В декабре, на 18 году жизни, умерла наша кошка Тома, смерть её потрясла меня до основания, а кирпичные стены, стоявшие на этом основании, дали трещины.
Это была очень, очень красивая кошка: белоснежная морда с длинными белыми усами, розовое сердечко носа, рыжее пятнышко на лбу, будто чёлка, красиво (так по-девичьи) обведенные тёмными очками глаза, с расходящимся влево и вправо от обводки рисунком длинных черных стрелок на шерсти, и над каждым глазом по вертикальной коротенькой черточке - над одним чёрная, над другим рыжая, точно брови, вставшие кверху. Белое пузо, белые же "перчатки" на передних лапах и "чулки" на задних. И ещё - рыжие "штаны" выше "чулок", если смотреть, так сказать, с тыла. И черепахового окраса (так этот цвет однажды обозвал какой-то ветеринар, к которому Тамару привозили на приём) "пальто". Нарядная была кошка, да. Всегда-превсегда она утешала меня, если мне было плохо: приходила, устраивалась на груди и мурчала, как исправный тихий моторчик, даже лицо от слёз вылизывала, если был особо тяжкий случай. И спала всегда со мной, изредка только – с мамой. Мы с ней дружили, насколько вообще возможна дружба между котом и человеком.
В то лето на даче она внезапно поседела, обзавелась толстыми дредами по всему туловищу, похудела, стала медленная, апатичная и полюбила спать где и когда придётся. Я поняла, что кошка старая. В ноябре месяце она перестала есть, вставать, начала кашлять кровью и ... В общем, принялась усиленно дышать на ладан. Я сказала: "2 недели". Аня (моя старшая сестра) сказала: "пару дней максимум". Я очень хотела оказаться правее. Но буквально через 2 дня, ноябрьским вечером, после очередной пары в академии я вышла из кабинета и вдруг получила ясный, невероятно мощный сигнал о том, что, ежели я хочу застать малышку вживых, лучше мне вот прямо сейчас всё бросить, слинять с физкультуры и гнать домой на всех парах. Не то, чтоб со мной такое происходило каждый день, какие-то видения, четкие мыслеформы, подкреплённые интуитивной уверенностью, что увиденное - не просто странная фантазия. У меня не получилось бы сделать вид, что ничего не происходит, поэтому я отпросилась и уехала.
Кошка лежала на плитке посреди прихожей, распластав 4 лапы в стороны, точно небольшой серый охотничий трофей. Я испугалась, что пришла слишком поздно и тут же принялась рыдать. Присела рядом, присмотрелась к Томе и поняла, что она жива, однако, как бы помягче сказать, очевидно, ненадолго. Взяла томино обмякшее тельце на руки и отнесла в ванную комнату, умыла ей морду от крови, не переставая лить слёзы оттого, какая же она тощая и жалкая. Уселась на бежевый кожаный диванчик в коридоре, положила Тамару на колени, по-тихоньку прекращая реветь, наблюдая за тем, как замедляется её дыхание и увеличиваются паузы между вздохами. Между последними двумя я успела досчитать чуть ли не до двадцати. И, вдруг, разом, вся жизнь ушла из неё. Вот так - фьють - за один непередаваемо краткий миг жизнь в ней кончилась, глаза остекленели, как у чучела, и Тома, мой 18-летний друг, превратилась в просто мохнатый костюм из-под кота!...
Я была в шоке. Пока Тамара умирала на моих руках, я старалась разложить сметение внутри себя на понятные составляющие: горечь от надвигающегося расставания с существом, которое за долгие годы совместного бытия прочно обосновалось в сердце; радость, что она перестанет, наконец, страдать и мучиться; тоска от полнейшей беспомощности в происходящем. Я с жадным безумием всматривалась в эту сцену, стараясь запомнить её и понять, увидеть насквозь всю непостижимую её мистичность, услышать, уловить мелодию из-за приоткрывшегося передо мной ненадолго занавеса тайны рождения и смерти.
Пробыв в оцепенении несколько минут, я отыскала картонную коробку, сложила в неё тамарино тело, достала смешной зелёный платок с котами из искусственного шелка, который дарила мне Аня О., укутала. В голове крутилась фраза из стиха Веры Полозковой: «... как несут хоронить кота в обувной коробке, как холодную куклу в тряпке». Пошла за лопатой. Дворники в этот час разошлись уже по неведомым мне убежищам, и я решила обратиться к соседям с первого этажа нашего высоченного дома, к которым не обращалась за помощью по-моему никогда. Простая данность: смерть, даже и кошачья, пусть ненадолго, почему-то сближает людей.
С коробкой и взятой напрокат лопатой вышла из подъезда на тёмную улицу. Принялась рыть яму в мерзлой земле среди деревьев, за детским садом - там, где все когда-то давно решили хоронить животных. В состоянии близком к помешательству орудовала лопатой и напевала себе под нос, осознавая, что со стороны, вероятно, выгляжу как маньяк: в темноте вся в чёрном что-то с песней копаю возле забора. Когда я уже по колено стояла в яме, остановилась, опустила в углубление тамарин картонный саркофаг и засыпала его землей и снегом. Не придумав ничего лучше, от всего сердца пожелала кошке доброй дороги в кошачий рай, и поплелась домой. Часом позже поехала на дачу к Рыжей, напилась 3-мя стаканами вина, и, уединившись на втором этаже, пела самые грустные песни Radiohead под гитару, совершенно не понимая, что после пережитого со мной будет.
Что изменилось с тех пор? Первое столкновение человека нос к носу с фактом конечности жизни - наверное, наиболее ощутимый из катарсисов. С того самого момента я отчего-то пуще прежнего уверовала в бессмертие. Это ведь так непросто и так необходимо нам, да? Верить, что, когда живые существа покидают сцену жизни, они не перестают БЫТЬ, не исчезают насовсем, но попадают куда-то ещё или становятся чем-то ещё. Как актёры, ушедшие за кулисы, или как гусеница, сменившая одно тело на другое, или водитель, выбравшийся из автомобиля. Как кто-то, просто покинувший комнату. И вошедший в другую.