маяк есть между Кабардинкой и Геленджиком. Так вот: утром нормально, одинаково
везде, но днём, в самую жару возле моря ветер воздыхает, вода шуршит и плещется, а поднимись выше, в пыльную зелень, то и получишь.
Витька, услышав цикад первый раз, подумал, что они специально включены, подпитываются от электричества, потом решил - это большие птицы, и долго не мог
поверить в громогласность козявочки.
Что теперь звучит? Не понятно. Бред или выдумка немецкая? Зыбь - с воды. Бесчувственность - с холоду. А голоса откуда? Из больной головы. Больше нет им
объяснений.
1. Азимут – угол между вектором движения и направлением на заданную точку.
2. Дрям (дерьмо) – гнилостное, вязкое, трухлявое.
3. Ворок - задний двор, навес на столбах, где содержат скот.
4. Мутазок – род шнурка, нечто, между верёвкой и ленточкой.
5. «на Духа» - Праздник Святого Духа следует за Пятидесятницей (Троицей).
6. Портомойка – стирка.
Продолжение:
http://www.stihi.ru/2018/11/08/4447